Об одном прошу тех, кто переживет это время: не забудьте! Не забудьте ни добрых, ни злых. Терпеливо собирайте свидетельства о тех, кто пал за себя и за вас…
Юлиус Фучик
От автора
После войны прошло более сорока лет, а нет-нет, да и проснешься в ночи от собственного стона, перехватит дыхание под нацеленным на тебя длинным стволом немецкого «тигра»… И падают, падают в ржавую от крови траву побратимы мои…
Да, много нас полегло там, на переднем крае. Особенно ребят 1918-1922 годов рождения: тех, кого война застала в армейском строю, кто был сразу же, по тревоге, мобилизован, кто пошел воевать добровольцем.
Память о войне долгие годы дремала во мне. Лишь иногда ее бередили вот такие сны-кошмары, да дети, а потом внуки: «Расскажи как было!» Но пришел срок, и она, память эта, стала основательно меня беспокоить: так, видно, устроен человек — на склоне лет он начинает «подбивать бабки», подводить итоги.
В личном архиве у меня сохранились фронтовые дневники, часть записных книжек, отдельные номера и вырезки нашей дивизионной газеты «Во славу Родины», фотографии друзей-однополчан, объемистая пачка писем, которые я слал с фронта своей невесте, ставшей позже моей женой. Но к домашнему архиву я почти не притрагивался: недосуг было!
А не так давно…
Поздним вечером, когда близкие заснули, занялся я своими бумагами и до утра не сомкнул глаза: заново шел фронтовыми верстами. Эта бессонная ночь пробудила дремлющую память, и она заговорила, стала мучить.
Вот так началось это повествование о моих однополчанах — бойцах и командирах нашей дивизии. Нелегко оно ложилось на бумагу, работа часто прерывалась: память давала сбои, надо было ей помогать. И я поехал в Центральный архив Министерства обороны СССР, поднял документы, относящиеся к ратным делам нашей дивизии.
Можно представить, какое волнение охватило меня, когда я начал лист за листом перечитывать эти свидетельства… Минувшее надвинулось, ожило, заговорило, стряхнув с себя архивную пыль. Знакомые события, даты, имена выплывали из-за пелены времени. Захлестывала радость от встречи с прошлым. И в то же время щемило в груди…
Записки мои — не история 309-й Пирятинской Краснознаменной ордена Кутузова I степени стрелковой дивизии. И дивизию нашу, наверное, не отнесешь к самым прославленным, хотя прошла она боевой путь от Дона до Одера, дала 55 Героев Советского Союза.
Это — документальное повествование о войне, с подлинными именами тех, с кем я лично был знаком, встречался, о ком сохранились сведения в моем собственном архиве. О многих героях соединения здесь, увы, не рассказано. Жаль, но я не знал их близко. Да и по своему характеру вещь эта — не послужной список.
Не претендует она и на полный охват, на обстоятельное описание всех боевых дел и заслуг как дивизии в целом, так и ее бойцов, командиров, а лишь в какой-то мере отражает то, что довелось увидеть, пережить и передумать автору и его ближайшему окружению в те легендарные дни на переднем крае.
I. Берег левый, берег правый
6 августа 1941 года мобилизованные в армию студенты иркутских вузов уезжали поездом на восток. Война разгоралась далеко на западе, а мы высадились на станции недалеко от Читы.
Отсюда, из учебного полка, и пошли первые солдатские письма и открытки моей невесте — студентке иркутского мединститута.
7 августа 41 г.
Валюша!
Сыпем на восток. Страшно трясет, потому пишу урывками на остановках. Так что это послание будет длиною километров сто.
В вагоне шумно и душно. Сейчас только с Леней Соколовским стояли у окна, напевали «Сулико» и любовались быстротекущей местностью. Вдоль дороги тянутся кусты вербы, а за ними поблескивает река. Все это навевает грусть — и мы поем длинные-длинные песни… Из головы никак не выходят сцены прощания. По-настоящему у меня ёкнуло сердце, когда я был уже в вагоне и увидел тебя плачущей…
На станциях бегаем за кипятком и голубицей. Ветер игриво развевает мою шевелюру — чует, что скоро армейский парикмахер сострижет ее, не испытывая при этом никакого удовольствия.
Не печалуйся!
В Улан-Удэ опускаю эту открытку.
16 августа
…Несколько раз брался за письмо, но команда «Становись!» — и карандаш с бумагой прячу в карманы. Так что не просто солдату письмо написать любимой… Учимся в поте лица своего примитивному, но необходимому: «Становись!», «Направо!», «Налево!», «Шагом арш!», «Тверже шаг!» и т. д. и т. п. Трудновато. Солдатская жизнь — не прогулка по набережной Ангары. Встаем в 6.00 и топаем, бегаем, муштруемся, готовимся к бою… Не беспокойся за меня. Не нужно.
4 сентября
…Как-то ночью, на тактических занятиях, лежал я в поле. Было тихо, лишь сосед бесцеремонно посапывал, уронив голову в траву. Вдруг — шум далекого поезда. Никогда раньше не воспринимал я так этот шум. Все во мне заныло, и в голове пронеслись картины, вызванные перестуком колес… Когда-то такой шум мы слушали вместе и не обращали на него внимания. А теперь шагаешь мимо проходящего поезда, а в голове зудит мыслишка: «Эх, а на колесах-то еще иркутская пыль…»
Распорядок моих суток разделен на две основные части: движение и сон. В промежутках между ними успеваю побриться, умыться, написать письмо. Свыкаюсь с этим упругим ритмом жизни.
