— Где король? — спросил он. — И Эовин? — Тут он пошатнулся, присел на чей-то порог и опять залился слезами.
— Их унесли наверх, в цитадель, — сказал Пиппин. — Ты, похоже, уснул на ходу и свернул не туда. Когда обнаружилось, что тебя с ними нет, Гэндальф послал меня на поиски. Бедный старина Мерри! Как я рад снова видеть тебя! Но ты совсем умаялся, так что не стану донимать тебя расспросами. Скажи только, ты не ранен?
— Нет, — ответил Мерри. — Вроде бы нет. Но с тех пор, как я заколол его, Пиппин, у меня отказала правая рука. А меч сгорел, как деревяшка.
Пиппин встревожился. — Пойдем-ка побыстрее, — сказал он. — Жаль, я не могу тебя отнести. Хватит тебе ходить на своих двоих. Тебя вообще нельзя было пускать своим ходом, но ты уж прости их. В Городе произошло столько ужасного, Мерри, что легко было просмотреть одного бедного хоббита, возвращающегося с битвы.
— Не всегда плохо, когда тебя не замечают, — сказал Мерри. — Вот совсем недавно меня не заметил... нет, нет, не могу говорить об этом. Помоги, Пиппин! У меня опять темнеет в глазах, а рука такая холодная...
— Обопрись на меня, Мерри, дружище! Идем! Потихоньку, шаг за шагом. Тут близко.
— Вы меня похороните? — вдруг спросил Мерри.
— Еще чего! — ответил Пиппин, стараясь, чтобы его голос звучал весело, хотя сердце хоббита разрывалось от страха и жалости. — Нет, мы идем в Дома Исцеления.
Друзья свернули с узкой улочки между высокими домами и внешней стеной четвертого круга и вновь вышли на главную улицу, поднимавшуюся к цитадели. Шаг за шагом брели они, пока Мерри не зашатался и не забормотал, как в бреду.
«Я его не доведу, — подумал Пиппин. — Неужели никто мне не поможет? Я не могу оставить его здесь». — Но, к удивлению Пиппина, именно в этот миг его бегом нагнал какой-то мальчик, и когда они поравнялись, Пиппин узнал Бергиля, сына Берегонда.
— Привет, Бергиль! — окликнул он. — Куда ты? Рад снова видеть тебя – живым.
— Я у целителей на посылках, — ответил Бергиль. — Не могу задерживаться.
— И не нужно! — заметил Пиппин. — Но скажи им, что у меня тут больной хоббит – между прочим, периан, – вернувшийся из боя. Не думаю, что он сможет сам дойти к ним. Если Митрандир там, его обрадует это известие.
Бергиль убежал.
«Лучше подожду здесь,» — подумал Пиппин, бережно опустил Мерри на мостовую в островок солнечного света и сел рядом, положив голову Мерри себе на колени. Он осторожно ощупал друга и взял его руки в свои. Правая рука Мерри была холодна, как лед.
Вскоре за ними явился сам Гэндальф. Он склонился к Мерри и пощупал ему лоб, потом осторожно поднял хоббита. — Его следовало бы с почестями внести в Город, — сказал чародей. — Он оправдал мое доверие, ибо если бы Эльронд не послушался меня и вы с Мерри не выступили бы с нами, нынешний день оказался бы куда более горестным. — Он вздохнул. — Вот и еще один недужный на моем попечении, и все это время ни одна сторона не может одолеть другую.
И вот Фарамира, Эовин и Мериадока наконец уложили на постели в Домах Исцеления и окружили прекрасным уходом и заботой. Хотя многие из древних знаний к этой поре позабылись, в Гондоре сохранилось искусство излечивать раны и все хвори, каким были подвержены смертные к востоку от Моря. Не умели лечить лишь старость. Ибо от нее не нашлось снадобья, и нить жизни гондорцев ныне укоротилась и была лишь чуть длиннее нитей жизни прочих людей, и мало стало таких, кто доживал до ста лет, сохранив бодрость, за исключением семей с чистой кровью. Однако в последние годы гондорские искусство и ученость стали в тупик, ибо многих умучивал неисцелимый недуг, прозванный Черной Тенью, ибо его распространяли назгулы. Пораженные этой болезнью медленно впадали в глубокий сон, а затем в оцепенение, холодели и умирали. И лекари решили, что и коротыш и госпожа из Рохана тяжело занемогли упомянутым недугом. Но все же к исходу утра больные принялись изредка бормотать в забытье какие-то слова, и лекари внимательно слушали, возможно, надеясь узнать нечто такое, что могло бы помочь постичь их страдания. Но раненые вскоре вновь соскальзывали во тьму, и по мере того, как солнце склонялось к западу, на лица их наползала серая тень. Фарамир же горел в лихорадке, которую ничем не могли унять.
Гэндальф озабоченно переходил от одного больного к другому, и ему передавали все, что услышали сиделки. Так тянулся день, а великая битва за стенами города продолжалась, то возрождая, то хороня надежду, и все новые странные известия приходили к Гэндальфу. А чародей по-прежнему ждал, и наблюдал за больными, и ничего не предпринимал. Наконец красный закат залил все небо, и свет из окон упал на серые лица больных. И в этом зареве стоявшим рядом почудилось, будто щеки их слабо порозовели, словно к ним вернулось здоровье, но то был лишь обман зрения.
Тогда старуха по имени Иорет, самая старшая из женщин, прислуживающих в Домах Исцеления, заплакала, глядя в прекрасное лицо Фарамира, ибо все любили его, и сказала: «Увы, если ему суждено умереть! Ах, кабы здесь, как встарь, были гондорские короли! Ибо в старину говорилось: руки короля – руки целителя. Так всегда можно узнать законного правителя».
