– Я в душ быстренько, – сказала она. – Не подглядывать.
Инна зашагала в сторону санузла, в который я даже не успел еще сунуться. От ее слов мне остро захотелось подглядывать. Надо же когда-то начинать, ну. Чтобы сдержаться, я посоветовал Олегу:
– Голову под тумбочку еще можно засунуть, вдруг там год написан.
– Блин, – сказал Олег, не обращая внимания на мои подначки. – Где же у него кнопка?
Я снисходительно хмыкнул и подошел к телевизору. Чтобы через минуту сконфуженно отступить. Кнопки не было.
Мы дергали, стукали, терли, выдергивали вилку из розетки и вставляли обратно – без толку.
– Может, тут один канал, – предположил я. – Сам включается, рассказывает новости и про то, что Америка самая великая…
– Почему Америка-то?
– Ну Россия, разница-то.
– Красиво сказал, – отметил Олег, глядя на наши понурые силуэты на огромном черном экране.
По нормальному телику хоть кулаком дать разок можно, а этот тоненький – и расколешь, и кулак расшибешь.
– Зар-раза, – сказал я, убрел прочь и снова с размаху сел на диван.
Посреди экрана появилось серое пятно, разрослось, исчезло и уступило место очень четким и ярким кадрам, на которых по лесу крались мужики в пятнистой одежде с незнакомыми автоматами.
– Диван кнопкой работает? – обалдело спросил Олег.
Я попрыгал на месте, ойкнул, пошарил под собой и извлек черный плоский прибор, с одной стороны утыканный кнопками. Подумал и нажал одну – Олег тревожно втянул воздух, а телевизор мигнул и показал тетку, которая громко и очень неестественно призывала купить два прекрасных оберега по цене одного. Цена была в рублях, но какая-то дикая, триста сорок девять рублей – мопед «Верховина-спорт» дешевле стоит.
– А, – сказал я. – Удаленное управление. Радиоволна или лазер. Читал про такое.
Я еще пощелкал кнопками, направляя прибор в разные стороны. Телевизор послушно переключал передачи. Их была куча.
В одной по очереди, кривляясь, несли какую-то чушь две девушки со странными лицами: губы и ресницы у них как будто были увеличены раза в три, толстые титьки распирали кофточки, а костлявые колени они все время меняли местами, задирая к лицу. Меня, в принципе, короткие юбки радовали, но тут они походили скорее на пояски поверх мельтешащих ног бледных паучих.
По другой программе ругал Америку и почему-то Украину стоявший посреди огромной светлой студии неприятный дядька. Зло ругал, все больше распаляясь и брызжа слюной, как пьяный, и даже матернулся – в это время телевизор пискнул, наверное, специально, но слово и так угадывалось. Сидевшие на полукруглых скамейках слушатели восторженно хлопали, будто сами так ругаться не умели. А когда один странно одетый дядька с первого ряда попытался возразить матерщиннику, тот подскочил к нему и дал по шее. Прибежали два надзирателя в черном и вытолкали из красивой студии не драчуна, а как раз странно одетого дядьку.
Мы с Олегом обалдело посмотрели друг на друга.
– Похоже, Америка нас все-таки не захватила, – заметил Олег.
– Или захватила и сделала свободу слова, – сказал я, мрачно ухмыляясь.
– А чем им Украина-то?.. – спросил Олег, нахмурившись.
Я снова щелкнул кнопкой. На экране возник поп в яркой праздничной рясе, который очень торжественно и скучно принялся рассказывать про грехи.
– Ого, – сказал Олег, отобрал у меня прибор с кнопками и принялся щелкать дальше.
Дальше было невозможно яркое футбольное поле с невозможно четкими и быстрыми футболистами, мультик про буйного какого-то дятла и жуткий мордобой: два почти голых мужика, залитых кровью, душили друг друга на перепачканном полу. Олег быстренько перепрыгнул на нудный капиталистический рассказ о биржах и акциях. Я проглотил шутку про товарища майора, который сейчас пригрозит: «Я тебе попереключаю», – вздохнул и сказал подошедшей Инне, розовой, сияющей и пахнущей яблоками, в просторном ярком платье и с очень мохнатым полотенцем на голове:
– С легким паром. Нормально там?
– Суперово.
Она выжидающе посмотрела на нас, потом на платье, потом снова на нас. Мы с Олегом переглянулись.
– Тут, блин, тоже, – мрачно сказал я и пошел мыться.
В ванной, к счастью, все было более-менее обычным: ну, кран не болтался, вода не капала и полоски между плитками кафеля были не мрачно-серыми, а светлыми. Но никаких ионизаторов, полоскателей живой водой и лазерных сушителей, которых я немного ждал и немного побаивался, не оказалось.
Шампунь был импортным, но довольно обыкновенным, хоть и пах яблоками. Полотенце из стопки на пластмассовой этажерочке тоже было, судя по этикетке, импортным, очень пушистым и мягким.
Трусы, взятые из шифоньера, оказались не привычными семейными, но я, побурчав, смирился. Футболка и носки пришлись впору, джинсы тоже. Они выглядели сильно поношенными и вытертыми, хотя явно были ненадеванными. Не знаю, может, джинсам так положено.
