Словом, нагнетает обстановку. Чувствую, моя решимость потихоньку сходит на нет. Скашиваю взгляд на Серегу, понимаю, что и у него настроение примерно такое же – предчувствие беды. Тут полковник переходит ко второй части своей пламенной речи, обращаясь уже персонально к специалистам с напутственным словом перед маршем.
«Командиры танков! Постоянно быть на связи! Смотреть за дорогой. Четко подавать команды своим механикам-водителям! Учтите, маршрут следования проходит по болотам, проходы будут обозначены. Быть предельно внимательными. Помните так же, что, по условиям учений, против нас воюет десантно-штурмовая бригада. На стоянках возможны попытки диверсий! Караульная служба на стоянках должна быть на высоте».
Меня начинает немного поколачивать нервная дрожь. Что такое танк в болоте, может представить себе даже человек, не служивший в армии. А вот о том, что происходит с экипажем провалившегося танка, могут рассказать только танкисты, буквально в нескольких словах, причем слова будут сплошь непечатными. Да и перспектива воевать против десантников оптимизма не добавляет.
А полковник, не давая нам опомниться, ломит дальше:
– Наводчики! Вы..! На вас вся надежда. Не спешить, но и времени не терять! Прицел точный, поразить все мишени! Не дай вам бог! Та-та-та…
Ну, это нас почти не касается. Одна лишь беда – затвор у танковой пушки очень тугой и, чтобы отвести его, заряжающий должен, упершись во что-нибудь ногами, изо всех сил тянуть на себя рукоятку. Но и этого может быть недостаточно, и тогда командир, сидящий в башне, помогает. Упирается ногой в этот рычаг, наступив заряжающему прямо на руку. Прикиньте, до чего приятно – сапогом по пальцам! И если придется много стрелять, прощай потом карандаши и кисти!
Между тем полковник входит в раж:
– Механики-водители, та-та-та! Никаких самовольных решений, та-та-та! Слушать командиров машины! Идти след в след! Та-та-та! Не дай бог..! Та-та-та! Колея! Та-та-та! Болото! Та-та-та-та-та!!!
Дальше его речь перешла в сплошные матюги на профессиональную тему, так что я вообще перестал понимать, чего еще он хочет от водителей. Ясно было только то, что эти ребята всю дорогу будут держать нас за то самое место. Ведь заряжающий в танке находится дальше всех от люков и в такой тесноте! А нас там будет двое, так что вовсе не повернуться. Словом, если машина начнет тонуть в болоте, наши с Серегой шансы будут приближаться к нулю. Сердце мое замирает, потом начинает слабенько трепыхаться в груди. Но тут командир полка добивает нас последним точным ударом. Coup de Grace! Удар милосердия! «Заряжающие! Вам – коротко. Ваша задача – просто выжить!!!»
Не видел, что было с Серегой, потому что меня в машину волокли на руках. Очнулся я уже на марше.
Ребята слушали Колю, позабыв о пустых рюмках. Слегка грассирующий, бархатистый, медленный голос завораживал, вел за собой, уносил в холодное зимнее утро. Теплый летний вечер вдруг сгустился в морозный сумрак. Воздух наполнился гарью выхлопов танковых дизелей, руки жгло от прикосновений к стылому металлу. Вместо свежей зелени берез на фоне прозрачного сапфирового неба прямо по курсу виднелось замерзшее болото со щетиной сухого тростника и раздолбанными колеями, полными искрошенного льда вперемешку с болотной жижей. В стекло триплекса летели ошметки грязного снега из-под траков впереди идущей машины.
Коля остановил рассказ, оглядел застывшие лица друзей. Не подавая виду, что доволен произведенным эффектом, он аккуратно и неторопливо наклонил бутылку, налил. Поднял рюмку и, выдержав паузу, чтобы дать ребятам время очнуться и разобрать свои, чокнулся с ними, подчеркнуто отсалютовал, прежде чем опрокинуть в себя. Димка с Игорем тоже выпили. Игорь передернул плечами, то ли от Крепости напитка, то ли разгоняя озноб. Закусили. Помолчали.
– Не буду вдаваться в подробности нашего марша, – продолжил Коля. – Перехожу сразу к теме команд, которые подает часовой.
В конце дня мы остановились в каком-то лесу. Был объявлен привал, и мы разожгли костры, разогревали сухпай и кипятили чай.
Стемнело. Командир распределил смены караула, нам с Серегой выпало тащить службу с двух до четырех утра. Первая смена заступила в наряд, остальные устраивались спать прямо в машинах. Холод был невыносимый, и вскоре я стал мечтать о том, как бы поскорее наступила моя смена, чтобы напялить валенки и тулуп, положенные часовому.
Когда мы вышли в караул, костры уже давно прогорели и только луна мощным прожектором светила в морозном небе, изрезав ночной лес четкими черными тенями. Под соснами группами были раскиданы танки. Серега, с темным, задубевшим от мороза лицом, задвинутый в валенки и завернутый в черный тулуп, напоминал Деда Мороза на негативе фотопленки. Переваливаясь с боку на бок, он медленно брел по левой колее. Глядя на него, я подумал, что и сам выгляжу таким же смешным, и улыбнулся. Потом мой взгляд упал на ствол автомата за его плечом, и улыбка сбежала с моего лица. Серега, словно почувствовав что-то, поворачивает ко мне голову, и я вижу, как лицо его вытягивается и наполняется ужасом.
