родовольствием и пивными бочками, так что можно было громко и весело встречать Новый Год.
Раньше всего — даже до разборки новой мельницы — были проведены работы по расчистке Кручи, ремонту Торбы и восстановлению Пронырной улицы. Песчаный карьер засыпали, превратили это место в большой сад. На южном склоне вырыли новые обширные норы, выложили их кирпичом. Дед Гэмджи торжественно въехал в норку под третьим номером, и теперь всем, кто хотел его слушать, повторял:
— Из всего плохого может выйти что-то хорошее. И все хорошо, что кончается лучше, чем началось.
Были, правда, довольно горячие споры по поводу того, как назвать отстроенную улицу. Старое название «Пронырная» ей как-то уже не шло. Некоторые хотели назвать ее «Садом Битвы», а другие предлагали: «Лучшие Смайелы»… Победило хоббичье здравомыслие, и было выбрано самое простое и емкое название: «Улица Новая». Приреченские остряки, правда, иногда обзывали ее «Тупиком Шарки».
Самым чувствительным ударом было уничтожение деревьев, ибо по приказу Шарки их безжалостно вырубили почти везде. Сэм горевал об этом больше всего. Такая рана земли не могла зажить быстро, и Сэм поначалу думал, что только его правнуки смогут увидеть Хоббитшир таким, каким он должен быть.
На него свалилось сразу столько работы, что не было времени вспоминать про путешествие и чьи-то советы и заветы, но однажды он вдруг наткнулся на шкатулку — дар Галадриэли — и вспомнил! Взяв шкатулку с собой, Сэм тут же пошел посоветоваться с остальными Путешественниками (так их теперь все называли).
— А я уже подумывал о том, чтобы тебе про нее напомнить, — сказал Фродо. — Открой-ка!
В шкатулке Сэма была мелкая мягкая серая пыль, а в ней — одно-единственное семечко, как орешек в серебряной скорлупке.
— Что мне с этим делать? — спросил Сэм.
— Развей по ветру, а об остальном не беспокойся, — предложил Пипин.
— Где развеять? — спросил Сэм.
— Выбери участок земли, сделай себе опытное поле, посмотришь, как там все будет расти, — сказал Мерри.
— Госпожа Галадриэль вряд ли хотела, чтобы я все употребил только на своем поле, — возразил Сэм. — Ведь столько хоббичьих участков пострадало!
— Значит, руководствуйся своим разумением и опытом, — сказал Фродо. — Делай так, чтобы этот дар облегчил тебе труд и улучшил результаты. И будь бережлив: шкатулка маленькая, а в ней, наверное, каждая пылинка имеет огромную ценность.
И вот Сэм стал сажать молодые деревца там, где были уничтожены особо красивые и любимые сады и аллеи, и при посадке у корешка каждого саженца клал драгоценную пылинку из Лориэнской шкатулки. Он перемерял ногами пол-страны, но лучше всего, конечно, позаботился о садах Хоббиттауна и Приречья. За это на него никто не обижался. Когда в шкатулке осталась последняя шепотка пыли, Сэм пошел к Межудельному Камню, обозначавшему почти точно центр Хоббитшира, и разбросал эту щепотку на все четыре стороны света. А серебряный орешек посадил на лугу перед Торбой-на-Круче в том месте, где некогда росло «Семейное Древо», под которым весело справлялись праздники. Очень ему было интересно, что теперь там вырастет. Всю зиму он с трудом удерживал себя, чтобы не побежать посмотреть, не растет ли уже Оно.
Весна принесла ему исполнение самых смелых желаний. Деревья, им посаженные, принялись и росли так буйно, словно спешили за год вырасти лет на двадцать.
На зеленом лугу перед Торбой-на-Круче поднялось стройное деревце с серебристой корой и продолговатыми листьями. Уже в апреле оно покрылось золотыми цветами. Это оказался настоящий мэллорн, и ему дивилась вся округа. С годами он стал высоченным красавцем и широко раскинул мощные ветки. Гости приезжали издалека, чтобы на него посмотреть, — это ведь был единственный мэллорн к западу от Мглистых Гор и к востоку от Гавани, и более красивого дерева, наверное, в мире не было.
1420-й год в Хоббитшире вошел в историю как год небывалого урожая. Необыкновенное лето распустилось пышным цветком после печальной зимы и оставило яркий след в невыразительной череде лет, катящихся над этими землями смертных в Средиземье. Солнечных дней было много, дождь проливался только в нужное время и в нужном количестве; во всем чувствовалось дыхание свежести, красоты и чистой радости — все пышно росло и наливалось животворной силой. Дети, зачатые или рожденные в этом году — а было их множество — рождались красивыми и крепкими, и у большинства из них были пышные золотистые волосы, что у хоббитов до сих пор считалось большой редкостью. Овощи и фрукты так уродились, что хоббитята буквально купались в клубнике со сметаной, а слив и абрикосов ели столько, что из их косточек строили в траве целые пирамиды, и никто не заболел. Все были довольны, кроме косарей, которые потом косили траву в садах.
В Южном Уделе лозы гнулись от тяжелых гроздьев; трубочным зельем к осени оказались завалены все склады, зерно не вмещалось в амбары, а ячмень так удался, что хоббиты надолго запомнили пиво урожая 1420-го года, и оно даже вошло в поговорку. Через поколение можно было в каком-нибудь трактире услышать, как почтенный хоббит, опрокинув заслуженную кружку, ставит ее на стол с довольным вздохом: «Хорошо! Ну просто как в четыреста двадцатом!»