Я немножко повертелся, разглядывая себя в первых в жизни джинсах, и решил, что нефиг стесняться. Не я ж их купил. Мне государство их выбрало и купило. Значит, так надо. На этой мысли я успокоился и решительно вышел из ванной.
– Знаешь, кого они космонавтами называют? – спросил Олег, не оборачиваясь.
Они с Инной не отрывались от экрана.
И формулировка вопроса, и то, что сотворили с космодромом, подсказывали, что ответ «Космонавтов» явно не годится. Водолазов, что ли, подумал я, но сказал:
– Шахтеров.
– Не-а. Полицаев. Это вместо милиции сейчас. Но не всех, а вот этих в черном, видишь? Которые всех дубинками бьют.
– Да их самих бьют вроде, – сказал я.
На экране два огромных парня в круглых шлемах, полностью закрывающих голову и лицо, бережно вели под руки третьего, в такой же форме, но без шлема. Он прижимал ладонь ко лбу. Из-под ладони сочилась кровь.
Съемка была дерганой, как будто оператор бежал задом наперед, дрожа изо всех сил, но удивительно четкой.
– Прогрессивная общественность смело отстаивает свои права под натиском полицейского режима империалистов, – констатировал я. – Штаты?
– Это у нас, Линар. Это в России теперь так. Полиция вместо космонавтов – и вот это.
Я хотел сказать что-нибудь веселое, но не успел. Началась другая съемка. Теперь такая же пара огромных полицейских затаскивала в большую черную машину, а потом выводила из машины небольшую девушку, почти девочку, в джинсах, как у меня, и мешковатой кофте с капюшоном. Ее они вели совсем не бережно, сильно вывернув руки, так что она почти задевала носом асфальт, а капюшон перекрыл ей всю голову. И шли они очень быстро. Девушка успевала перебирать ногами, а когда споткнулась и чуть не свалилась, один из полицейских пнул ее коленом в бок – так, что ее мотнуло.
– Это что за фашизм? – спросила Инна враждебно.
– Так это она его, я так понял, – объяснил Олег.
На экране правда появилась съемка какой-то демонстрации – такие показывали в сюжетах «Международной панорамы» из Вашингтона или Сеула. Какая-то толпа что-то кричала хором, выкидывая в такт кулаки, будто чилийские патриоты. На них бросился строй фигур инопланетного вида, с размаха лупя кого попало блестящими черными палками, видимо резиновыми. А это что такое вообще, хотел спросить я обалдело, но кадры снова сменились на менее четкую замедленную съемку. Девушка в центре экрана, наверное та самая, которую сейчас неласково таскали носом по асфальту, без замаха швырнула что-то, тускло блеснувшее, – этот нечеткий предмет кто-то будто бы обвел красным фломастером прямо по пленке, – и тут же кружок скрыла набежавшая черная спина. Потом этот кусочек показали еще раз, на нормальной скорости: девушка выбросила руку, что-то блеснуло, изображение перекрыла черная спина. И два полицейских повели окровавленного товарища – опять кадры, которые прокрутили полторы минуты назад.
– Во дают, – сказал я удивленно.
– Что такое? – спросила Инна.
– Это не она ему башку разбила. У нее что-то легкое очень, граммов на пять-десять, пластиковая игрушка или там, не знаю, стаканчик, бутылка. Смотри на траекторию, эта штука плотность воздуха одолеть не может, она до этого чувака не долетела даже. А голову разбить не смогла бы, даже если бы такой фигней час со всей дури в одно место стучали.
– А зачем тогда это показывают? – спросила Инна. – Ну, если любой может понять, что это неправда? Да хоть бы и правда – зачем ее так тащить? И зачем. Это. Показывать?
– Политика запугивания населения, как в Штатах или ЮАР, – сказал Олег. – Значит, здесь так теперь.
Я сказал:
– Блин, ну мы что, жизнь по телику будем изучать?
– По телику хотя бы по башке не дадут, – пояснил Олег, странно улыбаясь.
– Не ссы, Маняша, Москва наша, – сказал я. – Ой, Инн, прости. В смысле…
Телефон зазвонил. Я опять вздрогнул, присел и схватил трубку.
Уже знакомый голос сказал:
– Я перед дверью. Откройте, пожалуйста.
Мы вывалились в прихожую, переглянулись, улыбаясь, торопливо, мешая друг другу, оттянули защелку и обомлели.
Дверь открылась, и вошел Обухов.
Паспортный стол
Очередь тянулась на квартал и скрывалась за углом высокого капитального забора монастыря. Бабушек в очереди было меньшинство – в основном тетушки в платках и дядьки вполне итээровского вида. У каждого в руке была пара-тройка пустых пластмассовых баклажек литров на пять.
– Это две тысячи двадцать первый год? – уточнила Инна, отвернувшись от окна.
– Ну да, – сказал Денис. – Видишь же, я в маске.
Он оттянул и отпустил, щелкнув резинкой, спущенную под подбородок голубую повязку медицинского вида.
– Но это не из-за кометы, а против вируса, опасного, но не очень смертельного? – уточнил и я. – А святая вода против него помогает?
– Есть и такое мнение. Но лучше спирт, причем строго не внутрь. А снаружи – маску. На улице и в магазинах тоже надевайте, а то штрафанут.
– Не отменили все-таки деньги.
– Я бы сказал, наоборот. А что, должны были?