– Вы двое поговорили? – поинтересовался тот.
– Да, – ответил я. – Поговорили.
– Я предупреждал, что у него мысли блуждают, – добавил Джеррольд. – Ты выяснил все, что нужно?
– Не знаю… – протянул я. – Дедушка вроде бы ехал к какой-то Хелен. А еще Джим упомянул девочку, которая сейчас здесь, в магазине. Но я так и не понял, о ком речь.
– Думаю, я могу кое-что прояснить, – заметил Джеррольд.
– Что именно? – оживился я.
– Насчет девочки, – уточнил старик. – Джим говорил про Келли. Она дружила с твоим дедом.
Когда я вернулся в магазин, Клод по-прежнему стоял за кассой. К нему выстроилась небольшая очередь, и я дождался, пока он всех рассчитает.
– Как успехи? – поинтересовался он.
– Есть над чем подумать, – ответил я. – Скажите, а когда Келли придет на работу?
– Она и сейчас здесь. Просто у нее перерыв на обед. Через пару минут вернется.
Вот почему я не встретил ее в магазине.
– Не подскажете, где она?
– Если не кормит кота, то обедает за столиком для пикников. Это рядом, у причала.
– Спасибо! – Я снова вышел во двор.
Решив, что проще поговорить с Келли, пока она на обеде, я обогнул магазин и зашагал по тропинке к реке. Там находился не только столик для пикников, но и несколько бензоколонок у самой воды. Мы с дедушкой не раз заправляли там лодку.
Тропа какое-то время петляла среди кустов и деревьев, а затем вывела на открытую поляну, где за столиком сидела Келли. Приблизившись, я заметил незамысловатый обед, который девушка, очевидно, захватила из дома: бутерброд с арахисовым маслом и джемом, бутылка молока и яблоко в пакете из вощеной бумаги. Услышав шаги, Келли посмотрела на меня и сразу отвернулась к реке.
– Келли! – позвал я, подойдя ближе. – Клод сказал, что ты здесь.
Насторожившись, девушка снова взглянула на меня. И почему она не ходит в школу, подумал я, отметив, что на руке у нее уже два синяка. Келли молча откусила от бутерброда. Вспомнив, какая она пугливая, я остановился чуть поодаль, чтобы не стоять над душой.
– Я хотел бы поговорить с тобой о дедушке. Говорят, прошлым летом ты помогала ему на пасеке.
– Кто вам сказал? – встрепенулась Келли.
– Разве это важно? – ответил я вопросом на вопрос.
– Я ничего плохого не сделала.
Эти слова меня озадачили.
– Я ни в чем тебя не обвиняю. Просто хочу выяснить, зачем дедушка ездил в Южную Каролину.
– С чего вы взяли, что я смогу вам помочь?
– Мне сказали, вы с дедушкой были друзьями.
Встав из-за стола, Келли отправила в рот последний кусок бутерброда, запила его молоком, а все, что осталось, убрала в сумку.
– Мне пора, – буркнула она. – Иначе опоздаю на работу.
– Хорошо, – кивнул я. – Не буду задерживать. Я лишь хочу понять, что случилось с дедушкой.
– Я ничего не знаю, – отрезала Келли.
– Но ты ведь помогала ему со сбором меда?
– За деньги. – Ее бледные щеки залила краска. – И я ничего не украла, если вы об этом. Ни единой баночки.
– Верю, – ответил я. – Почему же ты не рассказала, что работала на пасеке?
– Потому что не знаю вас.
– Ты знала, что Карл – мой дедушка, – возразил я.
– И что с того?
– Келли, послушай…
– Я ничего не сделала! – перебила она. – Просто шла мимо, а он меня увидел и попросил помочь с медом. Я согласилась. Всего на два дня. Затем я наклеила этикетки и поставила банки в стеллаж. Ваш дедушка заплатил за работу.
Я не поверил, что дедушка попросил о помощи незнакомку. И, судя по нашим с Келли разговорам, она не из тех, кто охотно откликается на просьбы. В то же время я почувствовал, что толика правды здесь есть: Келли действительно помогала дедушке на пасеке. Вопрос в том, какие подробности она скрыла.
– Дедушка когда-нибудь упоминал Хелен? – поинтересовался я.
Глаза у Келли внезапно расширились, в них впервые промелькнул неподдельный страх. Впрочем, он исчез, стоило ей резко мотнуть головой.
– Мне жаль вашего дедушку, честное слово! – воскликнула Келли. – Мне нравилось ему помогать. Но я понятия не имею, зачем ему понадобилась Южная Каролина, так что оставьте меня, пожалуйста, в покое!
Девушка вздернула подбородок, развернулась на каблуках и зашагала обратно к магазину. Не останавливаясь, она швырнула пакет с остатками еды в мусорное ведро.
Я глядел ей вслед, недоумевая, чем же так ее расстроил.
Вернувшись домой, я подытожил все, что узнал за день.
Стоило ли верить Джиму? А Джеррольду? Дедушка и впрямь очутился в Исли из-за женщины по имени Хелен?
А что я вынес из разговора с Келли? Отчего она так встревожилась? Я не знал. И все же не мог отделаться от чувства, что она сказала – или подсказала – нечто важное. Ответ на один из многочисленных вопросов? Чем крепче я задумывался, тем туманнее становилась картинка, словно я хватал пальцами струйку дыма.
Глава 9
В среду, предвкушая вероятное свидание с Натали, я решил поплавать на дедушкиной лодке, чтобы посмотреть на аллигаторов и орланов, о которых услышал от рыбаков.
