Для русских «восточный вопрос» был шансом прорыва в тот защищенный анатолийской нишей придел («филиал») Лимитрофа, который был посредником уже не между Россией и иными цивилизациями, а непосредственно между крупнейшими средиземноморскими «человечествами», на которые Россия стремилась спроецировать свою мощь. Турция же в ее развороте от Закавказья до Дуная представала как типично «лимитрофная империя» (наподобие Речи Посполитой), собирающая с опорой на свою нишу часть «большой Евразии» – в противовес России. Утверждение «России-Евразии» выглядело вечно незаконченным без балкано-анатолийского придела, демаскируя европейско-средиземноморский замах нашего великоимперского евра-зийства. В свою очередь «малая Евразия» из деградирующей империи позднего ислама становилась по преимуществу силой контрроссийского геополитического строительства на Лимитрофе. Отсюда – судьба Турции в последние полтора века: и ее яростная защита Западом от России, и ее вестернизация, и роль единственного неевропейского члена НАТО, и ее превращение в «свет южного евразийства», и неизбежность для русских «православной» игры на Балканах ради раскола и поляризации «малой Евразии». Этот «локоть, который России так и не удалось укусить», обнаруживает как различие двух Евразии – околороссийской и средиземноморской, так и их способность к целостному функционированию в качестве единой системы и – в ущерб евразийским позициям русских.
Геополитические перемены начала 90-х гг., способные в представлении многих обернуться разрушением «истинной России» и переходом к «Анти-России демократов» на самом деле, как уже говорилось, должны быть описаны в категориях экстериоризации Великого Лимитрофа и утверждения вместо «России-Евразии» – впервые с XVII в. – модели «России в Евразии». Сегодня Великий Лимитроф после долгой русской гегемонии являет собой огромную зону слабо милитаризованных или практически демилитаризованных образований, пытающихся в комбинациях цивилизационных усыновлений и внутрилимитрофных сговоров обрести хоть какую-то опору для собственной политики. Что касается России, то по логике системных связей, представленных выше, экстериоризация Лимитрофа должна обернуться:
– интериоризацией российской геополитики, превращением ее в значительной мере в геополитику «внутреннюю»;
– вытекающей отсюда федерализацией политического устройства России и подъемом местного самоуправления;
– большим кризисом идеологии «похищения Европы», автохтонистскими и изоляционистскими веяниями;
– отказом России от самоутверждения через прямое присутствие в геополитике соседних цивилизаций;
– идеологическим обесцениванием иллюзорной принадлежности России к западному цивилизационному клубу – иллюзорной потому, что никак не подтверждаемой геополитически и миросистемно.
Если сжатие России связано с кризисом «идеологии большого стиля», подвергавшей обширные пространства нашему цивилизационному «поливу», то сам этот кризис был не в последнюю очередь порожден двойным напряжением, пережитым «Россией-Евразией» в годы холодной войны. Это было одновременно и напряжение бесперспективной и бесцельной осады романо-германской Европы, и, с другой стороны, напряжение демографической исламизации и тюркизации нашей империи, смещения ее популяционного центра тяжести на юг – из России в Евразию. В начале 80-х гг. А.Зиновьев в «Гомо советикусе» уже предрекал освободительное восстание русских против «своего» Юга, а скандал вокруг переброски воды сибирских рек – первый за советские годы успешный политический демарш русской общественности – хорошо продемонстрировал ее воззрения на евразийское братство.
Европеистская псевдоморфоза России порождала эффект, описанный еще Н.Данилевским: этносы «России-Евразии», претендовавшие на западничество, чувствовали моральное право требовать для себя «суверенной» возможности войти в Европу помимо «полуазиатской» России. В свою очередь, прочие «народы древних цивилизаций» могли прокламировать свою выделенность на фоне имперской «недо-Европы», «ни рыбы ни мяса», представлявшей собой как бы нулевой уровень цивилизационной отмеченности. На практике республики, дистанцировавшиеся от России-СССР под лозунгами включения в некие свои «человечества», оказываются в положении цивилизационно-гео-политических «амфибий», окраинных полукровок в тех сообществах, которым они напрашивались в родство. Так возникает возможность перемаркировки: в варианте «России-Евразии» именно Евразия выпирает из России, в варианте же «России в Евразии» есть предпосылки для того, чтобы, говоря языком психологов, Россия выступила фигурой, а Евразия – фоном.
По всем этим причинам в ближайшие годы переход российских политиков на «цивилизационную» фразеологию и демагогию неизбежен. Вопрос лишь в том, в какой версии будет воспринят цивилизационно-геополитический подход, – в наиболее ли брутальной, с подгребанием православных или евразийских «братьев» и «битвами по разломам», или же в варианте с различением для цивилизации ядра и периферии и преимущественным приравниванием цивилизации в целом к ее ядру. В статье «Сюжет для цивилизации-лидера…» я доказываю, что в той мере, в какой цивилизационный критерий находит воплощение в реальной евро-атлантической геополитике, его трактовка тяготеет ко второму, «страусиному» варианту, отражая намечающийся уход цивилизации-лидера в оборону перед «внешним пролетариатом». Похоже, что тот же вариант будет выбран и Россией.