2 октября
…Из всех удовольствий, какие вы имеете на гражданке, нам выпадают только песни. Особенно люблю русские старинные, и вечерами в казарме или на привале днем мой козлетон вплетается в дружный хор. А песни, как известно, настраивают на лирический лад, и в такие минуты я особенно вспоминаю тебя, блондинистая.
Настроение у меня такое, что хоть завтра на фронт. Порядком надоело околачиваться на задворках. Уж была ни была, на главную бы улицу и — развернись плечо молодецкое! Так думают многие из нас.
Чертовски соскучился. Хочется увидеть тебя и сказать много-много чего-то особенного, необыкновенного… Глянешь вперед и кажется: как мало человек живет. Обернешься назад — и подумается: как много пережито. И так хочется быть студентом еще хоть сто лет!
23 октября
Вчера вечером мы с Ленькой, моим однокашником по филологическому факультету, сидели около репродуктора и слушали радио. Говорил Иркутск. Мне было особенно минорно потому, что я настойчиво внушал себе: этот голос одновременно слышишь и ты. Представил, как сидишь за столом, зубришь учебник, не подозревая, что это же радио вызывает волну переживаний где-то далеко у молодого человека с необузданной фантазией.
…Свирепая зима забайкальская делает наше бытие еще суровее. Утром прибежишь на речку, проломишь каблуком лед и умоешься жгучей водой. А пока бежишь обратно в казарму, полотенце скоробит мороз…
Отныне я сержант. Вручили мне отделение — командуй!
Середина декабря
Теперь письма от меня, моя медицина, ты будешь получать не с востока, а с запада… Не верится, что проехал мимо, не увидев тебя. Подать телеграмму не мог, так как не знал, куда поедем.
От Ачинска свернули на юг и только тут догадались, что катим не на фронт. Прибыли в Абакан. Говорят, что пробудем здесь два-три месяца. Продолжаю обучать молодых и пожилых бойцов — ать-два!
31 марта 42 г.
…Хочется написать тебе что-нибудь радостное и веселое, чтобы ты набралась сил дождаться меня… Я постараюсь вернуться таким, чтобы обнять тебя обеими руками. Впереди много опасностей. Если что случится со мной, не горюй шибко: хороших людей на свете много, и друга найти не трудно. У тебя впереди целая жизнь! А я всегда помню тебя, и если придется умереть, последняя мысль — о тебе…
8 мая
Дорогая! Эту открытку пишу с пути — из Новосибирска. Итак, мы поехали. Настроение боевое. На протяжении всей дороги нам машут руками детишки и взрослые. От того скорее хочется на запад.
Будь здорова, жди. Целую. Твой.
Вторая пулеметная
В начале июня 1942 года наша дивизия, сформированная в сибирском городе Абакане, прибыла в Воронежскую область и сосредоточилась в Икорецких лесах северо-восточнее станции Лиски. Огромный бор, спрятавший в своих пущах тихую речку Икорец, стал нашим временным пристанищем. Три недели подразделения усиленно занимались боевой подготовкой, дополучали вооружение, боеприпасы.
В конце июня, вечером, дивизию подняли по тревоге. Полки спешным порядком двинулись к Дону. Помнится душная ночь, настороженное небо с крапинками звезд, проселочная дорога, приглушенный скрип повозок в хвосте колонны. Батальон шел форсированным маршем, с короткими привалами.
Непроглядная темень. По сторонам дороги ничего не видно: ни рельефа местности, ни огоньков деревень. Как будто вымерла, опустынилась придонская степь. Только минутами, одолевая невидимую пыльную завесу, взбитую сотнями сапог, наплывал терпкий запах трав, остывавших после дневного зноя.
Где-то за полночь мы почувствовали близость реки, ее освежающее влажное дыхание. Батальон свернул с проселка на целину и через час втянулся в низкорослый молодой сосняк.
Командир нашей второй пулеметной роты старший лейтенант А. С. Ходак, ненадолго отлучившийся к комбату, вернулся и объявил отдых. Сбросив с плеч вещмешки, кинув под головы шинельные скатки, мы сразу уснули под деревцами.
Разбудил адский грохот. Все вскочили на ноги. Земля под нами вздрагивала. Гремело и рвалось, истово завывало левее — километрах в трех. Там, в низине, вздымались огромные кусты взрывов, выхватывая из темноты дома и улицы. Посеревший предутренний небосвод суетливо обшаривали, перекрещиваясь и расходясь, лучи прожекторов, вспарывали разрывы зенитных снарядов. Небо гудело моторами самолетов.
— Лиски немец бомбит, — заключил старшина роты Николай Ильин.
— Рассредоточиться, окопаться! — послышался голос ротного.
Мы взялись за малые саперные лопатки.
Война дыхнула на нас громоподобно и жарко, обдала непривычным кисловатым запахом перегоревшего тротила.