Еще раз осмотрев суденышко, я отвязал тросы и запустил мотор. К счастью, других лодок вблизи не было, и я спокойно приноровился к управлению. Мне совсем не хотелось стать участником водных гонок или случайно зацепить берег, поэтому я плавно снизил обороты и, повернув штурвал, отплыл от причала. Как ни странно, лодка показалась мне гораздо маневренней, чем прежде: похоже, дедушка изрядно над ней поколдовал. Вскоре я уже бодро рассекал реку, словно заправский выпускник Военно-морской академии – кем, в общем-то, и являлся.
В детстве я обожал кататься с дедушкой на лодке, но, в отличие от многих, предпочитал не полноводные Трент и Ньюс, а речку поменьше – Брайсес-Крик. Ее русло, змеившееся по территории заповедника Кроатан, должно быть, не изменилось с тех пор, как в начале XVIII века на этих землях высадились первые колонисты. Мы с дедушкой словно путешествовали в прошлое: стоило заглушить мотор, и вокруг царил птичий щебет, а у поверхности тут и там мелькали рыбешки, оставляя круги на темной, безмолвной глади.
Я потихоньку освоился с управлением, удерживая лодку ближе к середине реки. Для столь диковинной посудины плыла она на удивление ровно. Дедушка придумал такую конструкцию, потому что его жена Роуз боялась глубины. Страдая от приступов эпилепсии, которые с возрастом участились, бабушка так и не научилась плавать. Поэтому дедушка соорудил судно, неспособное опрокинуться или затонуть, снабдив его поручнями, чтобы жена не упала в воду. Впрочем, Роуз не всякий раз соглашалась подняться на борт, и дедушка частенько плавал один – по крайней мере, пока не подросла моя мать. А когда начал приезжать я, мы с ним почти каждый полдень проводили на лодке.
Река явно настраивала дедушку на задумчивый лад. Порой он рассказывал о своем детстве, которое выдалось гораздо интереснее, чем у меня; порой говорил о пчелах, о работе на лесопилке или о том, как воспитывал мою маму. Впрочем, почти всегда его мысли возвращались к Роуз, укутывая его в привычное одеяло меланхолии. Со временем истории стали повторяться, и наконец я уже мог пересказать их наизусть. Однако я слушал молча и никогда не перебивал, наблюдая, как дед парит в воспоминаниях.
По правде сказать, история его любви казалась мне волшебной; она уходила корнями в то время, о котором я знал лишь из черно-белых фильмов: чудесный мир грунтовых дорог, самодельных бамбуковых удочек и добрых соседей, что укрывались от жары под козырьками веранд, с улыбкой приветствуя прохожих. Вернувшись с войны, дедушка впервые увидел Роуз: болтая с друзьями, она пила содовую у аптекарской лавки. Незнакомка так ему приглянулась, что он поклялся приятелям когда-нибудь на ней жениться. Затем последовала череда случайных встреч: у Епископальной церкви Христа, куда девушка ходила с матерью, в «Пигли-Вигли»[39]. Роуз тоже обратила внимание на моего дедушку. Позднее тем же летом на окружной ярмарке открыли танцплощадку, и моя бабушка пришла туда с друзьями. Дедушка никак не решался к ней подойти, а когда наконец пригласил ее на танец, Роуз призналась, что весь вечер этого ждала.
Не прошло и полугода, как они поженились. Медовый месяц провели в Чарльстоне, а затем вернулись в Нью-Берн, где и свили семейное гнездышко. Дедушка построил дом; и он, и жена хотели завести кучу ребятишек. Увы – вероятно, из-за слабого здоровья – у Роуз случилось несколько выкидышей, целых пять за восемь лет. Когда супруги уже оставили надежду, Роуз снова забеременела и родила девочку – мою маму. Ребенка сочли даром свыше; дедушка вспоминал, что тогда жена казалась ему особенно прекрасной: играла ли она с дочкой в классики, читала или же просто стояла на веранде, вытряхивая пыльные коврики.
Много лет спустя, когда маму приняли в колледж на полную стипендию, у дедушки, по его словам, начался второй медовый месяц с Роуз, который продлился вплоть до последнего дня, проведенного ими вместе. Каждое утро дедушка собирал жене букетик полевых цветов; она готовила еду, и оба садились завтракать на задней веранде, наблюдая, как над речкой лениво стелется туман. Поцеловав Роуз на прощание, дедушка уходил на работу, а когда возвращался, они вдвоем отправлялись на вечернюю прогулку, держась за руки – и этим возмещая проведенные порознь часы.
Однажды – это случилось в субботу, когда дедушка до полудня мастерил новые ульи на пасеку – он обнаружил Роуз на кухонном полу. Рыдая, он подхватил на руки ее безжизненное тело. И только через час вызвал полицию. Он был настолько убит горем, что мама, желая его поддержать, впервые в жизни взяла академический отпуск. Несколько месяцев дедушка вручную гравировал надгробный камень для жены и вплоть до конца еженедельно навещал ее могилу.
Для него существовала только Роуз; он клялся, что ни одна женщина ее не заменит, и я не видел ни единой причины сомневаться. Дедушка дожил до девяноста с лишним лет. В последние годы он страдал артритом и вечно чинил пикап; он вел простую жизнь – ухаживал за пчелами и возился с лодкой, все время лелея воспоминания о жене, которую не в силах был забыть.