Чтобы остаться в здравом уме, я старалась строго придерживаться режима, каждый день ела и ложилась спать в одно и то же время, звонила по делам, говорила со своими коллегами, которые вели дела с моими клиентами, и обновляла свои таблицы. После каждого осмотра у доктора Уайз я дотошно записывала свой вес и статистику внутриутробного развития малышей, а также данные моего кровяного давления и анализов мочи. Я составила списки детской одежды, полученной нами в подарок, количество имеющихся подгузников, рейтинги безопасности для каждой единицы детского инвентаря, который у нас был или будет в течение первых пяти лет жизни близнецов.
Я даже написала адреса на всех конвертах с объявлением о рождении и проштамповала их. Нам оставалось лишь еще раз позвонить в типографию и указать имена и вес малышей после того, как они родятся. Я пыталась уговорить тамошних работников напечатать дату рождения, но те отказались.
Я заполнила три больших ватманских листа всем, что узнала о Вандерхорстах и доме с тех пор, как были обнаружены останки ребенка – три крестильных платьица и чепчики, сверток, который отправили по почте сто лет назад и лишь недавно доставили к моему крыльцу. В углу я поместила младенца Уильяма и его физически уродливого брата Корнелиуса и провела от их имен линию к имени Камиллы, а также добавила дату ее смерти в 1861 году в сумасшедшем доме. Под именем Камиллы я печатными буквами на одной линии написала имя Джона и имя Шарлотты, и вопросительный знак, соединяющий Шарлотту с доктором Робертом Принглом. Их связь – если таковая существовала – оставалась неуловимой, хотя и Софи, и Ивонна отказывались признать поражение.
Все эти кусочки и фрагменты напомнили мне игру, в которую я когда-то играла с бабушкой: мы вставляли длинные тонкие палочки в прозрачную канистру, а сверху клали шарики. Одну за другой мы тянули палочки, стараясь при этом не уронить шарики. Однако в этой игре все палочки были вопросами, а шарики – ответами. И сколько палочек я ни тянула, шарики упорно оставались на месте.
Услышав еще один удар и возню на чердаке, а затем голос моей матери, указывавшей Джеку и моему отцу, куда что-то положить, я взглянула на потолок. Мать решила, что сейчас самое время прочесать чердак, чтобы в последнюю минуту найти еще какие-нибудь вещи для детской. Я не возражала, при условии, что все, что она принесет, не будет иметь довесков.
Ее каблуки процокали по лестнице, что вела на чердак, а затем по коридору в мою комнату. В руках у нее было нечто похожее на полированный деревянный ящичек размером с подушку, который когда-то мог быть ящиком для сигар. Затянутой в перчатку рукой она вытерла дно ящика и поставила его в изножье моей кровати.
– Странно, что при всем твоем ОКР, ты оставила чердак в таком беспорядке, – сказала она, убирая со лба прядь темных волос.
– Нет у меня никакого ОКР. Джек нарочно говорит так, чтобы меня позлить. Но так и быть, я отвечу на твой вопрос. Я отчасти навела там порядок. Прежде чем ремонтировать крышу, я попросила Амелию и Джона забрать все, что им покажется ценным, и назвать мне примерную цену. Многие из этих вещей все еще в их магазине, и Амелия ждет, когда я решу, что с ними делать. Я также избавилась от большой головы буйвола, потому что она начала вонять голубиными фекалиями. Все остальное я не стала трогать. Непросто совмещать ремонт дома, работу и беременность.
Мать подняла брови, как будто знала, что я говорю лишь часть правды.
Я вздохнула.
– А еще там довольно страшновато. Вандерхорсты никогда ничего не выбрасывали. Подозреваю, что многие из них предпочли остаться на чердаке со своими любимыми вещами. Как эта колыбель. Которую, к твоему сведению, я не поставлю даже рядом с моими детьми.
– Даже не стану спорить. К тому же твой отец уже почти закончил делать колыбельки. Можешь не волноваться – они соответствуют всем нынешним требованиям безопасности. А вот голове Амелии придется поболеть. Она хочет заказать постельное белье ручной работы, которое бы также соответствовало современным стандартам. Если хочешь, я сделаю для тебя таблицу.
– Очень смешно. Кстати, никто не звонил или не приносил колыбель Маниго, которую Джулия оставила мне по завещанию? На меня свалилось столько колыбелей, что я напрочь забыла про одну из них.
Мать покачала головой.
– Нет, но я выясню. – Она на миг задумалась. – Кстати, любопытно, почему Джулия Маниго завещала ее тебе? Я даже не буду пытаться угадать, откуда она узнала, что ты беременна, однако она догадалась, что тебе понадобится еще одна колыбель.
– Вообще-то еще одна колыбель мне не нужна – вторая находится в музее. Джулия вполне могла предположить, что я потребую, чтобы музей вернул колыбель законному владельцу, пока тот в ней нуждается. – Я на мгновение задумалась. – Что наводит на мысль о том, что она завещала мне третью колыбель не просто так. – Я пожала плечами. – Кто знает? Это полная бессмыслица, и чем больше я думаю, тем больше запутываюсь.
Мать с ласковой улыбкой на лице села на край кровати.
