И вот наступил пятый день с тех пор, как Эовин впервые пришла к Фарамиру. Они вновь стояли вместе на городской стене и смотрели вдаль. Новостей по-прежнему не было, и сердца сжимались от мрачных предчувствий. Погода тоже испортилась. Было холодно. Ночью поднялся резкий северный ветер, он дул все сильнее, но земля вокруг города казалась серой и унылой.
Молодые люди были тепло одеты, в теплых плащах, а поверх всего благородную Эовин укрывала просторная синяя накидка цвета летней ночи, усаженная по подолу и вороту серебряными звездами. Фарамир послал за этой накидкой, и укутал в нее Эовин, и думал – вот она стоит здесь рядом со мной, прекрасная и гордая, как королева. Накидка эта, изготовленная для матери Фарамира, безвременно почившей Финдуилас Амротской, была для молодого человека смутным напоминанием о далеких прекрасных днях и о первом большом горе и потому показалась ему под стать красоте и печали девушки.
Вдруг Эовин вздрогнула под звездчатой накидкой и посмотрела на север, за серые земли, туда, где зарождался холодный ветер и далекое небо было неласковым и ясным.
— Что вы ищете, Эовин? — спросил Фарамир.
— Разве Черные Врата не в той стороне? И разве он теперь не там? Прошло семь дней, как он уехал.
— Семь дней, — сказал Фарамир. — Не думайте обо мне плохо, но я скажу вам: эти семь дней принесли мне радость и боль, которых я не чаял узнать. Радость видеть вас – и боль оттого, что теперь страхи и сомнения нынешних черных дней удвоились. Теперь я не хотел бы всеобщей гибели, Эовин, не хотел бы так скоро утратить то, что нашел.
— Утратить то, что нашли, сударь? — переспросила она, серьезно и сочувственно глядя на него. — Не знаю, что вы за эти дни могли найти такого, что могли бы утратить. Но довольно, друг мой, ни слова об этом! Вообще ни слова! Я стою словно у обрыва, мрачная темная пропасть разверзается у моих ног, а есть ли свет за моей спиной, я не знаю. Я еще не могу повернуться. Я жду знамения судьбы.
— Да, мы ждем знамения судьбы, — согласился Фарамир. И они замолчали, и молча стояли на стене, и им показалось, будто ветер утих, свет померк, солнце потускнело, и Город и его окрестности объяла мертвая тишина. Не слышно было ни ветра, ни голоса, ни крика птицы, ни шелеста листвы, ни даже их собственного дыхания. Даже их сердца перестали биться. Время остановилось.
Так стояли Фарамир и Эовин, и вот руки их встретились и сплелись в пожатии – без ведома молодых людей. А те все ждали, сами не зная чего. И вот вскоре им показалось, что над хребтами отдаленных гор поднимается еще одна огромная гора тьмы, поднимается, точно вал, готовый поглотить весь мир, и в ней сверкают молнии. Дрожь пробежала по земле, и молодые люди почувствовали, как затряслись стены города. Земля окрест словно бы вздохнула, и вдруг сердца их вновь забились.
— Мне вспомнился Нуменор, — сказал Фарамир и удивился звуку собственного голоса.
— Нуменор? — молвила Эовин.
— Да, та из земель запада, что ушла под воду... и черная волна, что поглотила зеленые земли и холмы и хлынула дальше, тьма, от которой нет спасения. Мне это часто снится.
— Значит, по-вашему, идет Тьма? — спросила Эовин. — Тьма, От Которой Нет Спасения? — И девушка вдруг прижалась к нему.
— Нет, — ответил Фарамир, глядя ей в лицо. — То было лишь видение. Я не знаю, что происходит. Рассудок подсказывает мне, что приключилась страшная беда и не за горами всеобщая погибель. Но сердце говорит – нет, и я ощущаю легкость во всем теле, и надежда и радость пришли ко мне, их не истребить никакими резонами. Эовин, Эовин, Белая Госпожа Рохана, в этот час мне не верится, что Тьма победит! — И Фарамир склонился и поцеловал Эовин в лоб.
Так стояли они на стене города, и вот поднялся сильный ветер, и стал играть их волосами, черными как вороново крыло и золотыми, сплетая и расплетая их. И Тень ушла, и засияло солнце, и воды Андуина засверкали серебром, и во всех домах Города запели от радости, невесть отчего переполнившей сердца.
И прежде чем солнце повернуло на закат, с востока прилетел большой орел. Он выкрикивал вести о воеводах Запада:
Пойте, люди башни Анора:
Королевство Саурона кончилось навсегда,
И Башня Тьмы разрушена.
Пойте и радуйтесь, люди Башни Стражи,
Ваша вахта была не напрасной,
Черные Ворота разбиты,
Ваш король вошел в них,
Вошел с победой.
Пойте и радуйтесь, все дети Запада:
Ваш король вернулся.
Он будет жить среди вас
все дни вашей жизни.
И увядшее Дерево зацветет вновь,
И король вырастит его на горных высотах,
И в Город придет счастье.
Пойте все, люди!
И люди во всем городе пели.
Наступили золотые дни, весна и лето встретились и пировали на полях Гондора. Быстрые всадники привезли от Кайр-Андроса вести обо всем, что случилось, и Город готовился к прибытию короля. Мерри уехал по вызову с обозом, который вез припасы в Осгилиат, а оттуда кораблем к Кайр-Андросу. Но Фарамир остался – излечившись, он принял на себя власть и обязанности наместника, хоть и ненадолго, и ему предстояло подготовить все для того, кто его сменит.
