Но когда прошло две недели, миссис Ибрайт начала удивляться, почему до сих пор ничего не слышно от сына о получении подарка, а затем опечалилась при мысли, что причиной его молчания могло быть враждебное отношение к ней. Трудно было этому поверить, однако почему все-таки он ничего не написал? Она призвала Христиана и стала его расспрашивать, и по его путаным ответам она, конечно, заподозрила бы неладное, если бы половина его рассказа не подтверждалась запиской Томазин.
И пока миссис Ибрайт таким образом колебалась и недоумевала, она узнала однажды утром, что жена ее сына приехала в Мистовер навестить дедушку. Она решила тоже подняться на холм, повидать Юстасию и узнать из уст своей невестки, какая судьба постигла фамильные гинеи, которые для миссис Ибрайт были тем же, чем фамильные драгоценности для какой-нибудь герцогини.
Когда Христиан узнал, куда она идет, его волненье достигло высшей точки; он почувствовал, что больше вилять не может, и тут же у калитки признался, что деньги им были проиграны, и рассказал всю правду, то есть ту ее часть, которую знал, а именно, что деньги у него выиграл Уайлдив.
— Так неужели он оставит их у себя? — воскликнула миссис Ибрайт.
— Даст бог, нет! — простонал Христиан. — Он же хороший человек, авось поступит по-честному. Он говорил — вам бы лучше дать долю мистера Клайма Юстасии — так, может, он так и сделал.
Когда миссис Ибрайт стала способна спокойно размышлять, она посчитала эту версию наиболее правдоподобной; ей не верилось, чтобы Уайлдив мог просто присвоить деньги, принадлежащие ее сыну. А окольный путь — через Юстасию был как раз в его духе. Но от этого гнев матери отнюдь не утих. То, что Уайлдив в конце концов все-таки захватил гинеи в свои руки и может ими распоряжаться, изменять ее планы, отдавать долю Клайма его жене, потому что она была, а может быть, и сейчас остается его, Уайлдива, возлюбленной, все это вызывало у миссис Ибрайт такое раздраженье, какого она, пожалуй, за всю жизнь еще не испытывала.
Она немедленно уволила злополучного Христиана за его участие в этой истории, но потом, чувствуя себя совсем покинутой и неспособной справиться без него, сказала, что он может, если хочет, еще немного у нее поработать. После чего она поспешила к Юстасии с намерением уже не столь благоприятным для будущих отношений с невесткой, как час назад, когда она только замышляла этот визит: тогда она думала просто дружески осведомиться, не было ли случайно потери, теперь — напрямик спросить Юстасию, действительно ли Уайлдив тайно отдал ей деньги, предназначенные, как священный дар, Клайму?
Она вышла в два часа и увидела Юстасию раньше, чем ожидала, так как та стояла у пруда возле насыпи, окружавшей владения капитана, поглядывая на окрестные склоны и, может быть, вспоминая романтические сцены, коих они в прошлом были свидетелями. Подошедшую миссис Ибрайт она встретила равнодушным взглядом, как чужую.
Свекровь заговорила первой.
— Я пришла повидаться с вами, — сказала она.
— Вот как! — удивленно проронила Юстасия, так как миссис Ибрайт в свое время, к немалой обиде девушки, отказалась быть на ее свадьбе. — Я вас совсем не ждала.
— Я только по делу, — сказала гостья уже холоднее, чем раньше. — Извините, пожалуйста, но я должна задать вам вопрос: скажите, вы получали недавно подарок от мужа Томазин?
— Подарок?
— Да. Деньги.
— Что?.. Я лично?..
— Ну да, вы лично, без ведома мужа, — хотя этого я как раз не собиралась говорить.
— Деньги от мистера Уайлдива? Да никогда в жизни! Сударыня, что вы этим хотите сказать? — Юстасия сразу вскипела; помня о своих прежних отношениях с Уайлдивом, она подумала, что миссис Ибрайт тоже о них знает и теперь явилась обвинять ее в том, что она и посейчас получает от него компрометирующие подарки.
— Я только спросила, — сказала миссис Ибрайт. — Я была…
— Вам следовало быть лучшего мнения обо мне — да, впрочем, я знаю, вы с самого начала были против меня! — вскричала Юстасия.
— Нет. Просто я была за Клайма, — возразила миссис Ибрайт с излишней, может быть, горячностью. — Каждый старается оберегать своих близких.
— Значит, Клайма надо было оберегать от меня? Как вы можете так говорить! — воскликнула Юстасия со слезами обиды на глазах. — Я не причинила ему вреда тем, что вышла за него замуж! Какое преступление я совершила, что вы так дурно думаете обо мне? Вы не имели права восстанавливать его против меня, когда я вам ничего плохого не сделала!
— Я делала только то, что было естественно при данных обстоятельствах, — уже мягче сказала миссис Ибрайт. — Я не хотела сейчас этого касаться, но вы меня вынудили. Мне нечего стыдиться, и я могу сказать вам чистую правду. Я была твердо убеждена, что ему не следует на вас жениться, поэтому я всеми силами старалась его отговорить. Но теперь дело сделано, и я не собираюсь жаловаться. Я готова вас приветствовать.
