— Отдайте! Отдайте!! — рыдал он. — Вы в самом деле дура! Я маме скажу! Отдайте письмо!!
Нина Васильевна схватила его за плечи, оттащила. Он упал на пол.
— Пусть отдаст! Отдайте! Это же от Юрика!! Неужели они не понимают, что это от Юрика?! Почему они такие?
Нина Васильевна подтащила его к дивану, попыталась усадить. Он упал лицом на клеенчатый валик. Его опять усадили. В учительской, кроме Нины Васильевны, были теперь еще какие-то люди.
— Ну, по… жалуйста! — дергаясь от рыданий, кричал Севка. — Ну, пожалуйста! От… дай… те!..
— Да вот, вот твое письмо…
И конверт оказался у него в руках. Севка прижал его к промокшей от слез рубашке.
— Успокойся, Глущенко… Ну тише, тише…
Однако Севка не мог успокоиться. Рыдания встряхивали его, как взрывы. Ему дали воды в стакане, но вода выплеснулась на колени и на диван.
И только через много-много минут слезы стали отступать. Но еще долго Севка вздрагивал от всхлипов. Из учительской ушли все, кроме Нины Васильевны. Та опять дала Севке воды, и он сделал два глотка.
— Вот видишь, до чего ты себя довел, — сказала Нина Васильевна.
Он довел? Это его довели! Севка всхлипнул сильнее прежнего.
— Ну ладно, ладно, перестань, — торопливо заговорила Нина Васильевна. — Посиди вон там и успокойся.
Она взяла его за плечи, увела в угол, к вешалке, усадила там на стул. А сама вышла. И кажется, заперла дверь.
Севка повсхлипывал еще минут десять, потом совсем затих. И в школе было тихо. Уже отшумела перемена и шел второй урок. А может быть, и третий.
Севка не понимал, зачем его сюда посадили. В наказание или просто так? И что будет дальше? Но эти мысли проскакивали, не оставляя никакой тревоги. Севка ничего не боялся и никуда не спешил. Главное было у него в руках — его сокровище, письмо Юрика. Севка сначала прижимал конверт к животу, а потом затолкал под рубашку. Распечатывать и читать сейчас он не хотел. Вернее, просто об этом не думал. Самое важное, что Юрик нашелся…
А она хотела порвать письмо!
Севка опять шумно всхлипнул. Погладил письмо под рубашкой. Сел на стуле боком и привалился щекой к спинке.
Забрякал звонок, зашумела еще одна перемена. Севка напружинился. Сейчас придут сюда учительницы, будут разглядывать его и, может быть, ругать. Гета уж точно будет. А что, если спрятаться за пальто на вешалке?
Открылась дверь, и вместе с Ниной Васильевной вошла… мама.
Мама несла Севкин ватник, шапку и сумку.
— Одевайся, — сухо сказала она.
Севка, глядя в пол, засуетился, запутался в рукавах. Мама, не говоря ни слова, помогла ему. Потом подтолкнула к двери. У порога напомнила:
— Что надо сказать, когда уходишь?
— До свидания, — пробормотал Севка.
На улице и следа не осталось от утренней пасмурности. Ни одного облачка. День сиял, было тепло, как летом, и улица была разноцветная. Севка глубоко и прерывисто вздохнул, будто вырвался из жуткого плена.
Однако мама тут же поубавила его радость. Она проговорила ледяным голосом:
— Видимо, ты просто сошел с ума.
— Не сошел… — слабо огрызнулся Севка.
— Нет, сошел. Только сумасшедший может сказать учительнице такие слова.
— Какие?
— Ты что, не помнишь?
— Не помню, — искренне сказал Севка.
— По-твоему, можно говорить учительнице, что она дура?
Севка знал, что нельзя. Но злые слезы опять подкатили к горлу.
— А тетрадку рвать можно?! А письмо…
— Ну тише, тише, тише… Кстати, что за письмо? Раньше ты на эти письма внимания не обращал, а тут устроил такой бой…
— Ну от Юрика же!
Неужели и мама ничего не понимает?
— От какого Юрика?.. Постой, это от мальчика, который тебе книжку оставил? Наконец-то!
— Вот именно… — всхлипнул Севка.
— Но почему же ты ничего никому не объяснил?
Севка даже остановился.
— Я?! Не объяснил?! Да я только про это и твердил изо всех сил! А они… А она… порвать…
— Хватит, успокойся… Перестань. Ведь письмо-то теперь у тебя.
Да, это верно, письмо у него. И, оттеснив едкую обиду, к Севке вернулась радость…
Когда пришли домой, мама умыла Севку, велела зачем-то выпить крепкого и очень сладкого чая. И спросила:
— Ну а что он пишет, Юрик твой?
И Севка наконец распечатал письмо.
В последний момент он испугался: а вдруг это всё же не тот Юрик? Или вдруг письмо не такое, какое ждет Севка. Может, Юрик просто пишет: ты, мол, книжку не принес тогда, поэтому вышли теперь по почте…
Нет, письмо было самое такое, о каком Севка мечтал!
Крупными твердыми буквами далекий друг Юрик писал ему:
«Сева, здравствуй!
Я прочитал стихи в газете и сразу понял, что это ты. Я тогда очень жалел, что мы больше не увиделись. Мама говорила, что ты напишешь письмо, только письма всё нет и нет. Я понял, что бабка не дала тебе адрес. Она была такая вредная и всегда ругалась. Но теперь ты напишешь, ладно? Я тебе тоже еще напишу. А потом мы всё равно увидимся обязательно. Я недавно был на берегу Финского залива. Это часть настоящего Балтийского моря. Напиши мне обязательно. Твои стихи очень хорошие.
