– Вы готовы?
Моя мать кивнула и повернулась к Джеку.
– Думаю, тебе лучше пока оставаться здесь. Я позвоню, если ты нам понадобишься.
– А по-моему… – начал он.
– Они будут разговорчивее, если будем только мы, женщины. Мы все матери, и это поможет нам найти общий язык. – Моя мать нахмурилась. – К тому же есть риск, что ты отвлечешь их внимание на себя.
С этими словами она протянула мне руку. Я взяла ее, и мы вошли в темное фойе. Я потянулась, чтобы включить настольную лампу в вестибюле, но мать удержала меня.
– Призраки обычно более активны без электрического освещения. – Поставив на столик сумочку, она вытащила фонарик и передала его мне. – Мы лучше воспользуемся этим.
Я заметила в сумочке аккуратно сложенные перчатки, и по моему телу вновь пробежала дрожь. Я обернулась и увидела стоящего на пороге Джека.
– Я буду держать дверь открытой, и ждать вас здесь.
Я тотчас ощутила теплый прилив благодарности и целый букет других чувств – некоторые из них я даже не смогла опознать.
– Спасибо, – прошептала я, повернулась и последовала за матерью в дом.
Тот тихо дышал вокруг нас: ощущение невидимых глаз, наблюдающих за нами из темноты, нервировало.
– Луиза? – позвала я, и мой тихий голос эхом отразился от высоких потолков. – Ты здесь? Мы нуждаемся в твоей помощи.
Подождав немного, мы двинулись в холл. Луиза ждала нас у основания лестницы. Я не видела ее, но ощутила ее материнское присутствие еще до того, как уловила аромат роз. Начиная от кончиков пальцев и до плеча по моей руке, что сжимала руку матери, как будто пробежал ток, словно кто-то внезапно включил сверхъестественный рубильник. Мать крепче сжала мою руку.
– Не отпускай, – прошептала она.
– И не подумаю, – прошептала я в ответ, ведя ее к лестнице. Внезапно я услышала гул голосов, мужских, женских и детских; услышала удары сабель солдат-янки, когда они рубили перила, оставляя шрамы, которые были видны даже сегодня. Мимо нас верх по ступеням наперегонки пробежали шаги, и я ощутила прикосновение маленькой ручки к моей руке. Как будто все бывшие обитатели дома сбежались, чтобы стать свидетелями того, что должно было произойти дальше.
Меня уже вовсю била дрожь, мои пальцы грозили выскользнуть из рук матери.
– Мы сильнее их, – мягко сказала она, напоминая мне обо всех тех случаях, когда она говорила мне эти слова, и о том, как они ни разу не подвели нас. Я вцепилась в эту мысль с той же силой, что и в ее руку, зная, что при всех моих сомнениях это единственное, во что я могу верить. Я направила луч фонарика на верхнюю ступеньку лестницы. Впереди мелькнули ноги в туфлях двадцатых годов и светлых чулках.
– Она ведет нас на чердак.
Мать посмотрела на меня, и я на миг подумала, что она скажет мне, что мы должны пересмотреть наш план. Но вместо этого она сказала:
– Пойдем за ней. Она хочет нам кое-что показать.
Чувствуя со всех сторон присутствие призраков, мы медленно зашагали по лестнице. Меня не оставляло чувство, будто мы идем сквозь враждебно настроенную толпу. Я ускорила шаг и вышла на верхнюю ступеньку. В этот миг дверь, ведущая на чердак, распахнулась.
– Отлично, – пробормотала я, изо всех сил стараясь сдержать дрожь. Мы с матерью медленно двинулись по коридору к чердаку. Дойдя до двери, мы замерли на мгновение, а потом, неловко сцепив руки, одна перед другой начали взбираться по узким ступеням.
Полная луна проливала бледный, молочный свет в два небольших окна, освещая большую часть комнаты и оставляя остальную ее часть в тени, создавая по периметру городской пейзаж из темных фигур. Я выключила фонарик, и мы увидели голубое свечение, исходившее не из окон.
Странный свет пульсировал и двигался, имитируя дыхание, его темный центр расширялся, пока он перемещался по потолку, а затем остановился в дальнем углу чердака. В том же углу я нашла сундук Луизы с ее альбомами, а моя мать – фотографии младенцев в крестильных платьицах.
– Луиза? Ты показываешь нам эту часть чердака, чтобы подтвердить, что это ты?
Мы застыли на месте, прислушиваясь. Внизу напольные часы пробили девять раз, и последний удар эхом разнесся по пустому дому, словно крик ребенка, зовущего мать. Призрак не ответил, но свет внезапно сжался в крошечный светящийся шар на угловой половице. Я попробовала еще раз.
– Почему ты пожертвовала в музей одну из колыбелей? Потому, что ты знала, что у тебя больше не будет детей, или была какая-то другая причина?
Ответом мне вновь была тишина. Шар света сжимался все больше, становясь при этом все ярче, пока на него стало невозможно смотреть. Я сглотнула и заставила себя задать следующий вопрос.
– Твои причины как-то связаны с Шарлоттой Вандерхорст и ее сыном Уильямом?
Позади нас у ступенек послышался шелест тафты. Щелкнув фонариком, я направила луч, но мы ничего не увидели. Воздух как будто сгустился, стало труднее дышать. Моя мать еще сильнее сжала мою руку, давая понять, что она тоже ощутила изменение атмосферы.
