— Ты это про что? — спросил Уайлдив.
— Это секрет. Ну мне уже идти пора. — Христиан с беспокойством посмотрел в сторону Фейруэя.
— А куда тебе идти-то? — спросил Уайлдив.
— В Мистовер. Повидать мне там миссис Томазин надо, вот зачем.
— Я тоже сейчас туда иду за миссис Уайлдив. Можем пойти вместе.
Уайлдив впал в задумчивость, и внезапно свет догадки вспыхнул в его глазах. Так это деньги для его жены миссис Ибрайт не решалась ему доверить! «А этому недоумку доверила», — сказал он сам себе. «Хотя, казалось бы, кто ближе жене, чем муж, и то, что принадлежит ей, разве не должно принадлежать и ему?»
Он крикнул услужающему мальчишке, чтобы принес ему шляпу, и сказал:
— Ну, Христиан, я готов.
— Мистер Уайлдив, — робко заговорил Христиан, когда они уже направлялись к порогу, — не одолжили бы вы мне на время эти чудесные штучки, в которых удача в середке запрятана, я бы попрактиковался с ними малость, а? — Он с вожделением оглянулся, на стаканчик с костями, стоявший на камине.
— Да, пожалуй, хоть совсем возьми, — небрежно отвечал Уайлдив. — Их тут один паренек ножиком вырезал, они ничего не стоят.
И Христиан вернулся и украдкой сунул их в карман. Уайлдив распахнул дверь и выглянул. Ночь была теплая, небо в тучах.
— Ух ты, темень какая, — сказал он. — Ну да авось как-нибудь найдем дорогу.
— Ох, нет, не дай бог, собьемся, — отозвался Христиан. — Тут фонарь нужно, с фонарем можно спокойно идти.
— Ну что ж, возьмем и фонарь.
Принесли фонарь из конюшни, зажгли его. Христиан забрал свой отрез, и они с Уайлдивом стали подниматься по склону.
В комнате за столом опять пошли разговоры, но тут взоры сидящих внезапно обратились к каминной нише. Она была очень велика, и, кроме того, как часто на Эгдоне, в боковой ее стенке была сделана выемка и в ней углубленное сиденье, так что человек мог сидеть там и оставаться совершенно незамеченным, если его не освещал огонь из камина, но сейчас, по летнему времени, камин не топили. Один-единственный предмет выступал из ниши настолько, что на него падал свет от свечей на столе. Это была глиняная трубка, притом красноватого цвета. К ней-то и приковались глаза сидящих, потому что из-за трубки раздался вдруг голос, попросивший огонька.
— Фу ты, честное слово, прямо сердце оборвалось, когда он вдруг заговорил! — сказал Фейруэй, протягивая в нишу свечу. — Э, да это охряник! Ну и мастер же вы молчать, молодой человек!
— А мне нечего было говорить, — отвечал Венн.
Через минуту он встал и, пожелав всей компании спокойной ночи, удалился.
Тем временем Уайлдив и Христиан шли по пустоши.
Ночь была тихая, теплая, туманная, полная густых ароматов молодой растительности, еще не иссушенной летним зноем, среди которых особенно заметен был запах папоротников. Фонарь, покачивавшийся в руках Христиана, задевал на ходу их перистые листья, тревожа ночных бабочек и других крылатых насекомых; они взлетали и тут же садились на его светящиеся роговые стенки.
— Так, значит, тебе поручили отнести деньги миссис Уайлдив? — заговорил после молчания спутник Христиана. — А тебе не показалось странным, что их не отдали мне?
— Да, верно, раз уж, как говорится, муж и жена одна плоть, так, по-моему, все равно кому из вас ни отдать, — сказал Христиан. — Да, вишь, мне строгий наказ был дан, чтобы никому, а только миссис Уайлдив в собственные руки. Ну а коли уж взялся, так лучше исполнять, как велено.
— Без сомнения, — сказал Уайлдив. Всякий, знакомый с обстоятельствами дела, заметил бы, что Уайлдив глубоко уязвлен открытием, что миссис Ибрайт хотела послать племяннице деньги, а не какую-нибудь безделицу, интересную только для обеих женщин, как он предполагал в Блумс-Энде. И ее отказ означал, что честность Уайлдива оценивается не настолько высоко, чтобы можно было сделать его надежным хранителем жениной собственности.
— До чего теплая ночь! — проговорил он, запыхавшись, когда они были уже почти под самым Дождевым курганом. — Сядем, ради бога, отдохнем минутку.
Уайлдив растянулся на мягких папоротниках; Христиан, опустив наземь фонарь и сверток, сам поместился рядом, скрючившись так, что колени его почти касались подбородка. Потом он сунул руку в карман и начал что-то там потряхивать.
— Что там у тебя стучит? — спросил Уайлдив.
— Да это только кости, — отвечал Христиан, быстро вытащив руку. — Я все думаю, мистер Уайлдив, до чего же они волшебные, эти штучки! Мне эта игра никогда не наскучит. Ничего, если я их сейчас выну и погляжу маленько? Хочется рассмотреть, как они сделаны. Там-то перед всеми я посовестился очень их разглядывать, подумал, скажут еще, что я приличий не знаю. Христиан вынул кости и, держа их в ладони, стал разглядывать при свете фонаря. — Такие малютки, а какое в них счастье, и колдовство, и сила, в жизни этакого чуда не видал и не слыхал, — говорил он, завороженно глядя на кости, которые, как часто в деревне, были вырезаны из дерева, а очки на них выжжены раскаленной проволокой.
— То есть тут в малом заключено очень многое, ты это хочешь сказать?