Сэм сначала жил вместе с Фродо у Норкинсов, но как только была отстроена Новая Улица, переехал туда вместе со своим Стариком. Кроме собственных дел, он не только руководил восстановлением и обновлением усадьбы Торбинсов на Круче, но часто ездил по всему Хоббитширу. Всю первую половину марта его не было дома, и он поэтому не узнал о болезни Фродо. Тринадцатого марта старый Норкинс нашел Фродо в постели. В руке больной крепко сжимал белый камень, который теперь всегда носил на шее на цепочке, и, казалось, бредил.
— Сгинуло навсегда, — шептал он. — Все пропало… Пустота и Тьма…
Кризис прошел, Фродо поправился. Когда двадцать пятого Сэм вернулся, он уже был на ногах и ничего другу не сказал. Как раз к этому времени была окончательно приведена в порядок Торба. Мерри с Пипином привезли из Кричьей Балки старую мебель, чтобы усадьба снова выглядела, как раньше. Фродо наконец вернулся в родной дом и спросил Сэма:
— А ты когда ко мне переедешь?
Сэм слегка смешался.
— Если не хочешь, я, конечно, не буду настаивать, — продолжил Фродо, — но твой Старик ведь остается ближайшим соседом, все спокойно, и вдова Хрумо за ним прекрасно ухаживает.
— Дело не во мне, — ответил Сэм, краснея.
— А в ком?
— Да в Рози, Рози Норкинс, — сказал Сэм. — Девочка, оказывается, очень переживала, когда мы ушли в Путешествие. Я это понял, когда вернулся. Но тогда, как вы помните, не до объяснений было. Потом я молчал, потому что надо было сначала сделать всю эту работу. Сейчас я ей только намекнул, что у меня на сердце, а она так и выпалила: «Год зря потратил, чего же еще ждать?» Я ей, конечно, ответил, что не зря, но я же понимаю, что она имела ввиду. Сейчас вы меня будто надвое разрываете.
— Понимаю, — сказал Фродо. — Ты решил жениться, и со мной тоже расставаться не хочется. Так ведь нет ничего проще! Сэм, дорогой мой, женись поскорей и переезжай ко мне вместе с Рози. В Торбе места всем хватит, можешь самую большую семью разводить!
Вот так случилось, что Сэм Гэмджи, взяв в жены Рози Норкинс, весной 1420 года (этот год еще знаменит множеством свадеб), переехал с ней в Торбу-на-Круче. Сэм считал это для себя великим счастьем, а Фродо казалось, что счастье выпало ему: во всем Хоббитшире теперь не было хоббита, окруженного более нежной заботой.
Когда все было отстроено и организовано, намеченные планы воплощались в жизнь, Фродо мог спокойно отдыхать, писать и приводить в порядок чужие записи. В День Середины Лета на Свободной Ярмарке он снял с себя обязанности Бургомистра и последующие семь лет на всех официальных банкетах во главе стола снова восседал представительный Вилли Белоног.
Мерри и Пипин некоторое время вместе жили в Кричьей Балке. Между Баклендом и Хоббиттауном наладилось оживленное движение. Два молодых Путешественника тешили земляков элегантностью, прекрасными манерами, веселили хоббитов дивными песнями и рассказами, роскошными приемами. Их даже прозвали «Корольками», но беззлобно, потому что у всех сердца радовались при виде двух стройных хоббитов, разъезжающих верхом в сверкающих кольчугах, с красивыми гербами на щитах, всегда улыбающихся и готовых петь песни, привезенные из дальних стран. Рост у них был необыкновенный, выправка военная, но в остальном они не изменились, стали только еще красноречивее и веселее.
Фродо и Сэм стали почти сразу носить обычную хоббичью одежду и только при необходимости набрасывали на плечи длинные серые плащи из странной тонкой ткани, застегнутые под подбородком красивыми пряжками удивительной работы. Кроме этого, господин Фродо всегда носил на цепочке белый камень и часто трогал его пальцами.
Все шло хорошо, и была надежда, что будет еще лучше. У Сэма было столько любимой работы и радостей жизни, сколько может пожелать хоббичья душа. Ничто не омрачало его счастья в этом году, кроме смутных опасений о хозяине. Фродо постепенно отстранился от всех хоббитширских дел. С огорчением Сэм замечал, как мало почестей получает в родной стране этот самый достойный из хоббитов. Очень немногие знали, вернее, хотели знать о его подвигах и приключениях, все почести и все внимание достались Мерриадоку и Перегрину. Самого Сэма, конечно, слава тоже не обошла, но он этого за хлопотами не замечал.
А осенью на Фродо снова надвинулась тень старой беды. Однажды вечером, войдя в его рабочий кабинет, Сэм увидел Фродо странно изменившимся. Он был бледен, невидящие глаза его были устремлены куда-то далеко-далеко.
— Что с вами, господин Фродо? — спросил Сэм.
— Я ранен, — ответил Фродо. — Эта рана никогда не заживет.
Он сумел найти в себе силы встать и самому дойти до кровати; к утру слабость почти прошла. Он снова чувствовал себя нормально. Гораздо позже, рассказывая, как это было, Сэм вдруг обратил внимание на то, что это случилось шестого октября, ровно через два года после первого столкновения с Великой Тьмой в овраге под горой Заверть.