— Мне не нравится, Тамзин, что ты ходишь в темноте одна, — сдержанно заметила ее тетка, ни поднимая глаз от работы.
— Я только за дверью постояла.
— Да-а? — протянула миссис Ибрайт, удивленная переменой в голосе Томазин, и внимательно на нее посмотрела. На щеках Томазин играл румянец более яркий, чем даже до ее злоключений, глаза блестели.
— Это он стучал, — сказала она…
— Я так и думала.
— Он хочет, чтобы мы немедленно поженились.
— Вот как! Торопится? — Миссис Ибрайт обратила на племянницу испытующий взор. — Почему мистер Уайлдив не зашел?
— Не захотел. Он говорит, вы ему не друг. Он хочет, чтобы венчаться послезавтра, очень скромно и в его приходской церкви, а не в нашей.
— А! А ты что на это сказала?
— Я согласилась, — с твердостью ответила Томазин. — Я теперь практическая женщина. В чувства больше не верю. А за него я бы все равно вышла, какие бы условия он ни поставил… после этого письма от Клайма.
На рабочей корзинке миссис Ибрайт лежало письмо; при последних словах Томазин она снова развернула его и перечитала, наверно, не меньше чем в десятый раз за этот день:
«Что это за нелепая история, которую тут рассказывают про Томазин и мистера Уайлдива? Я счел бы эту сплетню крайне оскорбительной для нас, если бы хоть на волос в нее поверил. Как могла родиться такая нездоровая выдумка? Недаром говорят, что надо уехать в чужие края, чтобы узнать, что дома делается; со мной, по-видимому, именно так и вышло. Я, конечно, всюду говорю, что это неправда, но очень неприятно выслушивать подобные кривотолки, и хотелось бы знать, что все-таки послужило для них поводом. Не могу себе представить, чтобы такая девушка, как Томазин, могла попасть в столь унизительное для себя и для нас положение — быть отвергнутой женихом в самый день свадьбы! Что она сделала?»
— Да, — с грустью сказала миссис Ибрайт, откладывая письмо. — Если у тебя не отпала охота выходить за него замуж, что ж, выходи. И если мистер Уайлдив хочет, чтобы все было как можно проще, пусть так и будет. Я тут уж ничего не могу. Теперь все в твоих руках. Моя опека над тобой кончилась, когда ты покинула этот дом, чтобы ехать с ним в Энглбери. — Она продолжала почти с горечью: — Мне даже хочется спросить: почему ты вообще советуешься со мной? Если бы ты вышла за него, ни слова мне не сказав, я бы и то не могла на тебя сердиться — просто потому, бедняжка, что лучшего тебе нечего сделать.
— Не говорите так, не лишайте меня мужества.
— Ты права. Не буду.
— Я не защищаю его, тетя. Я не настолько слепа, чтобы считать его совершенством. Раньше когда-то считала, а теперь уж нет. Но я знаю, что мне делать, и вы знаете, что я это знаю. И надеюсь на лучшее.
— И я тоже, и будем так и дальше, — сказала миссис Ибрайт, вставая и целуя ее. — Значит, венчанье, если оно состоится, будет утром того дня, когда Клайм вернется домой?
— Да. Я решила, что надо все закончить до его приезда. Тогда вы сможете смело смотреть ему в лицо и я тоже. Уже не важно будет, что мы раньше что-то от него скрывали.
Миссис Ибрайт задумчиво кивнула, потом сказала:
— Хочешь, чтобы я была твоей посаженой матерью? Я готова сопровождать тебя в церковь, я бы и в прошлый раз поехала, если б ты захотела. Я считаю, раз я тогда публично запретила ваш брак, так теперь хоть это должна для тебя сделать.
— Да нет, пожалуй, не надо, — смущенно, но твердо сказала Томазин. — Я уверена, вам обоим будет неприятно. Пусть уж будут одни чужие, а моих родных никого не надо. Так лучше. Я не хочу делать ничего такого, что может сколько-нибудь задеть вашу гордость, а если вы придете после всего, что было, я буду все время тревожиться. Я ведь, в конце концов, только ваша племянница, не обязательно вам еще и дальше печься обо мне.
— Да, он-таки взял над нами верх, — сказала ее тетка. — Мне, право, кажется, что он и играл-то с тобой больше всего мне в отместку за то, что я вначале была против него.
— Нет, нет, тетя, — тихо отозвалась Томазин.
Больше они об этом не говорили. Вскоре затем постучал Диггори Венн, и миссис Ибрайт, вернувшись после разговора с ним на галерейке, небрежно заметила:
— Еще один приходил к тебе свататься.
— Что-о?
— Да, этот чудаковатый молодой человек, Венн.
— Что — он просил у вас разрешенья объясниться со мной?
— Да. Я сказала, что он опоздал.
Томазин долго в молчании смотрела на пламя свечи.
— Бедный Диггори! — сказала она наконец и обратилась к другим занятиям.
Следующий день прошел в хлопотах и приготовлениях — занятиях чисто механических, которым обе женщины с готовностью предавались, чтобы не думать об эмоциональной стороне происходящего. Сызнова собрали для Томазин кое-какую одежду и разные предметы домашнего обихода; то и дело обменивались замечаниями о каких-нибудь хозяйственных мелочах — все для того, чтобы заглушить невольные опасения касательно будущего Томазин как жены Уайлдива.
