– Потому что вы мне нравитесь. Вы… другая.
– Странная? – спросила я, не зная, какой ответ я хотела бы услышать.
– Да. В хорошем смысле. И я хотел бы узнать вас ближе.
– Хотя я беременна?
Он усмехнулся.
– Что я могу сказать? Я люблю детей. Спросите моих племянниц и племянников, кто их любимый дядя. Так как насчет этих яиц?
В животе у меня вновь заурчало. Он отодвинул мой стул, и я встала.
– Только если вы не против готовить.
– Я люблю готовить. Моя мать и сестры позаботились о том, чтобы я знал, как это делается, чтобы в один прекрасный день какая-нибудь бедная женщина захотела выйти за меня замуж.
Я невольно улыбнулась, представив, как его сестры учат своего красавчика брата готовить – как будто для привлечения женщин ему понадобился этот навык. Положив руку мне на поясницу, Томас повел меня к двери моего кабинета, но затем остановился.
– Итак, вы и Джек…
– Мы не пара.
Казалось, что ему полегчало.
– Но… – Его взгляд переместился на мой живот.
– Да, он отец. И он хочет принимать самое активное участие в жизни своих детей.
Я представила, как Джек покупает минивэн, и была вынуждена подавить задумчивую улыбку.
– Но кроме этого, никаких обязательств нет.
Томас запрокинул голову.
– То есть он не предложил вам выйти за него замуж, когда узнал, что вы беременны?
Я вздохнула и прислонилась к двери.
– Он предложил. Но я ему отказала. Он сделал это лишь потому, что считал это правильным. Он не любит меня, я же не хотела, чтобы долг был единственной причиной, почему он женился на мне. Так что я сказала «нет».
Он пристально посмотрел на меня. Наверно, точно таким же взглядом он привык осматривать место преступления, чтобы убедиться, что не упустил ничего важного.
– Откуда вы знаете, что он вас не любит?
Моя улыбка дрогнула.
– Потому что, когда я сказала ему, что люблю его, он сказал только, что сожалеет.
– Понятно, – сказал он и посмотрел мне в глаза. – Вы все еще его любите?
«Да», – едва не крикнула я. Но увидев полное надежды лицо Томаса, поняла, что, если я серьезно собираюсь двигаться дальше, я не могу сказать ему правду.
– Не знаю, – сказал я вместо этого.
– Хорошо, – сказал он, открывая дверь, чтобы я вышла первой. – По крайней мере, у меня есть шанс.
Размышляя о шансах, я вышла из своего кабинета. Странно, почему его слова внезапно меня так опечалили?
Глава 12
Я шла по садовой дорожке дома моей матери на Легар-стрит мимо цветущих кустов мирта и самшита, душистых чайных деревьев, чей аромат порхал между листьями и цветами, как привидение.
Это был дом моей бабушки, единственное место, где в детстве я чувствовала себя по-настоящему дома. Бабушка Сара умерла, когда я была маленькой девочкой, но ее присутствие здесь было столь же ощутимо, как сырость, пропитывавшая город большую часть года. Бабушка однажды сказала мне, что, если я не буду играть на солнце, у меня будет хорошая кожа, так как высокая влажность не даст ей пересыхать. Я была почти рада, что сейчас она меня не видит. Или, по крайней мере, молчит по этому поводу.
– Это двойня, не так ли? – спросила мать еще до того, как я подошла к ней. Она сидела за кованым столом рядом с кормушкой для колибри, которую отец подарил ей на Рождество. Я вздохнула. От нее невозможно ничего скрыть. Как бы ни скучала я по ней в детстве, я также хорошо понимала: наличие матери-экстрасенса в подростковом возрасте может быть отнюдь не подарком.
Я сняла с плеча сумочку и поставила ее на один из стульев.
– Мы с Джеком устраиваем барбекю у меня дома в субботу с его родителями. Мы собирались сказать вам в самый последний момент. Можешь хотя бы сделать вид, что для вас это сюрприз?
– Постараюсь, – с улыбкой ответила она. Я села и заметила на земле небольшую картонную коробку, скрепленную полосками старой малярной ленты. – Что это?
– Твои детские вещи.
Я уставилась на коробку. Мне с трудом верилось в ее существование. Мать исчезла из моей жизни, когда мне было шесть лет, и моя кочевая жизнь с отцом-военнослужащим означала, что мы путешествовали налегке, что оставляло мало места для чего-то столь сентиментального, как детская одежда.
– Где ты ее нашла? – спросила я.
– Где бы я ни жила, я держала коробку в шкафу, чтобы она всегда была под рукой. На тот случай, если тебе понадобятся доказательства того, что я тебя не забыла.
Я моргнула, надеясь, что если что-то и щиплет мои глаза, то только не слезы.
– А почему именно сейчас?
– Я подумала, что тебе больше не нужны доказательства. Но, возможно, ты захочешь перебрать эти вещи, вдруг тебе что-нибудь приглянется для твоих детей. Тут есть одеяла, чепчики и пара платьиц, которые твоя бабушка сшила для меня, когда я была маленькой. Я всегда считала, что старые вещи как старые дома – они объединяют прошлое и настоящее.
Я встретилась с ней взглядом, в ее глазах тоже блестели слезы.