– Десантники! – шепчу я ему. – Против нас десантно-штурмовая бригада воюет.
– Если нападут, нам без… как без пряников. И автоматы отберут!
– Не будем доводить до греха, – говорю, – бежим!
Мы быстро возвращаемся к нашему танку и смело прячем автоматы за гусеницу. Но тащить караул с голыми руками не годится, поэтому я поднимаю у ближайшего кострища подходящий кол с обгорелым концом, который сойдет за дубину. Сереге кол кажется несерьезным и, слазив в танк, он возвращается на дорогу с топором. Теперь нападение разведгруппы десантников нам не страшно. Подумаешь, несколько синяков и вывихнутые руки! Главное, не пропадут наши автоматы.
Мы медленно шагаем по тихому ночному лесу, часто останавливаясь и слушая тишину. Когда замираем, становится слышно, как трещит мороз, хрустят ветки, лопается кора на соснах, шелестит хвоя. В каждом звуке нам чудятся крадущиеся десантники. Глаза готовы поймать любое, самое легкое движение или даже просто намек на него. Сердце трепыхается в груди и бухает пушечным грохотом, а морозный воздух при каждом вздохе вырывается из горла с хлопком вскипевшего гейзера. Нервы – перетянутые гитарные струны, зазвенят, прикоснись хоть паутинкой…
В очередной раз остановившись, прислушавшись и оглянувшись, я краем глаза улавливаю движение в густой тени группы деревьев в полусотне метров от нас.
Вот и начинается! Диверсанты!
Задыхаясь от ужаса, молча хватаю Серегу за плечо и показываю дубиной на деревья. По его отвалившейся в беззвучном крике челюсти понимаю, что он тоже видит! Но не сдаваться же без боя! Я преодолеваю страх, поворачиваюсь, беру дубину наизготовку и отчетливо, как положено часовому, подаю команду:
– Стой! Кто идет?
– Стой! – повторяет Серега у меня за плечом. – Стой, сука! Зарублю на…
Тишина. Безмолвие. Неподвижность.
Я замираю и пытаюсь разглядеть ловкие фигуры в белых маскхалатах, которые, прячась за стволами сосен и скрываясь в густых тенях кустов, окружают нас. Но сколько ни вглядываюсь, никого не вижу. В какой-то момент, правда, показалось, что сгусток тьмы перетек за ствол дерева, потом медленно и тревожно, словно шаровая молния, переместился в тень кустов и исчез. Как и не было ничего. Тишина. Только мороз трещит в деревьях, да луна заливает снег мертвенным светом.
Оставшееся до смены время мне было очень жарко. Сон и вялость как рукой сняло. Все мое тело было словно взведенная пружина, готовая распрямиться в долю секунды, так на морозе действует на человеческий организм резкий вброс адреналина в кровь.
Дотянули мы свою вахту, вытащили автоматы из-под гусеницы, разбудили смену и полезли спать в танк. Десантники в ту ночь так и не появились.
Утром, перед началом марша, дали команду на построение нашего батальона. Построились, ждем. Идет полковое начальство – командир, начальник штаба, начальник политотдела. Последний – идеальный дурик! Все мы одеты в черные танковые комбезы, даже полковник. Но начпо не из таких! Этот прется в длиннополой, как у кавалериста, шинели, да еще в фуражке. Только сабли на боку не хватает, а то был бы готовый командир бронекавалеристской бригады! И первый кандидат в дурку…
Подошедшие офицеры становятся напротив наших взводных коробок, выслушивают доклад комбата, здороваются с личным составом. Полкач и начальник штаба чему-то втихаря улыбаются, начпо серьезен и держит речь. Сперва я не понял, о чем он, но когда понял…
– Что ж, товарищи танкисты, – говорит начпо, – выражаю благодарность за отличное несение караульной службы в полевых условиях! Вот только… Обхожу я ночью посты, проверяю несение службы. Двигаюсь скрытно, прячусь за деревьями. Надеюсь застать часовых врасплох. Но не тут-то было! Бдят, черти! Слышу четкий уставной оклик: «Стой! Кто идет?» Я замираю, отступаю за дерево и жду, что же предпримет часовой. И тут слышу команду часового, которую вы не найдете ни в одном Уставе: «Стой! Зарублю!» При этом, усиленную нецензурной бранью! И знаете, товарищи танкисты! Вижу, как в лунном свете блеснуло лезвие топора!
Коля закончил рассказ под дружных хохот друзей. Отсмеявшись, Игорь поинтересовался, чем закончились учения, но Коля лишь махнул рукой: какая разница!
– Команда несколько нестандартная для часового! Интересно, а как предупредительный выстрел делать, с топором? Кричать: «Ба-бах!», или несколько раз рубануть ближайшее дерево, чтобы щепки полетели? – спросил Димка, наливая рюмки.
– Отморозки! – задумчиво пробормотал Игорь. – Это задубевшие на посту часовые после возвращения в караульное помещение.
– Да, ничего хуже нет, чем стоять на посту зимой. Может, только ночная засада.
– А ты-то где мерз на посту? Вроде в Афгане морозов нет? Страна южная, теплая, – спросил Коля.
– Это только так кажется, что, если южная, значит теплая. Померзли мы в этой южной стране – врагу такого не пожелаешь! Наш батальон стоял в долине с отметкой более полутора тысяч метров над уровнем моря. Это уже, считай, высокогорье. Зимой там лежит снег и мороз такой, что за два часа промерзаешь до костей. А у окрестных гор вершины и летом в снегу.