Пришло назначенное утро. С Уайлдивом было договорено, что он встретится с Томазин в церкви, чтобы избавить ее от докучного любопытства соседей, которое, конечно бы, разгорелось, если бы их увидели направляющимися в церковь вместе, как это принято в деревне.
Тетка и племянница обе стояли в спальне, где невеста обряжалась к венцу. Солнце, заглядывая в окно, бросало зеркальные блики на волосы Томазин, которые она всегда носила заплетенными в косы. Косы она плела по особому календарному расписанию — чем значительнее день, тем больше прядей в косе. В обыкновенные будние дни плелась коса из трех прядей, по воскресеньям из четырех, в дни празднеств и гуляний — игр вокруг майского дерева и тому подобное — из пяти. И она уже давно сказала, что когда будет выходить замуж, то косы сплетет из семи прядей. Сегодня они были сплетены из семи.
— Я надену мое голубое шелковое платье, — сказала Томазин. — Как-никак это день моей свадьбы, хоть, может, он и не очень веселый. То есть не то чтобы он сам по себе был невеселым, — поспешила поправиться она, — а просто потому, что перед этим были такие большие огорчения и беспокойства.
Миссис Ибрайт сдержала вздох.
— Жаль мне, что Клайма нет дома. Но, конечно, ты потому и выбрала это время, что он сейчас в отъезде.
— Отчасти. Я знаю, что нехорошо поступила, не признавшись ему сразу. Но так как это было сделано, чтобы не огорчать его, я решила уж довести дело до конца и рассказать ему, когда все уладится.
— Вот какая ты практичная маленькая женщина, — улыбаясь, сказала миссис Ибрайт. — Я часто мечтала, что ты и он… ну да что об этом говорить. О! Уже девять часов, — прервала она себя, услышав донесшееся снизу шипенье и затем бой часов.
— Я договорилась с Дэймоном, что выйду в девять, — сказала Томазин, спеша к двери.
Миссис Ибрайт пошла за ней. Когда Томазин ступила на дорожку, ведущую от двери дома к калитке, миссис Ибрайт, жалостно посмотрев на нее, проговорила:
— Как не хочется отпускать тебя одну!
— Это необходимо, — ответила Томазин.
— Во всяком случае, — добавила ее тетка с насильственной веселостью, я зайду к тебе сегодня же вечерком и принесу свадебный пирог. И если Клайм к тому времени вернется, то, может, и он придет. Я хочу показать мистеру Уайлдиву, что не питаю к нему недобрых чувств. Забудем прошлое. Ну, благослови тебя господь! Не верю я в эти старые приметы, а все ж таки сделаю. — Она кинула туфлю вслед удаляющейся девушке. Та обернулась, улыбнулась и пошла дальше.
Но через несколько шагов она опять остановилась и повернула головку.
— Вы меня звали, тетя? — спросила она дрожащим голосом. — Прощайте!
При виде осунувшегося, мокрого от слез лица тетки она вдруг, повинуясь внезапному порыву чувств, побежала назад, а та торопливо шагнула вперед, и они опять обнялись.
— О, Тамзи! — пробормотала старшая, плача. — Как мне не хочется тебя отпускать!
— А я… а мне… — начала Томазин, тоже заливаясь слезами. Но она совладала с собой, снова сказала: — Прощайте! — и пошла дальше.
Миссис Ибрайт долго смотрела, как маленькая фигурка пробиралась по тропке среди колючих кустов дрока, как, уходя вдаль по долине, она становилась все меньше и меньше — крохотное бледно-голубое пятнышко среди огромных буро-коричневых просторов — одинокая и не защищенная ничем, кроме силы своей надежды.
Но того, что больше всего грозило бедой, нельзя было увидеть в раскинувшемся перед глазами миссис Ибрайт ландшафте, ибо это был мужчина, дожидавшийся в церкви.
Томазин так выбрала час венчанья, чтобы избегнуть встречи с Клаймом, который должен был вернуться утром. Признаться, что часть услышанного им справедлива, было бы очень тяжело, пока нынешнее ее унизительное положение не было исправлено. Только после вторичного и более успешного путешествия к алтарю она могла поднять голову и спокойно утверждать, что первая неудача была чистой случайностью.
После ее ухода прошло не более получаса, как вдруг по дороге с противоположной стороны приблизился Клайм Ибрайт и вошел в дом.
— Я сегодня очень рано завтракал, — сказал он, поздоровавшись с матерью. — И теперь, пожалуй, не прочь еще закусить.
Они сели за стол, и тотчас Клайм заговорил тихим, взволнованным голосом, видимо предполагая, что Томазин еще не сходила вниз из своей спальни.
— Что это рассказывают про Томазин и мистера Уайлдива?
— Многое в этом правда, — сдержанно ответила миссис Ибрайт. — Но теперь, надеюсь, уже все улажено. — Она посмотрела на часы.
— Правда?.. Многое правда?..
— Да. Томазин сегодня ушла к нему.
Клайм оттолкнул от себя тарелку.
— Ах, значит, был какой-то скандал? Вот почему Томазин такая… Не от этого ли она и захворала?
— Да. Но скандала никакого не было. Просто неприятная случайность. Я все тебе расскажу, Клайм. Но ты не сердись, а выслушай, и ты согласишься, что мы сделали как лучше.
До своего приезда из Парижа Клайм знал только, что у Томазин с Уайлдивом было взаимное увлечение, которое миссис Ибрайт вначале не одобряла, но потом под влиянием уговоров Томазин стала видеть в более благоприятном свете. Узнав теперь все обстоятельства, он очень удивился и встревожился.