ные, метаисторические предпосылки, в том числе связанные с перспективой возрождения животворной традиции, отмеченной великими именами Сергия Радонежского и Нила Сорского.
История свидетельствует, что падение мировых империй слишком часто сопровождалось разрушением основ нормального человеческого общежития. А в условиях распространяющейся сегодня культуры смерти, когда речь идет о самих начатках антропологического бытия, такая перспектива выглядит особенно опасной. Можно сказать, что балансирование человечества на краю истории и угрожающее основам цивилизации разрушение мирового порядка, – который при всех своих отрицательных свойствах и негативных проявлениях, однако же, удерживает мир от падения в пропасть зла и анархии – заставляют с тревогою задуматься, что ждет людей в случае утраты этой скрепы. Можем ли мы внятно предложить миру лучший и более гуманный проект?
В качестве предупреждения позволительно вспомнить сценарий из Откровения Иоанна Богослова, в котором грядущее разрушение универсального Вавилона морально осуждаемого за непомерные претензии, за то, что на него падает кровь всех убитых на земле оборачивается в итоге возведением на дымящихся руинах еще более чудовищного Царства Зверя. Сегодняшний мир с расползающейся трупными пятнами по планете культурой смерти, подчас возводимой в сан псевдорелигиозной идеи, кажется, слишком перекликается с этим предупреждением…
Иначе говоря, мировые тенденции в их крайнем развитии – позволим себе это заметить – чреваты рождением антицивилизации – своего рода цивилизации смерти. В подобных условиях Россия обязана провозгласить и, главное, утвердить в своих сложных обстоятельствах высокую культуру жизни, противостоящую надвигающемуся на глобальное человеческое сообщество темному призраку, во всех его многочисленных и часто лукавых проявлениях.
Культура жизни должна не только утверждать значение жизни как таковой, но и высокое достоинство личности, быть освящена знаковой для ряда традиционных религий идеей сближения и согласия человека с Богом через праведное, солидарное жизнеустройство человеческого общежития.
В заключение вернемся к непростым, часто нелицеприятным вопросам и дилеммам, связанным с историей России, к необходимости углубленного прочтения казавшихся в свое время столь очевидными и азбучными прописей. История России все еще нуждается в декодировании многих сложившихся стереотипов.
Так в советскую эпоху Россия-СССР, наряду с очевидными язвами и пороками системы, включая насильственное переселение этнических групп, прямое и косвенное подавление конфессий, одновременно выступала носительницей собственной версии «идеологии развития» для тех народов и политических групп, которые считали западную версию этой идеологии по тем или иным причинам для себя неприемлемой. Временами, подводя человечество к грани ядерного катаклизма, страна, парадоксальным образом, в то же время подчас удерживала мир от падения в пропасть хаоса и раздора. И даже декларировала вместе с западной цивилизацией миссию утверждения на планете признанных эпохой Модернити ценностей прогресса. Стимулируя, таким образом – наряду с гонкой вооружения – провозглашенными, пусть часто и лицемерно, принципами, интенсивное состязание в «списке благодеяний» систем человеческого мироустройства…
Лицемерие, по мысли Ларошфуко, есть дань несовершенного человеческого естества добродетели, иначе говоря, при подобном положении вещей добродетель остается на пьедестале, а порок вынужден скрывать свое истинное обличие. С кризисом же и распадом идеологии развития, причем в глобальном масштабе, возникает пока еще смутный образ новых конструкций мирового сообщества, с иными ценностными и политическими ориентациями, а сжимающаяся Россия-РФ в настоящий момент фактически снимает с себя ответственность за мировой порядок, в частности, за ошибки, творимые новой мировой элитой.
Однако страна в состоянии – более того призвана проявляющимися грозными тенденциями – предоставить действенную защиту населяющим ее пространства людям всех национальностей и религий. И не только им. В тревожном современном, или быть может уже правильнее сказать постсовременном мире, она должна оказывать поддержку всем, кто готов связать с Россией свою судьбу, да и не только им.
Мы также хотели бы надеяться на готовность и способность русского мира, опирающегося на обширное духовное и культурное наследие, на присущий его обитателям инновационный пафос и склонность к социальному творчеству приступить к выстраиванию интеллектуальной и социальной концепции, несущей образ будущего, которая отвечала бы чаяниям народов не только самой России, но и других стран и континентов.
Перефразируя слова знаменитого писателя, мы должны в заключение сказать: не империя, но прояснение духа в остатке – духа не утраченного, но помраченного в советскую эпоху, – вот истинное призвание России в наступающую эпоху, призвание универсальное. Все остальное приложится: национальный мир, технологические свершения, надежная внешнеполитическая стратегия и верные союзники в новых деяниях общества.
