нить всю эту горячку и болезнь? Рана неглубокая, важные жилы не задеты. Чем ты это объяснишь?
— Здесь все смешалось: утомление, боль от отцовской немилости, рана и, что хуже всего, дыхание Черных сил, — ответил Арагорн. — Фарамир закаленный боец, но еще до Битвы на полях Пеленнора он долго пробыл в тени Вражьих гор. Эта Тень постепенно входила в него, даже во время жарких схваток! Очень жаль, что я не смог прибыть раньше!
В эту минуту в покой вошел Главный Собиратель Зелий.
— Достойный господин спрашивал про Королевские листья, как их называют простолюдины, или Ацелас по-научному, или как говорят те, кто имеет понятие о языке Валинора…
— Я имею, — прервал его Арагорн, — но мне безразлично, как ты их назовешь, асеа аранион или Королевские листья, лишь бы они у тебя были.
— Прошу простить меня, достойный господин, — продолжал Собиратель. — Я рад, что вижу перед собой человека ученого, а не обычного военачальника, но увы, этого зелья мы не держим в Домах Целения, где лечим только серьезно больных и тяжело раненных. Это же зелье, насколько мне известно, не содержит ценных свойств, за исключением того, что освежает воздух и распространяет приятный запах, рассеивая преходящее состояние утомления. Ты, вероятно, веришь сомнительным присловьям, которые повторяют старухи вроде уважаемой Йореты, например:
«Против чар зловещей Тени,
Против Черных Помрачений,
Тем, чей взор почти погас,
Дайте листья ацелас!
Королевская рука
Исцелит наверняка…»
Мне ведомы эти слова, но я привык считать, что это обычная побасенка, прилипшая к языкам болтливых женщин. Ты сам можешь судить, достойнейший, есть ли в ней смысл. Правдиво лишь то, что старики пьют отвар этого зелья, которое якобы помогает от головной боли…
— Именем Короля, иди отсюда и найди какого-нибудь старика, у кого оно есть, не такого ученого, но потолковее тех, кто хозяйничает в этом Доме! — закричал Гэндальф.
Арагорн опустился на колени возле ложа Фарамира, не снимая руки с его лба. Было видно, что он ведет с болезнью трудную борьбу. Лицо Арагорна побледнело от напряжения; время от времени он повторял имя Фарамира, но его голос куда-то уходил, и присутствующим казалось, что сам Арагорн уходит от них в темноту, ища заблудившегося там друга. Так продолжалось долго.
Наконец прибежал Бергиль, неся шесть длинных листьев, завернутых в платочек.
— Вот Королевские листья, господин, — сказал мальчик. — Они не очень свежие, их рвали две недели назад. Но может быть, они еще годные?
Взглянув на Фарамира, мальчик расплакался. Но Арагорн вдруг улыбнулся.
— Конечно, годные, — сказал он. — Самое плохое позади. Останься здесь и думай про хорошее.
Он выбрал два листа побольше, положил на ладонь, подышал на них, потом раскрошил в руках. Покой наполнился живительным запахом, как будто воздух зазвенел. Арагорн бросил растертые листья в сосуд с горячей водой, который принесли няньки.
В сердцах всех, кто был в комнате, ожила надежда. Запах ацеласа будил воспоминания о сверкающих утренних росах под безоблачным небом, нес вести из страны вечной весны. Арагорн встал, глаза его смеялись. Он придвинул сосуд к изголовью Фарамира.
— Смотри, смотри! — шептала Йорета стоявшей рядом женщине. — Кто бы мог подумать? Это зелье еще лучше, чем говорили. Пахнет, как розы из Имлох Мела, которые я видела, когда была девочкой. Истинно королевский запах.
Фарамир вдруг пошевелился, открыл глаза, посмотрел на склоненного над ним Арагорна разумно и с любовью. Потом тихо произнес:
— Ты звал меня, Король. Я здесь. Что прикажешь?
— Прикажу, чтобы ты больше не блуждал во мраке. Пробудись, Фарамир! — ответил Арагорн. — Ты утомился. Отдыхай, ешь, набирайся сил и будь готов к моему возвращению.
— Буду готов, государь, — сказал Фарамир. — Разве можно лежать в бездействии, когда Король вернулся?
— Пока прощай, — сказал Арагорн. — Мне надо идти к другим, которым я тоже нужен.
И он вышел вместе с Гэндальфом и Имрахилом. Берегонд и его сын Бергиль остались с Фарамиром, не скрывая радости. Прежде чем закрылась дверь покоя, Пипин, семенивший за Гэндальфом, услышал восклицание старой Йореты:
— Король! Слышали?! Что я вам говорила? В руке Короля — целительная сила, вот что я сказала.
Весть о чуде молниеносно разнеслась по Домам Целения, и вскоре весь город говорил, что вернулся настоящий Король и исцеляет всех, кто получил раны в бою.
Тем временем Арагорн стоял у ложа Эовины и говорил:
— Королевна получила тяжелые раны, приняла на себя страшный удар. Сломанное плечо перевязано правильно и должно срастись, если у нее хватит сил выжить. В левой руке, которой она держала щит, раздроблена кость, но главной причиной недуга являются не эти раны, а правая рука, в которой был меч. Кости в ней целы, а сама рука омертвела. Увы! Эовина встретилась с тем, кто был значительно сильнее ее разумом и телом. Кто осмеливается поднять меч на подобного противника, должен быть крепче стали — иначе убивает само столкновение. Злая судьба поставила такого врага на ее пути. Ибо она молода и красива, красивее всех королевских дочерей. Мне трудно о ней говорить. Когда я первый раз ее увидел и понял ее печаль, мне показалось, что я смотрю на белый цветок, стройный, гордый и нежный, как лилия, и вместе с тем в ней чувствовалась такая твердость, будто эльфы выковали этот цветок из стали. Может быть, холод уже давно сковал его соки, и потому цветок был еще прям, сладок и горек одновременно, красив на вид, но уже ранен и осужден на раннее увядание и смерть? Болезнь давно прокралась к ней, правда, Эомер?