Известна искусственность наших нынешних границ. Однако молчаливому примирению с ними на какое-то время может способствовать признание того обстоятельства, что с функцией устойчивой цивилизационной базы или ядра лучше всего справляется Россия, имеющая полупрозрачные границы в геополитическом «ореоле» русских – по языку и культуре – или обрусевших территорий. Не случайно категории «базы» и «ядра» сейчас с впечатляющей настойчивостью маячат в выступлениях идеологов «национального возрождения» и «государства-цивилизации» от Солженицына до Кургиняна, проникая также на посвященные России страницы выходящих в последние годы учебников истории.
В рамках модели, утверждающей как основную задачу «цивилизации в самообороне» сохранение и развитие «ядра», в его окруженности «окукливающей» (по выражению М.Ильина) периферией, миссия русских, остающихся на землях Лимитрофа, должна быть переосмыслена и обоснована по-новому. Тяготы, которые приходится переносить русским Казахстана, Приднестровья, Прибалтики, отчасти Украины, связаны с тем, что сегодня эти люди извне «прикрывают» нашу цивилизацию в годы ее жесточайшего испытания на жизнеспособность, ее продвижения к совершенно новому качеству. Именно так, на основе этой идеологемы, должны строиться отношения российской центральной власти с русскоязычными общинами Лимитрофа.
Модель «острова России» не означает «эмиграции из Евразии». Она, напротив, предполагает, что собственно геополитические внешние интересы России привязаны в максимальной мере к Великому Лимитрофу, тогда как проблемы других цивилизационных платформ для нас имеют скорее миросистемный, чем геополитический смысл. Однако эта модель требует проведения в Евразии такой внешней политики, которая ясно бы различала, где Россия, а где Лимитроф-Евразия. Мы должны сознавать, что не сможем ни ясно определить, ни последовательно осуществить свои миросистемные интересы (например, в том, что касается нашей торговли оружием за Лимитрофом), если не будем сохранять Лимитроф в качестве пояса относительной безопасности России.
С этой точки зрения должны рассматриваться варианты как новой «евразийской» интеграции, так и подспудного государственного дробления России, способные повлечь за собой ее «возвращение в Евразию», растворение в окраинах чужих цивилизаций, «в славянах и тюрках». (Для цивилизации вообще естественно состоять из нескольких государств, но не для цивилизации с такой численностью и такой площадью, как Россия, если, конечно, в этой малочисленной цивилизации есть инстинкт самосохранения.) «Евразийский проект» Н. Назарбаева, как многим казалось, нес такую опасность, и как раз с этим связана реакция на него в России. До известной степени он оказался сопоставим с призывами дудаевской делегации на переговорах в Грозном к воссозданию Советского Союза. Модель «острова России» с самого начала заключала в себе предупреждение против «евразийской стихии». Поэтому меня забавляет и трогает, когда охотно нападающий на «Остров Россию» Кургинян столь же настойчиво выступает против всяческого «использования тоски по интеграции ради разрушения ядра российских территорий».
Все наши геополитические тревоги последних лет могут быть представлены в категориях отношений между Россией, областями Лимитрофа и цивилизационными платформами, выходящими на Лимитроф с другой стороны. В некоторых случаях откровенно неясно, надо ли видеть большую опасность в экспансии на Лимитрофе чужих цивилизаций либо в движении самих народов этого пояса, способном «подмывать» платформы цивилизаций, включая Россию. Скажем, тюркская среда выглядит не очень благоприятной для фундаментализма и, казалось бы, естественно рассматривать Среднюю Азию на правах буфера, сдерживающего приближение исламского мира к России. Но мы видим, что по ряду вопросов, например, относительно статуса Каспия, у России больше взаимопонимания с Ираном, чем с тюркскими государствами Лимитрофа. А главное – для Ирана «альтернативное евразийство» может быть не меньшим источником головных болей, чем для России.
Еще один пример, совершенно однотипный. Как в условиях наползания Китая на Приморье относиться к сепаратистским движениям алтайских народов этой державы? Несомненно, кризис, который предрекают Китаю в среднесрочной перспективе некоторые экономические и политические авгуры, мог бы привести к «пробуждению» этой, ныне латентной части Лимитрофа, к появлению здесь новых образований или, скажем, резкому расширению границ Монголии. Приоткрывающиеся в наши дни реальные размеры синьцзянских и уйгурских запасов энергетического сырья могли бы стать в глазах части мироэкономических лидеров серьезным доводом в пользу ставки на «синьцзяно-корейский проект». Следует ли расценивать такой вариант сугубо позитивно – лишь как снижение китайского давления на Россию? Или нужно исходить из опасности для нас такого направленного «брожения» среди монголов и тюрок, которое могло бы перехлестнуть Транссиб и едва ли не отрезать Дальний Восток от России?