— Да. А как вы считаете, мистер Уайлдив, это верно, будто они дьяволовы игрушки? Если верно, то ведь это недобрый знак, что мне везет.
— Ты бы постарался побольше выиграть, раз они теперь твои. Тогда за тебя любая пойдет замуж. Сейчас твое время, Христиан, смотри не прозевай. Одни люди от рождения везучие, а другие нет. Я принадлежу к последним.
— А вы знаете еще кого-нибудь везучего, кроме меня?
— Ну как же. Я слыхал об одном итальянце, что он сел за игорный стол, имея один-единственный луидор в кармане (это вроде как у нас соверен). Он играл сутки напролет и выиграл десять тысяч фунтов, одним словом, сорвал банк. А другой был такой случай: один человек проиграл тысячу фунтов и на другой день поехал к маклеру, чтобы продать акции и уплатить долг. Тот, кому он задолжал, поехал вместе с ним в наемной карете, и от нечего делать они кинули кости — кому платить за карету. Выиграл тот, что разорился, другому захотелось продолжать игру, и они, пока ехали, все метали кости. Когда кучер остановился, ему велели ехать обратно: за это время владелец акций отыграл свою тысячу фунтов, и продавать уже ничего не было нужно.
— Ха-ха-ха! Вот здорово! — вскричал Христиан. — Ну расскажите, расскажите еще!
— А еще был человек в Лондоне, простой официант в клубе Уайта. Когда начинал играть, то сперва делал ставки по полкроны, потом все выше и выше, пока, наконец, очень не разбогател. Он получил назначенье в Индию и был впоследствии губернатором Мадраса. Дочка его вышла замуж за члена парламента, и епископ Карлайлский был крестным отцом одного из детей.
— Чудесно! Чудесно!
— А в Америке жил однажды молодой человек, который проиграл все свои деньги до последнего доллара. Тогда он поставил свои часы и цепочку и тоже проиграл; поставил зонтик — проиграл; поставил шляпу — проиграл; поставил свой сюртук, оставшись в одном жилете, — проиграл. Начал уже снимать брюки, но тут кто-то из смотревших на игру одолжил ему какую-то безделицу за его упорство. И с этим он выиграл. Отыграл сюртук, отыграл шляпу, отыграл зонтик, часы, все свои деньги и вышел в дверь богатым человеком.
— Ой, как здорово, прямо дух захватывает! Мистер Уайлдив, знаете, я еще разок с вами попробую, поставлю шиллинг, я же везучий, мне не опасно, а для вас шиллинг не велика потеря.
— Ладно, — сказал Уайлдив, вставая. Посветив вокруг фонарем, он нашел плоский камень, положил его между собой и Христианом и снова сел. Фонарь они открыли, чтобы он давал больше света, и поставили так, что лучи его падали на камень.
Христиан выложил шиллинг. Уайлдив тоже, и каждый метнул кости. Христиан выиграл. Поставили каждый по два шиллинга. Христиан опять выиграл.
— Поставим по четыре, — сказал Уайлдив.
Поставили. На этот раз ставки забрал Уайлдив.
— Ну, эти маленькие неприятности и с самым везучим иногда случаются, — заметил он.
— Эх! А у меня больше нет денег! — в волненье вскричал Христиан. — А ведь если бы продолжать, я бы все отыграл, да еще и сверх того. Вот кабы это было мое! — И он так стукнул каблуком оземь, что гинеи звякнули в башмаке.
— Что! Неужто ты туда засунул деньги миссис Уайлдив?
— Ну да. Это я для безопасности. Скажите, это дурно, если я буду играть на деньги замужней женщины и если выиграю, так отдам ей все, что взял, себе только чистый выигрыш оставлю, а если не я выиграю, а другой, то ее деньги все ж таки попадут в руки законного владельца, — есть тут что дурное, а?
— Ровно ничего.
Все время с тех пор, как они вышли из гостиницы, Уайлдив раздумывал о том, как низко его ценит женина родня, и это ранило его сердце. И мало-помалу в нем стало назревать желание отомстить, хотя он не мог бы сказать, в какой момент оно зародилось. Дать урок миссис Ибрайт, так он это называл про себя, иными словами — показать ей, что он, Уайлдив, и есть верный хранитель достояния своей жены.
— Ладно, идет! — объявил Христиан, начиная расшнуровывать башмак. — Мне это теперь станет по ночам сниться, уж я знаю, а все ж таки всегда смогу сказать, что вот и боязно было, а я не струсил!
Он сунул руку в башмак и достал одну из гиней бедной Томазин, блестящую, словно сейчас с монетного двора. Уайлдив уже положил соверен на камень. Снова взялись за игру. Сперва выиграл Уайлдив; Христиан рискнул второй гинеей и на этот раз выиграл. Счастье колебалось, но, в общем, склонялось на сторону Уайлдива. Внимание обоих мужчин было так поглощено игрой, что они не видели ничего вокруг себя, кроме мелких предметов, находящихся непосредственно в поле их зрения: плоский камень, фонарь, кости и несколько листьев папоротника, на которые прямо падал свет, составляли весь их мир.
Под конец Христиан стал быстро проигрывать, и вскоре, к его ужасу, все пятьдесят гиней, принадлежащих Томазин, перешли к его противнику.
— Все одно пропадать! — простонал он и принялся судорожно расшнуровывать левый башмак. — Дьявол за это сбросит меня в огонь на свои вилы о трех зубьях, знаю! Но, может, я еще отыграюсь и тогда женюсь, и жена будет сидеть со мной по ночам, и я не буду бояться, не буду! Вот тебе, брат, еще одна! — Он шлепнул с размаху еще одну гинею на камень, и кости опять загремели в стаканчике.