— Да, очень, — сказал Мерри.
— Можете поехать со мной, — предложил всадник. — Я посажу вас перед собой и буду укрывать плащом, пока мы не окажемся далеко в поле и тьма не станет еще гуще. Нельзя отвергать такие благие порывы! Никому ни слова – идемте!
— Вот спасибо! — обрадовался Мерри. — Благодарю вас, сударь, хоть я и не знаю вашего имени.
— Неужто? — вполголоса спросил Всадник. — Ну так зовите меня Дернхельмом.
Так и вышло, что, когда король пустился в путь, перед ратником Дернхельмом сидел хоббит Мериадок, а большой серый жеребец Виндолфа почти не чувствовал тяжести: Дернхельм весил меньше других всадников, хоть и был чрезвычайно гибок и ладно скроен.
Ехали в полутьме. В густом ивняке, там, где Сноуборн впадал в Энтвош, двенадцатью лигами восточнее Эдораса, на ночь разбили лагерь. Потом ехали через Фолд и через Фенмарч, где по правой стороне на подножия темных холмов в тени черного Халифириена, что близ гондорских границ, взбирались густые дубовые леса, а в тумане слева лежали болота, питаемые из устья Энтвоша. И в пути их настиг слух о войне на севере. От бегущих в страхе одиночек узнавали рохирримы о врагах, напавших на восточные границы, и об ордах орков, марширующих по пустынному нагорью Рохана.
— Вперед! Вперед! — вскричал Эомер. — Поздно поворачивать. Болота Энтвоша защитят нас с фланга. Нужно торопиться. Вперед!
Так король Теоден покинул свое королевство, и длинная дорога, петляя, миля за милей уводила его прочь. Умчались прочь маячные холмы – Каленхад, Мин-Риммон, Эреляс, Нардол. Но их огни не горели. Вся земля была серой и недвижной, а Тьма перед Всадниками сгущалась, и надежда в сердцах угасала.
Глава IVОсада Гондора
Пиппина разбудил Гэндальф. В комнате горели свечи, ибо в окна проникал лишь тусклый сумрак; было душно, как перед грозой.
— Который час? — спросил Пиппин, зевая.
— Третий, — отозвался Гэндальф. — Пора вставать и привести себя в приличный вид. Повелитель города зовет тебя, чтобы растолковать тебе твои новые обязанности.
— А он накормит меня завтраком?
— Нет! Я накормлю – и до обеда ты больше ничего не получишь. Весь провиант распределен строго по приказу.
Пиппин печально осмотрел маленькую лепешку и (подумал он про себя) гораздо меньший, чем следовало бы, кусочек масла, которые лежали на столе рядом с чашкой жидкого молока. — Зачем вы привезли меня сюда? — спросил он.
— Сам знаешь, — ответил Гэндальф. — Чтобы уберечь от беды, а если тебе тут не нравится, вспомни, что ты сам пришел сюда. — И Пиппин прикусил язык.
Вскоре он уже шагал с Гэндальфом по холодному коридору к дверям Башни. В сером сумраке зала в сидел Денетор. Пиппин решил, что правитель напоминает старого терпеливого паука: похоже, со вчерашнего дня он не двинулся с места. Денетор предложил Гэндальфу сесть, а Пиппина на некоторое время оставил без внимания. Но вскоре повернулся к нему.
— Ну, мастер Перегрин, надеюсь, вы провели вчерашний день с пользой и удовольствием? Хотя боюсь, что трапезничают в этом городе скромнее, чем вам хотелось бы.
Пиппину сделалось неприятно: по-видимому, почти все, что он говорил и делал, каким-то образом стало известно повелителю Гондора. Он не ответил.
— Что вы будете делать у меня на службе?
— Я думал, сударь, вы объясните мне мои обязанности.
— Объясню, когда определю, к чему вы пригодны, — сказал Денетор. — Но если вы будете рядом со мной, вероятно, я узнаю это скорее. Оруженосец, состоявший при моих покоях, испросил разрешения отправиться в гарнизон, а посему вы временно займете его место. Вы будете прислуживать мне за столом, выполнять поручения и развлекать беседой, если война и совещания дадут мне такую возможность. Петь умеете?
— Да, — ответил Пиппин. — Во всяком случае, вполне прилично для хоббита. Но у нас нет песен, уместных в огромных чертогах или в трудные времена, повелитель. Мы редко поем о чем-нибудь страшнее ветра или дождя, и почти все мои песни о том, что заставляет хоббитов смеяться. И, конечно, о еде и питье.
— Отчего же такие песни не уместны в моих чертогах или в этот час? Мы, так долго жившие под покровом Тени, с безусловной радостью услышим эхо земель, не затронутых ею. Тогда мы почувствуем, что наша доблесть была не бесплодна, хотя за нее нас и не поблагодарят.
У Пиппина сжалось сердце. Его вовсе не радовала мысль петь повелителю Минас-Тирита песни Шира, особенно комические, которые он знал лучше всего: они были слишком уж... как бы это сказать... по-деревенски грубоватыми для подобной оказии. Однако его до поры избавили от этого испытания. Денетор повернулся к Гэндальфу и принялся расспрашивать его о рохирримах и их политике и о позиции Эомера, племянника короля. Пиппин дивился тому, как много знает повелитель о народе, живущем далеко от его владений, хотя (так решил хоббит) Денетор уже много лет никуда не выезжал.
Вскоре Денетор взмахом руки вновь отпустил Пиппина. — Ступайте покамест в арсенал, — сказал он, — и получите там мундир и доспехи гвардии Башни. Все будет готово. Я распорядился еще вчера. Оденьтесь и возвращайтесь!
