А что рассказывал Высоцкий, когда в 1964 году его приняли в Театр на Таганке?
Во-первых, он был счастлив, что работает. В Театре миниатюр он все-таки помыкался… И нравился ему Любимов, нравился. И потом — театр! Театральный он актер, он вообще прежде всего — актер.
Кто-нибудь из актеров Театра на Таганке бывал у вас?
Нет, никто.
А Людмила Абрамова?
Люся, конечно, бывала у нас. Она и сейчас заходит ко мне… 1964 год. Вот здесь, в этой самой комнате, серьезно разговаривают Володя и Люся Абрамова. Она ждет второго ребенка, а Володя говорит: «Денег нет, жить негде, а она решила рожать…» Входит Лева, сразу все понял. «Ты — молчи! Ты — рожай!» Я это хорошо запомнила. Тогда родился Никита.
Вы вместе с Высоцким были в Одессе…
Это было в 1967 году. Мы жили у моей подруги Вали Веденчук. Она работала директором букинистического магазина. Огромная библиотека, интеллектуальный дом… А каждое воскресенье устраивался обед. Артур Макаров — удивительный кулинар — готовил… И собирались все наши, кто в это время был в Одессе…
И на одном из таких обедов болгарский актер…
Нет, это было не на обеде. Просто вечером пришли ребята, и этот Стефан Данаилов сказал Володе: «Пой!» Володя говорит: «Я не хочу». Тогда Данаилов достал деньги и бросил Володе в лицо. И Лева этим Данаиловым сломал тахту.
А когда Высоцкого забирал военный патруль?
Это было не в Одессе, а в Севастополе. Снимался фильм «Увольнение на берег». Володя Трещалов, Лева Прыгунов и Высоцкий приехали в город на обеденный перерыв. Приехали в морской форме. Наша база была в городском Доме офицеров. Жарко. Трещалов, Прыгунов и Высоцкий вышли попить газировки. Подходит патруль, а они не приветствуют. Офицер спрашивает: «Почему не приветствуете?» Ну а они отвечают: «Да пошел ты…» Их забрали и увезли в комендатуру. Закончился перерыв, приходит машина, режиссер туда-сюда, а актеров нет. И кто-то ему говорит: «А ваши актеры давно в комендатуре, сейчас их на «губу» отправляют». Недоразумение разъяснилось, но это им понравилось. И потом, как только обеденный перерыв, они начинают фланировать по улице и никому честь не отдают. Но это уже была игра.
Расскажите, как Кочарян и Высоцкий покупали джинсы…
Хозяин хотел за джинсы восемьдесят рублей, а они почему-то хотели их купить за пятнадцать. Хозяин не соглашался. Володя ему бросался в ноги, целовал колени. Хозяин бросил джинсы и убежал. Но они его догнали… У Левы было двести рублей, вечером они приехали без копейки. Я спрашиваю: «Где деньги?» Отвечает: «Ну мы же не могли так дешево…» За пятнадцать рублей купили джинсы, а на остальные деньги угощали хозяина.
Это был 1967 год, и Высоцкий приехал в Одессу после знакомства с Мариной Влади…
Володя приехал из Москвы, он тогда снимался в фильме «Служили два товарища». Подходит ко мне на пляже: «Иннуля, надо поговорить… Слушай, у меня роман с Мариной Влади…» Когда об этом узнали в съемочной группе, все просто умирали от хохота. «У него роман с Мариной Влади. Это какая Марина Влади? Подпольная кличка «Как ее зовут?»». Никто не поверил.
Как вы считаете, Высоцкий был счастлив?
Нет, он был невезучий. Когда, казалось бы, все наладилось — квартира, жизнь, творчество, — он ушел из жизни. Как будто Леву повторил.
Но ведь многие утверждают, что он никогда не жаловался на жизнь.
Никогда. Не только не жаловался, он всегда был очень оптимистичным.
В вашем доме что-нибудь напоминает о том времени?
Все. Но, к сожалению, Володины письма, записки и телеграммы мы выбросили вместе с мебелью, когда делали капитальный ремонт. Лева сказал: «Абсолютно все — на свалку!» Мы выбросили всю мебель, в одном из ящиков стола были облигации — об этом мы вспомнили гораздо позже. Квартира была абсолютно пустой, мы спали на трех раскладушках. Но это было уже давно… Понимаете, целая жизнь прошла. Многих уже нет на этом свете. Кто мог знать, что Лева умрет в сорок лет, а Володи не станет в сорок два? Первое время ребята собирались два раза в год — в день рождения Левы и в день его смерти. А теперь — все реже и реже. Я понимаю: у всех давно другая жизнь.
Октябрь 1987
Артур Макаров
С Володей Высоцким мы познакомились в 53-м или 54-м году, он еще учился в школе. На Большом Каретном, теперь улица Ермоловой, в этом самом «первом доме от угла», как поется в Володиной песне, жили два моих друга — Анатолий Борисович Утевский и Левон Суренович Кочарян, мечтавший стать кинематографистом. Он и стал им позже, но успел снять всего одну картину. Это был любопытнейший человек, очень способный, с замечательным характером. Из породы тех людей, которые нужны друзьям в любую минуту и которые никогда не оставляют их обделенными.