И Гэндальф, стоявший рядом, проговорил: — Пусть люди надолго запомнят твои слова, Иорет! Ибо в них наша надежда. Быть может, в Гондор и впрямь вернулся король – или вы не слыхали странных новостей, достигших Города?
— Я была слишком занята здесь, чтобы слушать вопли да крики, — поджала губы Иорет. — На одно я надеюсь: что эти дьяволы-убийцы не ворвутся в наш Дом и не потревожат больных.
Тогда Гэндальф торопливо вышел. Небесный пожар уже догорал, холмы померкли, и серый, как пепел, на поля наползал вечер.
На закате Арагорн, Эомер и Имрахиль со своими воеводами и рыцарями подошли к Городу, и, когда очутились перед Воротами, Арагорн сказал:
— Смотрите – солнце садится в большом огне! Это знамение гибели и падения многих, знак перемены в течении бытия. Однако Городом и королевством долгие годы управляли наместники, и боюсь, что если я войду незваным и непрошеным, вспыхнут сомнения и раздоры, чего нельзя допустить, пока не окончена война. Я не войду и не стану ни о чем объявлять, покуда не прояснится, за кем победа: за нами или за Мордором. Я раскину в поле свои шатры и там буду ждать приглашения от повелителя Города.
Но Эомер сказал: — Вы уже подняли знамя королей и показали знаки дома Элендиля. И вы потерпите, чтобы в них усомнились?
— Нет, — отвечал Арагорн, — но я считаю, что время еще не пришло, и не хочу бороться ни с кем, кроме нашего Врага и его слуг.
И князь Имрахиль сказал: — Если родичу повелителя Денетора будет позволено советовать, ваши слова, властитель, дышат мудростью. Правитель горд, решителен и упрям, но он стар. К тому же после смерти сына он странно переменился. Я не позволил бы вам ждать у дверей, будто вы проситель.
— Не проситель, — сказал Арагорн, — а, скажем, глава скитальцев, не привыкших к городам и к каменным домам. — И он приказал свернуть свое знамя и, сняв Звезду Северного Королевства, отдал ее на сохранение сыновьям Эльронда.
Тогда владетельный князь Имрахиль и Эомер Роханский оставили Арагорна, прошли через Город с его суматохой, и поднялись в цитадель, и пришли в зал Башни, разыскивая наместника. Но кресло его пустовало, а перед помостом на пышном ложе возлежал Теоден, король Марки. Подле него горело двенадцать факелов и стояло двенадцать часовых – рыцарей из Гондора и Рохана. И полог у ложа был зеленый и белый, а сам король был по грудь укрыт драгоценной золотой парчой, поверх которой лежал его обнаженный меч, а в ногах – щит. Свет факелов мерцал в его белоснежных волосах, как солнце в брызгах фонтана, но лицо было прекрасным и юным, вот только на нем лежала печать не свойственного юности покоя. Казалось, король спит.
Князья молча постояли подле короля, и Имрахиль прошептал: — Где наместник? И где Митрандир?
И один из стражей ответил: «Наместник Гондора в Домах Исцеления».
Но Эомер сказал: — Где благородная Эовин, моя сестра? Ведь она достойна самой высокой чести лежать рядом с королем. Куда ее положили?
На что Имрахиль возразил: — Но благородная Эовин была жива, когда ее несли сюда. Разве вы не знаете?
Тогда нежданная надежда, а с ней страх и тревога столь внезапно вспыхнули в сердце Эомера, что он больше ничего не сказал, но повернулся и быстро вышел из зала, и князь последовал за ним. И когда они вышли, уже опустился вечер и в небе зажглось множество звезд. И подошел Гэндальф и с ним некто, закутанный в серое, и у дверей Домов Исцеления они встретились. И князья поздоровались с Гэндальфом и обратились к нему: «Мы ищем наместника. Люди говорят, что он здесь, в Доме. Неужто с ним приключилось несчастье? И где благородная Эовин?»
И Гэндальф ответил: — Она лежит там, и она не мертва, но близка к смерти. Властительный же Фарамир, как вы, наверное, слышали, ранен злой стрелой, и он теперь новый наместник, ибо Денетор ушел и дом его обратился в пепел. — И рассказ чародея наполнил их горечью и удивлением.
Тогда Имрахиль сказал: — Итак, победа лишена радости, и что за горькое совпадение – и Гондор и Рохан в один день лишились своих повелителей. Эомер правит рохирримами. А кто будет пока править Городом? Не послать ли за Арагорном?
И закутанный в плащ человек сказал: «Он пришел». И выступил на свет, и все увидели, что это Арагорн, одетый поверх кольчуги в серый плащ из Лориена и не имеющий на себе никаких отличительных знаков, кроме зеленого камня Галадриели. — Я пришел, ибо Гэндальф просил меня об этом, — сказал он. — Но пока я всего лишь предводитель арнорских дунаданов. Владетельный князь Дол-Амрота будет править городом, пока не придет в себя Фарамир. И мой вам совет: пусть во все последующие дни и во всех делах, связанных с Врагом, всеми нами правит Гэндальф.
И все согласились с ним.
Тогда Гэндальф сказал: — Не будем стоять у дверей: время дорого. Войдем! Ибо лишь в приходе Арагорна кроется последняя надежда для тех, кто лежит в Домах Исцеления. Так сказала Иорет, мудрая женщина из Гондора: «Руки короля – руки целителя, и так узнается истинный властелин».