Все было, как он сказал, и вскоре Пиппин облачился в необычные, черные с серебром одежды. Хоббиту выдали маленькую кольчугу, кольца которой, выкованные, возможно, из стали, были однако черны как агат, и высокий шлем с маленькими крылышками с боков, украшенный в центре налобника серебряной звездой. Поверх кольчуги надевался короткий черный камзол, расшитый на груди серебряной нитью – вышивка изображала Дерево. Старую одежду Пиппина сложили и убрали, но разрешили оставить серый плащ из Лориена с условием не носить его на дежурстве. Хоббит понял, что теперь очень похож на Эрниль-и-Перианната, сиятельного коротыша, как называли его в городе. Но чувствовал он себя неуверенно. Настроение продолжало портиться.
Весь день было темно и пасмурно. С бессолнечного рассвета до вечера тяжелая тень сгущалась, и все в городе были подавлены. В вышине большая туча, принесенная ветром войны, медленно двигалась на запад из Черной земли, поглощая свет, но под ней воздух был неподвижным и душным, словно долина Андуина ждала порыва разрушительной бури.
Около одиннадцати часов, наконец-то ненадолго освободившись от службы, Пиппин отправился на поиски съестного, дабы развеяться и сделать ожидание более сносным. В столовой он вновь повстречал Берегонда, который только что вернулся от Сторожевых башен, что на дамбе за Пеленнором, куда ездил по какому-то поручению. Они вместе направились на городскую стену – в помещении Пиппин чувствовал себя как в тюрьме и задыхался даже под высокими сводами цитадели. Они вновь уселись у выходящей на восток амбразуры, где накануне беседовали за едой.
Был час заката, но запад заволокла бескрайняя пелена, и лишь когда она наконец ушла за море, солнцу удалось перед наступлением ночи послать короткий прощальный луч. Он-то и озарил на глазах у Фродо голову поверженного короля на Перекрестке. Но свет не пробился в сень Миндоллуина, на поля Пеленнора. Они оставались бурыми и унылыми.
Пиппину уже казалось, что прошли годы с тех пор, как он сидел здесь в какие-то полузабытые времена, когда он был беспечным хоббитом-путешественником, которого мало затронули пережитые опасности. Теперь он стал маленьким воином в городе, готовившемся отразить страшное нападение, и был одет в гордый, но мрачный наряд Башни Стражи.
В другое время и в другом месте Пиппину, возможно, пришлось бы по вкусу это новое положение, но хоббит уже знал, что игрой тут не пахнет: он вполне серьезно поклялся служить угрюмому хозяину в минуту смертельной опасности. Хоббит ощущал тяжесть кольчуги и шлема. Плащ лежал рядом на скамье. Пиппин отвел усталый взгляд от темных полей внизу, зевнул и вздохнул.
— Устали? — спросил Берегонд.
— Да, — ответил Пиппин, — очень. Устал от безделья и ожидания. Я истомился у дверей покоев своего хозяина за долгие медленные часы, пока он совещался с Гэндальфом, князем и другими важными персонами. Я, мастер Берегонд, не привык ждать голодный, когда другие едят. Это тяжелое испытание для хоббита. Несомненно, вы подумаете, что мне следовало бы больше ценить оказанную мне честь. Но что хорошего в такой чести? Что хорошего в трапезах под этой ползущей тенью? Что это значит? Воздух кажется густым и коричневым! У вас часто бывает такая тьма, когда дует восточный ветер?
— О нет, — сказал Берегонд, — это не просто ненастье. Это какое-то злое колдовство, дым, состряпанный в горе Огня и посланный Им омрачать сердца и мысли – что он и делает. Хотел бы я, чтобы вернулся благородный Фарамир! Он бы не испугался. Но кто знает, сумеет ли он во Тьме вернуться из-за Реки?
— Да, — сказал Пиппин. — Гэндальф тоже беспокоится. Я думаю, он был разочарован, не застав здесь Фарамира. А куда же девался сам Гэндальф? Перед обедом он покинул совет у повелителя и ушел, мне кажется, в дурном расположении духа. Возможно, он предчувствует... плохие новости.
Внезапно они лишились дара речи и окаменели. Пиппин присел, зажимая ладонями уши, но Берегонд, который, говоря о Фарамире, выглядывал из укрепления, так и оцепенел, вытаращив от ужаса глаза. Пиппин узнал услышанный ими крик, повергающий в дрожь: тот же вопль он давным-давно слышал в Шире, но теперь в нем звучало еще больше силы и ненависти, проникавшей в сердце ядом отчаяния.
Наконец Берегонд с усилием вымолвил: — Явились! Наберитесь храбрости и поглядите! Там внизу какие-то свирепые страшилища.
Пиппин нехотя взобрался на скамью и выглянул за стену. Перед ним, теряясь у едва различимой линии Великой Реки, лежал тусклый Пеленнор. Но хоббит увидел, что над ним, подобные теням нежданной ночи, быстро кружат пять птицеподобных силуэтов, ужасные, как стервятники, но величиной превосходящие орла и безжалостные, как смерть. Они то подлетали к стенам на расстояние выстрела из лука, то, кружа, отлетали прочь.
— Черные Всадники! — пробормотал Пиппин. — Летающие Черные Всадники. Но смотрите, Берегонд! — воскликнул он. — Они определенно кого-то ищут. Видите, как они кружат, как все время снижаются вон к той точке? А видите, как что-то движется по земле? Маленькие темные фигурки. Да, верховые: четверо или пятеро. Ах! Я больше не могу! Гэндальф! Гэндальф, спасите нас!