И в этом же доме жил Семен Владимирович Высоцкий с Евгенией Степановной. Володя очень часто у них бывал, но едва ли не еще чаще — в одной компании с Утевским и Кочаряном, и они меня с ним познакомили.
Володя оказался самым младшим в этой компании (поэтому я называю его сейчас Володей, а не Владимиром Семеновичем: до его смерти я не знал такого обращения к нему — Владимир Семенович, для меня он всегда был Володей). У него даже появилась кличка Шванц, — потому что он бегал хвостиком за старшими, хотя вскоре стал полноправным членом компании. Очень своеобычный человек, с очень ясными глазами — легкий, веселый, общительный. Этакий врун, болтун и хохотун, как он часто себя называл. Правда, до определенного момента. Когда сталкивался с тем, что его не устраивало, глаза становились жесткими и прозрачными.
Тот факт, что мальчик-школьник стал полноправным членом компании людей не просто взрослых, но уже имевших свою, зачастую очень непростую биографию, говорит о многом. Надо учитывать время, в которое развиваются те или иные отношения, происходят те или иные события… В нынешней молодежи меня раздражает невероятный инфантилизм, отсутствие стержня, крепости на излом. Люди нашего поколения, нашей компании были в молодости совсем другими. Но когда я начинаю размышлять, почему это так, я понимаю, что мы были счастливые… Все хорошо помнили, а многие знали войну (я уехал из Ленинграда в 1943 году подростком. Юра Гладков воевал с тринадцати лет). Все много работали в разных областях, все много ездили, и по своей и по чужой воле.
Время, в которое мы росли, нас определенным образом формировало. А послевоенные годы, когда я некоторое время учился в школе, были примечательны тем, что страну, на мой взгляд, захлестнули блатные веяния. Не знаю, как у других, а у нас в школе и во всех дворах ребята часто делились на тех, кто принимает уличные законы, и на тех, кто их не принимает, остается по другую сторону. В этих законах, может быть, не все обстояло правильно, но были и очень существенные принципы: держать слово, не трусить, не продавать своих ни при каких обстоятельствах. И это накладывало определенный отпечаток на наше поведение, на судьбу. Законы двора были очень жесткими. И вот по этим законам в дворовой коммуне формировался и Володя. И ему повезло — он навсегда сохранил ту легкость, общительность, которую многие из нас уже потеряли. А у него это осталось. И уже тогда было ясно, что он — художник, что он — талант. Он всегда мечтал быть актером. А отец хотел, чтобы он имел какую-либо «настоящую» профессию, а потом уже другое.
Володя поступил — если память мне не изменяет, хорошо сдав вступительные экзамены, — в строительный институт. Проучился там недолго: я на год уезжал, а по возвращении с удивлением узнал, что Володя — студент Школы-студии МХАТ. Вот приблизительно так все развивалось.
Я не буду соблюдать точность и строгую последовательность событий, попробую восстановить факты в общих чертах и примерной последовательности. Хорошо помню, что довольно долгое время Володя совсем не играл на гитаре. Играть так, как в последние годы, он, на мой взгляд, стал незадолго до смерти. Все песни, которые знал, а знал он их бесчисленное множество — романтические уличные песни и полублатные, он исполнял тогда с уклоном в юмор.
А вот когда начал учиться в Школе-студии, стал относиться к песням более серьезно, с большим отбором; его интересовали авторские вещи. Допытывался, кто автор, кто он такой, и приходил к каким-то открытиям и находкам. С удивлением узнал, что многие песни, которые считались старыми, блатными, написаны профессиональными литераторами и большей частью в лагерях. Не он один, многие удивлялись: «Ну как же, эту песню чуть ли не отец мой еще пел!..» А оказывалось, что песня написана не так давно и совершенно неожиданным человеком. А потом в песнях, которые пел Володя, вдруг возникали новые куплеты. Спрашиваю: «Откуда ты их знаешь?» — «Не знаю откуда!» А оказывается, он их сам сочинил. Еще позже появилось ритмическое постукивание по столу или, как рассказывает актриса Жанна Прохоренко, учившаяся вместе с ним в Школе-студии МХАТ и близко его знавшая, по перилам лестницы. Она тоже хорошо помнит некоторые его ранние песни, которые он пел, аккомпанируя себе ритмическим постукиванием по перилам лестницы. Воспоминания Жанны очень помогли, когда мы уже после смерти Володи устанавливали даты его песен при составлении картотеки.
Большой Каретный… Мы все там жили — Толя Утевский, Лева Кочарян, часто приходил Володя Акимов. Когда Кочарян женился на нашей общей приятельнице, их трехкомнатная квартира на четвертом этаже надолго стала нашим общим домом. Правила общежития у нас сложились вполне определенные: мы были близкие друзья, а значит, жили, по сути дела, коммуной. Восстанавливая это время в памяти, я обнаружил, что, если применить более позднее определение, все мы тогда были тунеядцами. Был такой период, когда это каралось. Меня однажды даже решили выселить из Москвы, хотя я к этому времени занялся переводами, уже напечатал два или три переводных романа, несколько повестей, пьесу и прочее, но нигде на службе не состоял. При этом определенный ценз заработка, который тогда существовал, я перекрывал с лихвой, а это было подозрительно. За меня вступился «Новый мир», руководимый тогда Александром Трифоновичем Твардовским. И меня в Москве оставили, но пришлось вступать в группком литераторов.