Не уехала и Эовин, хотя брат просил ее прибыть на Кормалленское поле. Фарамир дивился этому, но, занятый множеством дел, редко видел девушку. Эовин продолжала жить в Домах Исцеления и в одиночестве гуляла по саду, и лицо ее вновь побледнело, и казалось, она одна во всем городе была нездорова и печальна. Главный лекарь забеспокоился и поговорил с Фарамиром.
Тогда Фарамир пришел и отыскал девушку, и они еще раз вместе встали на стене. И он сказал: — Эовин, почему вы задержались здесь и не отправились за Кайр-Андрос, в Кормаллен, где вас ждет брат?
И она ответила: — Разве вы не знаете?
Но он сказал: — Могут быть две причины, но которая из них истинная, я не знаю.
И она вымолвила: — Я не хочу играть в загадки. Говорите яснее.
— Как угодно, благородная госпожа, — согласился Фарамир. — Вы остались оттого, что вас позвал только брат, а торжество владыки Арагорна, потомка Элендиля, вам не в радость. Или же потому, что остался я, а вы хотите быть рядом со мной. А может, верны обе причины, и вы сами не можете решить. Эовин, вы не любите меня или не хотите любить?
— Я желала любви другого, — ответила она. — Мне не нужна ничья жалость.
— Это я знаю, — сказал он. — Вы желали любви повелителя Арагорна. Ибо он был велик и могуществен, а вы жаждали славы, хотели вознестись над всеми, кто ползает по земле. Он восхищал вас, как великий военачальник восхищает новобранца. Ибо он действительно величайший из людей. Но когда он ответил вам лишь пониманием и жалостью, вы взамен не пожелали ничего, кроме доблестной смерти в битве. Посмотрите на меня, Эовин.
И Эовин посмотрела на Фарамира долгим взглядом. А Фарамир продолжал: — Не презирайте жалость – дар нежного сердца, Эовин! Но я предлагаю вам не жалость. Ибо вы дама благородная и отважная и сами заслужили немеркнущую славу, а еще вы столь прекрасны, что даже в языке эльфов не найдется слов, дабы описать вашу красоту. Я люблю вас. Прежде я жалел вас. Но теперь, даже если бы вы не знали ни печали, ни страха, даже если бы вы были счастливой королевой Гондора, я все равно любил бы вас, Эовин! Любите ли вы меня?
И тогда сердце Эовин смягчилось, а может быть, она наконец разобралась в себе. И вдруг зима в ее душе кончилась, и выглянуло солнце.
— Я стою в Минас-Аноре, в Башне Солнца, — сказала она, — и о диво! Тень исчезла! Я оставлю доспехи и меч, не буду соперничать с великими всадниками, перестану наслаждаться одними только песнями об убийствах. Я стану целительницей, полюблю все, что растет и не бесплодно. — Тут она опять посмотрела на Фарамира и сказала: — Я больше не хочу быть королевой.
Тогда Фарамир весело рассмеялся: — Это хорошо, ибо я не король. Но я женюсь на Белой Даме из Рохана, если она того пожелает. И если она захочет, мы пересечем реку и будем счастливы, и поселимся в прекрасном Итилиене, и разобьем там сад. Все будет расти там с радостью, если придет Белая Дама.
— Значит, мне придется оставить свой народ, гондорец? — спросила она. — И ваши гордецы станут говорить о вас: «Вот идет тот, кто приручил дикую северянку-воительницу! Разве не нашлось для него нуменорки?»
— Пусть! — сказал Фарамир, и обнял ее, и поцеловал под солнечным небом, не заботясь о том, что они стоят высоко на стене, на виду у многих. И многие действительно видели и их самих, и свет, исходивший от них, когда они сошли со стены и рука в руке пошли к Домам Исцеления.
А главе Домов Исцеления Фарамир сказал: — Вот благородная госпожа Эовин Роханская, теперь она здорова.
И главный лекарь ответил: — Тогда я отпускаю ее и прощаюсь с ней, и пусть никогда более не знает она ни ран, ни хворей. До возвращения ее брата я вверяю наместника Города ее заботам.
Но Эовин сказала: — И все же теперь, получив разрешение уйти, я остаюсь. Из всех домов города этот стал для меня самым счастливым.
И она осталась там до возвращения короля Эомера.
В Городе все было готово. Собралось множество людей, ибо новости разлетелись по всем окраинам Гондора, от Мин-Риммона до самого Пиннат-Гелина и далеких морских берегов. И все, кто мог прийти в Город, поспешили прийти. Город вновь наводнили женщины и красивые дети, вернувшиеся в родные дома с охапками цветов. Из Дол-Амрота прибыли искуснейшие арфисты, а из долин Лебеннина – звонкоголосые певцы и музыканты, играющие на виолах, флейтах и серебряных рогах.
Наконец однажды вечером со стен увидели в поле шатры, и ночь напролет горели костры – люди ждали рассвета. И когда ясным утром над восточными горами, более не окутанными тенью, встало солнце, зазвонили все колокола, развернулись и затрепетали на ветру все знамена, а над Белой башней цитадели, над Гондором, в последний раз взвилось знамя наместника – ярко-серебряное, точно снег под солнцем, без всякого изображения или девиза.