– Я долго их не стирала, – задумчиво продолжила она, – чтобы всякий раз, прижимаясь лицом к одному из одеял, чувствовать твой запах. Но потом поняла, что все же лучше их как следует почистить перед хранением. Все они в идеальном состоянии.
Я потерла глаза, как будто от этого их перестало бы щипать.
– Ты через все это прошла? – Я наклонилась, чтобы поднять коробку, но мать затянутой в перчатку рукой остановила меня.
– Я сама. Тебе нельзя поднимать тяжести, даже если тебе не кажется, что это тяжело.
– Мама…
Она посмотрела на меня взглядом, не допускающим возражений. Интересно, научусь я в ближайшем будущем подражать ему или это был естественный дар, свойственный всем матерям?
Она подняла коробку и поставила ее на стол. Открыв крышку, она вытащила несколько слоев папиросной бумаги и начала аккуратно выкладывать на нее предметы детской одежды – платья и другие наряды в нежно-розовых и пастельных тонах, мягкие одеяла, крошечный купальный костюмчик в яркий горошек и большой бант, а еще пакет, полный пластиковых заколок и цветных резинок для волос.
Я подняла сумку.
– Это мои или Софи?
– Конечно, твои. До трех лет ты была лысой, как шар для боулинга. Даже когда на тебе были розовые платья, люди думали, что ты мальчик. И я импровизировала. К сожалению, твои волосики были такими редкими, что большинство заколок и лент просто соскальзывали с твоей головы. Признаюсь, я в нескольких случаях ради снимка использовала скотч, чтобы закрепить бант. – Она вздохнула. – Просто я не хотела, чтобы ты чувствовала себя дурнушкой, потому что посторонний человек или фотограф пренебрежительно о тебе отозвался бы. Я знала, что ты вырастешь в красавицу. И я была права.
Мои глаза продолжало щипать. Я смотрела на сумку, не помня той маленькой девочки, о которой говорила моя мать. Не помня мать, которая хотела защитить своего ребенка. Я откашлялась.
– Надеюсь, что хотя бы один из младенцев – девочка. Вдруг у нее будут волосы, как у Джека. Только не говори ему, что я так сказала, но такой шикарной шевелюры, как у него, я больше ни у кого не видела.
Моя мать ласково улыбнулась.
– Можешь не волноваться. Твой секрет будет со мной в безопасности. Но если дети будут похожи на маму, это тоже было бы неплохо.
Смутившись, я покопалась на дне коробки и вытащила большую книгу в твердой обложке со спиральным переплетом. Переднюю обложку украшал розовый кролик с бантиками на ушках, жующий морковку.
– Что это?
– Это начиналось как твой детский альбом, но после моего отъезда он стал больше напоминать альбом всех твоих достижений.
Я открыла переднюю обложку и обнаружила внутри кусок картона с двумя невероятно маленькими отпечатками ножек посередине.
– Мои? – спросила я, едва выдавив из себя единственное слово.
– Да. – Она протянула руку и перевернула страницу. Там к бумаге был приклеен небольшой завиток волос, скрепленных крошечным розовым бантиком.
– А это волосы от твоей первой стрижки. Тебе было четыре с половиной года, и ты особо в ней не нуждалась, но всех твоих подружек подстригли, и я не хотела, чтобы ты думала, что ты осталась в стороне.
Я осторожно потрогала локон указательным пальцем, поражаясь тому, насколько он прекрасен и легок.
– Значит, я была светловолосой.
– Как и большинство младенцев. Но только не Джек. Он родился с копной густых темных волос.
– Еще бы. И наверняка улыбнулся медсестре, и у него появилась ямочка, и она принесла ему еще молока.
Мать тихонько рассмеялась, а я перевернула другую страницу. Там было полно моих фотографий в том же доме и в саду. На большинстве я сидела на качелях или на скамейке. На одном из снимков, посреди фонтана, я была сфотографирована голышом.
Это были снимки, которых я никогда не видела и даже не подозревала об их существовании – фотографии с моей бабушкой и родителями, и с маленькими друзьями, чьих имен я уже не помнила.
Я придвинула альбом ближе, чтобы рассмотреть сцену на пляже. Мне было лет пять или шесть, и там был темноволосый мальчик помладше, сидевший на песчаном замке – вернее на том, что от него осталось, – а юная версия меня любимой стояла руки в боки, готовая вот-вот расплакаться. Позади меня, на песке, был аккуратно разложен набор инструментов для строительства песчаных замков.
– Некоторые вещи никогда не меняются, не так ли? – сказала мать, наклоняясь, чтобы рассмотреть фотографию.
– Это Джек? – спросил я, уже зная ответ.
– Конечно. Посмотри, сколько удовольствия он получает, сидя на твоем песчаном замке.
Я покачала головой.
– Когда мы познакомились несколько лет назад, я не помнила, чтобы знала его, когда мы были детьми.
– Хотя мы с Амелией и были близкими подругами, наши жизни были такими разными, что, когда у нас родились дети, мы почти не виделись. А потом я уехала… – Она глубоко вздохнула. – У родителей Амелии был дом на Эдисто, и мы несколько раз брали тебя туда с Джеком. Нечасто, потому что вам двоим нравилось мучить друг друга. Из-за ваших ссор нам было не до отдыха.