Я попробовала еще раз.
– Почему ты пожертвовала колыбель?
Я очень надеялась, что она скажет мне, что у нее только один ребенок и ей не нужны две колыбели. Что угодно, лишь бы это доказывало, что все выводы Джека ошибочны. Свет над половицей начал двигаться по маленькому кругу, пульсируя, как биение сердца. Моя мать ахнула, и нас обеих осенила одна и та же мысль. Мы повернулись друг к другу.
– Под половицей что-то есть, – прошептала я, загипнотизированная голубой танцующей точкой света, которая, казалось, кивнула в знак согласия.
Я закрыла глаза, пытаясь вспомнить, где я видела ящик с отцовскими инструментами, а вспомнив, вздрогнула.
– Папин ящик с инструментами рядом с лестницей. Он принес его вчера, чтобы острогать нижнюю часть двери, потому что она все время застревала.
Мы осторожно двинулись обратно. При этом я пыталась не думать про шорох, который мы слышали ранее. Наконец моя нога наткнулась на черный металлический ящик, и я остановилась.
– Я на пару секунд должна отпустить твою руку. Будь рядом.
Мать неуверенно кивнула. Я направила луч фонарика внутрь ящика для инструментов, и мы принялись доставать инструменты, которые, по нашему мнению, могли помочь нам поднять старую половицу.
Отодвинув коробку с обувью, чтобы нам обеим поместиться в углу, мы опустились на колени, чтобы осмотреть место, где синий свет сжимался в крошечную точку. В небольшом круге света моего фонарика мы осмотрели половицу. На наше счастье, вместо четырех гвоздей, как у остальных досок, эта была прибита всего двумя, один из которых торчал под углом в сорок пять градусов, что позволило мне легко выдернуть его гвоздодером.
– Похоже, кто-то уже проделывал это раньше, – прошептала я, бросая гнутый гвоздь на пол. Чтобы выдернуть второй гвоздь, я вручила фонарик матери.
– Посвети сюда. – Работая обеими руками, я попыталась расшатать старую доску, а с ней и гвоздь, чтобы затем вытащить его гвоздодером. Услышав после нескольких рывков треск доски, я поежилась, как будто причинила дому вред. Я чувствовала себя преступницей, помня о том, что мне скажет по этому поводу Софи.
Наконец гвоздь был выдернут. Я упала на спину, а затем подползла обратно к крошечной дыре. Луч фонарика отбрасывал в темноту треугольник света, высвечивая нечто похожее на бечевку. Сунув в дыру руку, я схватила ее большим и указательным пальцами и медленно потянула ее конец вверх. Даже защищенная полом, бечевка была потрепанной и хрупкой, будучи подвержена воздействию влаги и старения. Скорее всего, тот, кто положил ее сюда, не воспринимал этот тайник как постоянный.
– Это шпагат, – сказала я, крутя его между пальцами. – Такой же, как тот, которым был перевязан старый сверток, который я нашла на крыльце.
Наши взгляды на мгновение встретились, и мы снова заглянули в дыру под половицей.
– Не мог ли сверток быть спрятан здесь? – спросила мать. – Тайник наверняка больше, чем мы думаем.
– Посвети внутрь, – попросила я, улегшись рядом с дырой на живот.
Заглянув внутрь, я поняла: дыра намного глубже и шире, чем показалось изначально. Мне тотчас вспомнились рассказы о том, как в 1864 году чарльстонцы прятали столовое серебро от осаждавших город янки. Я представила, как Луиза наводит на чердаке порядок, убирая этот угол как часть своего гнезда перед тем, как родить первого ребенка, и находит тайник.
– Правее, – сказала я, следя за лучом света, пока моя мать медленно направляла его в темное углубление, пока он не нашел что-то, от чего можно отразиться. Глубоко вздохнув и помолившись, чтобы там не было никаких пауков, я сунула руку внутрь и схватила нечто похожее на ком ткани. Еще до того, как вытащить ее наружу, я поняла, что это.
– Что там? – спросила мать, когда я осторожно отогнула край бумаги.
Я глубоко вздохнула. Мы обе узнали крестильное платье и чепчик. Уже зная, что найду, я откинула воротник, чтобы посмотреть, что там вышито. «Сьюзан Бивенс».
– Это недостающий третий комплект, – сказала моя мать, хотя это было и так ясно.
У меня тотчас защемило в груди, но я не стала обращать на это внимания. Вместо этого я принялась составлять мысленный список всего, что я знала, и как в это вписывается наша находка. Или же не вписывается.
– В квитанции, которую нам показала Ивонна, говорилось, что комплект был заказан в марте 1860 года К. Вандерхорст. Вероятно, это все же была Шарлотта. Она единственная, у кого имелась на то причина, и, заказывая его, она притворилась Камиллой.
– Но зачем ей было заказывать еще один комплект? – спросила моя мать.
Я на мгновение задумалась. Очень не хотелось, чтобы все фрагменты так легко легли туда, где их хотел видеть Джек.
– Когда она поняла, что ей нужны крестильное платье и чепчик, чтобы крестить сына. Потому что один комплект был замурован в фундаменте, а другой забрала Бриджит. Это наверняка тот самый комплект, в котором малыш Невин запечатлен на фотографии, потому что на ней он в чепчике. Оригинальный чепчик находился в семье Корнелиуса.