Недоверие к миропорядку
Книга Бориса Межуева первоначально звалась просто «Кризис доверия» – и эти слова несли ее смысл стенографически сжато, хотя, пожалуй, и столь же затемненно, как смотрится стенограмма для не посвященных в это письмо. Речь шла, и по-прежнему идет, о доработанном варианте заглавия о ценностном кризисе, врожденно присущем «объединенному миру», где мы живем. На языке структурно-функциональной социологии эту ситуацию можно бы выразить как отсутствие у этого образования действенной подсистемы – за исключением Голливуда, – обеспечивающей ему поддержание паттерна и снятие возникающих и накапливающихся напряжений. Историческая картина, встающая со страниц книги, поражает ухмылкой своей диалектики. Сообщество, уже ряд столетий одержимое процессом Революции – обесценивания и низложения авторитетов и ценностей, – обретает в этом процессе высвобожденную энергию для покорения мира. Но лишь с тем, чтобы заразить этот мир тем же духом революции, теперь уже поднимающимся против самого торжествующего сообщества и против его достоинства и превосходства.
Однако сходная издевательская диалектика глядит на нас и из частных сюжетов отдельных статей. Лидеры признанных миром революционных противоцентров – антагонистов Запада сговариваются в 1970-х с его заправилами о связывании тех антисистемных сил, что способны были бы бросить перчатку «историческому выбору», состоявшемуся по сторонам фронтов холодной войны. А в 2000-х верхушка «объединенного мира», опираясь на идеи ренегатов из троцкистов, пытается оседлать фантом Всемирной Демократической Революции, развернув его против автократий за пределами Запада – и тем самым толкая местных «автократов» в объятия глобальной антисистемщины, маоистской, исламистской, необольшевистской или какой-нибудь иной, новодельной.
Я хочу здесь поговорить о том, чем мне близка книга автора, с которым мы сотрудничаем и спорим уже без малого пятнадцать лет. Прежде всего – заключенной в ней памятью. Памятью о многом, готовом провалиться в расселины исторического забвения, присущего десяткам наших так называемых политологов.
Я раскрываю страницы «Кризиса доверия» – и рисуется великое разрядочное размежевание с приемами Р.Никсона, Г.Киссинджера и Дж. Форда в Москве и Владивостоке, с «семейными жалобами» Брежнева В.Жискар д’Эстену на зануду Дж. Картера, который надоел генсеку нравоучительными письмами («За кого он меня принимает?») и с такой же «домашней» репликой в ответ: «Не принимайте всерьез. Он всем пишет. Мне он тоже пишет». С возгласом Мао Цзэдуна в адрес Никсона: «Я люблю правых? Я радуюсь, когда к власти приходят люди справа». Межуев мне как-то говорил, что ребенком воспринимал Форда, мелькающего в новостных программах телевизора, как почти что «зарубежного члена советского политбюро».
Листаю дальше, заглядывая в посвященную мне статью, – и мимолетно прочертится недолгий «новый мировой порядок» Буша-старшего с наметившимся обручем Демократического Севера (включая горбачевский новомышленческий СССР), опоясавшим мир, блокируя попытки геополитических революций. Когда «Буря в пустыне» шла на взбунтовавшийся Ирак под благословение Кремля, Эль-Рияда и Тель-Авива.
альше, дальше. 2001-й. «Грянь и ты, месяц первый, Сентябрь!». В рижском казино перед не выключающимся телевизором делаются ставки – который из Близнецов рухнет раньше. В Москве в ушах моих звенят, выплыв из юности, строки: «Как будто спрятаны у входа, / За черной пастью дул / Ночным дыханием свободы / Уверенно вздохнул». Мой кот Леопольд на два месяца превращается в «Усаму-Полосаму», а сослуживец по одной из моих служб – типичная для столицы гремучая смесь идейного либерала и старого дурака – радостно бубнит, что «теперь ужо Буш всех построит».
А вот и 2005-й. Заседание оппозиционного клуба. Голосня, что Путин с его министрами-экономистами падет не раньше, чем через три дня, – уж такой наезд на него в американских газетах, «потому что американцы всех – всех, всех!!! – хотят демократизировать». И «революция у нас будет не оранжевая, а – «березовая» (так и нарываются ребятки на березовую кашу. – В.Ц.), нет, не березовая – «седая» (это в честь пенсионеров, которых в те дни монетизации-социалки прессует «глупая» власть, как-то не смекающая, что сроку ей оставляют три дня).
Память откликается на эту книгу то полупритворной ностальгией («не остановишь – остановите! – не остановишь!»), то открытой издевкой: как напомнить тем ребятишкам об их голосне меньше чем трехлетней давности? Ведь выпучат очи: да ты, собственно, о чем, друже, о какой такой? березовой?
Но значение книги Межуева для меня вовсе не сводится к радости исторических узнаваний. Глядя на эпохальный сюжет, складывающийся из эпизодов статей, я не могу не задаться вопросом, как человек, с 1990-х работающий над поэтикой историко-политических текстов: кто основной персонаж этого сюжета? Чью судьбу обсуждает автор, излагая и анализируя игрища западной – особенно американской – мысли вокруг чертежей «объединенного мира»? Мне дорог ответ Межуева на этот вопрос. Будь этот ответ другим, книга представляла бы для меня гораздо меньший интерес.