— Ах, как это мило — такой деловой подход! — с затаенным гневом проговорила Юстасия. — Но почему вы решили, что было что-то между мной и мистером Уайлдивом? У меня тоже есть гордость, не меньше, чем у вас. Я возмущена, как всякая женщина была бы на моем месте. Разрешите вам напомнить, что, когда я вышла за вашего сына, это было снисхождение с моей стороны, а не маневр какой-нибудь; и я не позволю, чтобы со мной обращались как с интриганкой, которую приходится терпеть, потому что она втерлась в семью.
— О! — сказала миссис Ибрайт, тщетно стараясь сдержать негодованье. — Не знаю, чем это наша семья хуже вашей — не наоборот ли? Смешно слышать, как вы тут говорите о снисхождении.
— Тем не менее это было снисхождение, — запальчиво отвечала Юстасия. — И знай я тогда то, что знаю теперь, — что мне через месяц после свадьбы придется все еще сидеть на этой дикой пустоши, я… я бы дважды подумала, прежде чем согласиться.
— Лучше бы вы этого не говорили; не похоже на правду. Я хорошо знаю, что мог вам обещать мой сын; с его стороны не было обмана — не знаю, как с другой.
— Нет, это невыносимо! — хрипло проговорила молодая женщина; лицо ее побагровело, глаза метали молнии. — Как вы смеете так со мной разговаривать? Я вам повторяю: знай я, что моя жизнь от свадьбы и до сего дня будет такой, как она есть, я бы сказала — «нет»! Я не жалуюсь. Я ему ни слова об этом не говорила; но это правда. И, надеюсь, в будущем вы воздержитесь от разговора о том, что я его завлекала. Если вы еще теперь меня обидите, это обернется против вас.
— Обижу вас? Вы считаете, я желаю вам зла?
— Вы обижали меня еще до моего замужества, а теперь заподозрили, что я благоволю другому мужчине за деньги!
— В своих мыслях никто не волен. Но я никогда не говорила о вас за пределами моего дома.
— Зато говорили в доме Клайму, а хуже ничего нельзя было придумать.
— Я выполнила свой долг.
— А я выполню свой.
— Часть которого, вероятно, будет состоять в том, что вы настроите сына против матери. Это всегда так бывает. Но что поделаешь — другие терпели, видно, и мне терпеть.
— Понимаю, — сказала Юстасия, задыхаясь. — Вы считаете меня способной на все самое дурное. Что хуже жены, которая поощряет любовника и озлобляет мужа против его родных? Но именно такой меня изображают. Может, придете и вырвете его из моих рук?
Миссис Ибрайт отвечала ударом на удар.
— Не яритесь так, сударыня! Это портит вашу красоту, а из-за меня не стоит вам терпеть такой ущерб. Ведь я только бедная старуха, которая потеряла сына.
— Если бы вы уважительно обращались со мной, он был бы ваш по-прежнему, — сказала Юстасия; жгучие слезы катились у нее из глаз. — Вы сами виноваты — вызвали разлад, который теперь уже нельзя залечить!
— Я ничего не сделала. Но такой дерзости от молодой девчонки я не могу вынести.
— Вы сами напросились; заподозрили меня и заставили меня так говорить о моем муже, как сама я бы никогда не стала. А теперь вы ему расскажете, что я говорила, и мы оба будем мучиться. Уходите лучше отсюда! Вы не друг мне!
— Уйду, когда скажу то, что мне надо. Если кто скажет, что я пришла допрашивать вас без достаточных оснований, это будет неправда. Если кто скажет, что я пыталась предотвратить ваш брак иначе чем вполне честными способами, это будет неправда. Я пришла в недобрый час; господь несправедлив ко мне, что позволил вам так оскорблять меня! Возможно, сын мой не будет знать счастья по сю сторону могилы, — он неразумный человек, который не слушает материнских советов. Но вы, Юстасия, стоите на краю пропасти, сами того не зная. Покажите моему сыну хоть половину той злобы, что вы мне сегодня показали, — а этого, может быть, недолго ждать, — и вы увидите, что, хотя сейчас он с вами кроток, как ребенок, он может быть твердым, как сталь!
Затем взволнованная мать ушла, а Юстасия осталась стоять у пруда, тяжело дыша и глядя на воду.
Глава II
Последствием этого неудачного свиданья было то, что Юстасия не осталась у дедушки до вечера, как предполагала, а поспешила домой к Клайму, куда и прибыла на три часа раньше, чем ее ожидали. Она вошла с раскрасневшимся лицом и еще припухшими от недавних слез глазами. Ибрайт с удивлением поглядел на нее; он никогда еще не видал ее в сколько-нибудь похожем состоянии. Она прошла мимо, видимо стремясь ускользнуть наверх незамеченной, но Клайм так обеспокоился, что тотчас пошел за ней.
— Что случилось, Юстасия? — спросил он.
Она стояла в спальне на коврике у камина, еще не сняв шляпы, глядя в пол, стиснув руки на груди. Мгновенье она молчала, потом проговорила негромко:
— Я видела твою мать и никогда больше не хочу ее видеть!
У Клайма словно камень налег на сердце. В это самое утро, когда Юстасия собиралась к дедушке, Клайм выразил желание, чтобы она проехала также и в Блумс-Энд и справилась о здоровье его матери или каким-нибудь способом, какой найдет удобным, постаралась достичь примирения. Она уехала веселая, и он надеялся на успех.