— Удивлен я, что ты меня об этом спрашиваешь, Властитель, — ответил Эомер. — Я тебя не обвиняю ни в этом, ни в чем другом, но я знаю, что Эовину, мою сестру, не тронул холод, пока она не увидела тебя. У нее бывали заботы и опасения, которыми она делилась со мной, когда Причмок держал нашего Короля под своим зловредным влиянием. Эовина заботилась о Феодене, все больше тревожась о нем. Но не это привело ее на роковой путь!
— Друг! — вмешался Гэндальф. — У тебя всегда были кони, военные подвиги, вольное поле, в то время как сестра твоя, с не менее отважной душой, родилась женщиной. Ее уделом стала забота о старике, которого она любила, как родного отца. Ей выпало смотреть, как он дряхлеет и теряет славу. Она чувствовала себя униженной и еще менее нужной, чем палка, на которую опирался седой Король. Ты думаешь, что Причмок лил яд только в уши Феодена? «Старик, впадающий в детство! Что такое двор Эорла? Дымная лачуга, в которой бандиты и всякий сброд напиваются, как скоты, а их пащенки возятся на полу с псами!» Это слова Сарумана, хозяина Причмока. Ты ведь их слыхал? Ясно, что Причмок осторожнее и осмотрительнее выражался под крышей Феодена. Если бы любовь к тебе, Эомер, и верность своему долгу не замыкали ее уст, ты бы мог услышать эти слова и от своей сестры. Кто знает, что произносила она, когда оставалась одна в бессонные ночи, в четырех стенах, думая о том, как с каждым днем оскудевает ее жизнь, и чувствуя себя диким зверьком в тесной клетке!
Эомер не ответил. Он смотрел на сестру, будто в ином свете увидел сейчас дни детства и юности, проведенные вместе с ней. Но Арагорн сказал:
— Я знаю, о чем ты думаешь, Эомер. Из всех ударов, которые нам готовит судьба на этом свете, мало найдется таких горьких и позорных для сердца мужчины, как невозможность ответить взаимностью на любовь столь красивой и смелой девушки. Боль и печаль ни на минуту не оставляли меня с тех пор, как я простился с Королевной в Дунгарском Укрытии, оставив ее в глубоком отчаянии. Страх на Тропе Умерших не пересилил во мне страха за дальнейшую судьбу Эовины. Но я говорю, Эомер, что тебя она любит больше, чем меня, ибо тебя она хорошо знает, а во мне полюбила тень и мечту, надежду на славу и великие подвиги, очарование далеких от Рохана неведомых стран.
Может быть, мне удастся исцелить ее тело, вызвать ее к живым из долины смертной тени. Но я не знаю, что ее ждет здесь: надежда, забвение или отчаяние. Если она проснется в отчаянии, то умрет; чтобы ее спасти, понадобится лекарство, которое я не смогу ей дать. И это будет огромная потеря, ибо своими подвигами твоя сестра покрыла себя славой и заняла подобающее место среди достойнейших правительниц мира!
Арагорн нагнулся, заглянул в лицо Эовины, белое, как лилия, застывшее, как резной камень, покрытый льдом. Он поцеловал ее в лоб и ласково зашептал:
— Проснись, Эовина дочь Эомунда! Враг погиб от твоей руки! Проснись!
Девушка не шевельнулась, только глубже задышала, белое покрывало на ее груди слегка поднялось и опало. Арагорн взял еще два листа ацеласа и бросил в кипяток. Этим отваром он вытер лоб и холодную правую руку девушки, неподвижно лежавшую поверх покрывала.
Может быть, Арагорн в самом деле обладал забытой колдовской силой древнего племени с Заокраинного Запада, а может быть, его слова взволновали присутствующих, но когда легкий аромат целебного зелья разнесся в воздухе, всем показалось, что от окна повеял ветер, в котором не было никакого запаха, а просто свежесть, не испорченная ничьим дыханием, прилетевшая прямо со снежных вершин из-под звезд или дальнего морского берега, омытого серебряной пеной.
— Проснись, Эовина, королевна Рохана! — повторил Арагорн, беря ее правую ладонь в свою и чувствуя, как теплеет рука. — Пробудись. Тень ушла, мрак рассеялся, мир снова светел. — Он отступил, передавая руку девушки Эомеру. — Позови ее ты, Эомер! — сказал он и тихо вышел из покоя.
— Эовина! Эовина! — рыдая, воскликнул Эомер.
Девушка открыла глаза.
— Эомер! Какое счастье. Мне говорили, что ты убит. Но нет, это были только злые голоса во сне. Я долго спала?
— Недолго, сестра, — ответил Эомер. — Не думай об этом.
— Я очень устала, — сказала девушка. — Как странно. Мне надо немного отдохнуть. Скажи, что с Королем Рохана? Увы, я знаю, это был не сон, не обманывай меня. Он погиб, он это предчувствовал.