Твой друг Юрик».
Письмо занимало целую страницу и еще немного на другой стороне. А ниже подписи цветными карандашами была нарисована картинка: синее море, пароход с черными трубами и дымом и со звездой на борту, желтый берег, а на берегу мальчишка в красной матроске. Он стоял спиной к пароходу, лицом к Севке. И улыбался, подняв тонкую руку…
Мама тоже прочитала письмо и внимательно посмотрела на картинку.
— Видишь, какой хороший у тебя товарищ…
Она погладила Севку по колючей голове. Сейчас она была уже не сердитая и не строгая. Рассказала, что за ней на работу пришла школьная уборщица тетя Лиза: вас директор вызывает, ваш сын там школу разносит…
— «Разносит», — горько хмыкнул Севка.
— Придется тебе завтра как следует извиниться перед Гетой Ивановной, — сказала мама. — Если не хочешь, чтобы тебя исключили из школы…
Извиняться — это хуже всего. Это такая мука — краснеть и давить из себя: «Простите, я больше не буду…» Но Севка понимал, что никуда не денешься.
Ладно, в конце концов, это будет лишь завтра. А сегодня он целый день будет перечитывать письмо, разглядывать картинку и сочинять длинный-длинный ответ.
Мама велела Севке сидеть дома и ушла на работу. Он забрался на мамину кровать, разгладил письмо на подушке. Прилег на него щекой… и тут же уснул. И спал, вздрагивая во сне, пока не пришла мама.
Утром Севка и мама пошли в школу вместе. В шумном вестибюле Севка затравленно поглядывал на ребят. Но те пробегали мимо, веселые и равнодушные. Потом он увидел Гету Ивановну. Она шагнула из учительской — в своем «мундирном» платье с эполетами и с указкой-шпагой в руке. Прямая, твердая, как ручка от метлы, ненавистная.
— Иди, — тихо и сурово сказала мама. И подтолкнула Севку.
Он скрутил в себе отчаянный стыд и пошел. Пускай уж сразу…
— Гета Ивановна, — тонко и громко проговорил он, задрав голову. — Простите меня.
— Что-что?.. А, это Глущенко явился! Что ты сказал?
— Простите, я больше не буду, — сбивчиво и тихо повторил Севка и опустил голову.
Гетушка хмыкнула и посмотрела мимо Севки. И увидела маму.
— Здравствуйте! А вы что пришли? Вы не волнуйтесь, мы сами с этим героем разберемся, идите на работу.
Севка украдкой, из-за плеча, глянул на маму. Она вздохнула и стала спускаться по лестнице.
И остался Севка опять один, без всякой защиты.
— И-интересное дело, — слегка нараспев произнесла Гета Ивановна. — Обругал ты меня при всем классе, а извиняешься в уголочке, в коридорчике. Нет уж, ты это делай на уроке при всех ребятах… Иди в класс!
Севка пошел. Разделся. Сел. Владик Сапожков сочувственно спросил с задней парты:
— Досталось, да?
Севка шевельнул плечом. Серега Тощеев сказал издалека:
— Гетушка хоть кого доведет…
— А я скажу, что ты обзываешься! — злорадно сообщила Людка Чернецова.
— А я тебе косы выдеру и пришью… — серьезно пообещал Тощеев, тут же уточнив, к какому именно месту пришьет Людкины косы. И Севке стало немного легче.
Но в это время протренькал колокольчик и появилась Гета:
— Садитесь все… И ты, Иванников, сядь, не торчи… Ну, Глущенко, что ты хочешь нам сказать?
Севка поднялся и молчал, переглатывая новую порцию стыда.
— Ну-ка, выйди к доске.
Севка пошел, цепляясь ботинками за шероховатые половицы.
— Ну-ка, встань здесь и посмотри всем в глаза.
Севка встал, но в глаза, конечно, никому не смотрел.
— Дак что же ты собираешься сказать? — с некоторой торжественностью спросила Гета Ивановна.
Ладно, пусть. Всё равно сейчас пытка кончится. И всё равно есть на свете Юрик, эту радость у Севки никто не отберет. Севка зажмурился и, будто прыгая в крапиву, выпалил:
— Извините, я больше не буду!
— Что ты не будешь?
— Плохо себя вести, — механически сказал Севка.
— И не будешь больше называть свою учительницу дурой?
— Не буду, — пообещал Севка. И в глубине души у него шевельнулась смешинка. Очень тайная.
— Ну и на том спасибо, — скромно и с печалью отозвалась Гета. Потом щелкнула замком портфеля. — А это возьми.
Севка поднял глаза. Гета протягивала порванную тетрадь.
— К тому понедельнику всё перепишешь, как было сказано.
Что это? В самом деле? Она не забыла?
Целую тетрадь переписать! За шесть дней!
Холодное отчаяние накрыло Севку с головой.
— Не буду я ничего писать, — устало сказал он.
— Ты что?! Опять?! Будешь! Я своих слов назад не беру.
— А я беру, — сказал Севка. Ему было уже всё равно.
— Что ты берешь?
— Свои слова. Извинения, вот что! — крикнул Севка. — Не хочу я перед вами извиняться!
Потом его опять вели в учительскую и там что-то говорили и кричали. И опять Севка долго сидел в углу у вешалки, закостенев от тихой тоски. Он понимал, что теперь в его жизни всё хорошее кончилось навечно. И пусть кончилось…