– Думаю, именно такие разговоры сводят твоего отца с ума. Если это не имеет смысла для нас, то для него его еще меньше, так что давай пока оставим этот лакомый кусочек про Джулию при себе, договорились?
Наверху снова раздался скрежет и стук. Моя мать посмотрела на потолок.
– Твой отец нашел под брезентом, который, должно быть, остался после ремонта крыши, несколько картин в ящиках. Он отвезет их в магазин Тренхольмов, чтобы узнать, стоят ли они чего-нибудь. Можешь взглянуть на них первой, вдруг тебе захочется что-то оставить себе, но твой отец надеется продать большую их часть.
– Зачем ему их продавать? Учитывая ситуацию на сегодняшнем рынке, не лучше ли придержать их, подождать, когда экономика улучшится.
Мать молчала, и в мою душу на цыпочках прокралось сомнение.
– Ему не терпится поскорее вернуть твои щедрые кредиты фонду. Мы с ним знаем, как глубоко тебе пришлось запустить руку в свои личные счета, чтобы оплатить несколько недавних ремонтов. Он распродал часть активов фонда, но, к сожалению, их сегодняшняя рыночная стоимость совсем не та, на которую он надеялся. Он ждал удобной возможности, чтобы распродать еще больше, но одновременно надеялся, что картины помогут ему вернуть тебе деньги, что также даст нам небольшую передышку.
Я сохранила на лице бесстрастное выражение, пытаясь подавить тревогу.
Без стабильного дохода из-за отсутствия на работе мои собственные счета постепенно скукоживались, и я уже начала беспокоиться о том, как буду сводить концы с концами, если в течение следующих шести месяцев я не продам еще один дом.
– У меня достаточно картин на стенах. Скажи папе, пусть он поступит так, как сочтет нужным. Если дело примет серьезный оборот, можно будет попросить Тренхольмов оценить и кое-что из того, что уже висит на стенах.
Мать встретилась со мной взглядом, как будто тоже почувствовала, как по комнате пронесся ледяной ветер. Она подняла деревянный ящик и поставила его себе на колени.
– Мы нашли сундук Луизы, где вы с Джеком обнаружили ее фотоаппарат и альбомы. Там же я нашла и вот это – под старым граммофоном. – Она сняла с коробки крышку и положила ее на кровать рядом с собой. Сунув руку внутрь, она вытащила серебряную рамку, потускневшую, с черным пятном. – Думаю, это тоже ее снимки, но они не попали в ее альбомы, потому что были в рамке. Возможно, ее муж упаковал их после того, как она исчезла, в попытке забыть о ней.
Я села, вспоминая свой разговор с Ивонной о тяге женщин к гнездованию перед рождением ребенка.
– Луиза пожертвовала музею одну из колыбелек и кучу бесполезных бумаг примерно в то время, когда родился Невин, в 1922 году. Странно, почему она не прибрала остальную часть чердака. Чего стоит эта буйволиная голова! Ивонна нашла упоминания о поездке на охоту в Монтану в 1880-х годах, откуда, как мы предположили, она и взялась. Голова определенно была здесь, когда Луиза занималась уборкой.
– Ребенок мог родиться раньше, чем она закончила, – предположила моя мать. Я почти не слышала ее, будучи погружена в собственные мысли.
– Но зачем ей понадобилось жертвовать всего одну колыбель? Она была уроженкой Чарльстона и наверняка видела генеалогическое древо Вандерхорстов, щедро увешанное близнецами. По крайней мере, до Уильяма. Согласно этому генеалогическому древу, тот был единственным ребенком, как и его собственный сын. Хотя вряд ли этого было достаточно, чтобы убедить ее, что у нее самой не будет близнецов ни при первой, ни при последующих беременностях.
Моя мать на миг задумалась.
– Луиза в девичестве носила фамилию Гиббс. Возможно, она подумала, что, поскольку ее муж женат не на кузине, у них, вероятно, не будет никаких близнецов.
– Или же она знала нечто такое, чего не знаем мы. Возможно, во время уборки она что-то нашла на чердаке. Это могло бы объяснить, почему она не довела ее до конца. – Мать начала тереть большими пальцами темное пятно на рамке, пока под ним не блеснуло серебро. Эх, если бы раскрыть спрятанную в этом доме правду было так же легко!
– Розы вернулись, – сказала она едва слышным шепотом.
– Луиза?
Она кивнула.
Укол разочарования, который я ощущала всякий раз, когда мне напоминали о потере моего экстрасенсорного дара, на этот раз оказался куда болезненнее. По мере приближения даты родов я хотела знать, что Луиза где-то рядом. Она была единственным духом в доме, который, казалось, не просто наблюдал и ждал. Я же невольно задалась вопросом, уж не топот ли ножек Невина, бегающего по коридору, я слышу каждый вечер перед сном. В попытке стряхнуть с себя грусть, я указала на рамку.
– Что ты нашла?
Мать повернула рамку, и я увидела внутри нее старое черно-белое фото.
– По-моему, ранний отпечаток, сделанный с портрета двух младенцев. Если присмотреться, можно увидеть отметки на холсте.
Я схватила с прикроватного столика очки для чтения – мой толстый живот сделал меня за последние месяцы гораздо менее тщеславной – и водрузила себе на нос. Ее палец в перчатке постучал по стеклу.