– Нет! Ты скажи! – протестует брат, наваливаясь всей своей тяжестью на стул; затем отбрасывает стул, подползает на четвереньках к Мак-Дональду.
Ставит лапы ему на плечи, нависая над ним лбом, будто бычок.
– Ты хто?..
Мак-Дональд с силой отталкивает его. Поднимается, шатаясь, на одно колено, рывком встает, красный, злой.
– Обсудим?! – орет он. – В обезьяннике не понял?
– Просто охуеть, – бормочет Юрьич.
Брат опускается на четвереньки, потом садится на пол.
– Не то, – мотает головой.
Вдруг начинает раздеваться (выше пояса). Сдирает рубашку, вслед за рубашкой майку «Адидас».
Болтаясь вслед за движениями туловища, является массивный золотой (или позолоченный) крест на такой же увесистой цепи.
– Я тебя выкупил! – говорит брат, торжествуя. – Вот ты… как он, да? Вы… за всех, да? Я хочу… Спросить!
– Ты меня куда путаешь? – орет Мак-Дональд. – Ты иди с этим знаешь куда? На, выкусь! – Сует кукиш под нос брату. – Я тебе не монах!
– …За всех, да? Вот за этих… всех? – Брат мотает головой в сторону Юрьича. – А на хуй вам… мы?
– И на меня здесь не ори! – орет Мак-Дональд, краснея от натуги.
Дашкино лицо, Дашкино лицо в красном свете.
Брат и Мак-Дональд в колеблющемся красном свете тащат магнитофон к открытому окну и выбрасывают его – только провода взметнулись и исчезли.
После этого наступает темнота, и только голос Мак-Дональда отдается в ней еще эхом… эхом.
(Этого эпизода может не быть.
28. День.
Спасательная станция.
Выходит Федор в ватнике и ушанке. Поскользнувшись на пороге, чуть не падает, взмахивает руками. Что-то бормочет под нос, не слышно.
По льду, метрах в пятидесяти от станции, движется одинокая лыжница в красном комбинезоне. Ритмично взмахивают ее руки и ноги. Проезжая мимо Федора, оглядывается на него.
Федор облизывает губы. Провожает ее взглядом. Затем смотрит в другую сторону. Все засыпано снегом – покосившийся грибок, засыпанный снегом. Утонувшая по пояс жестяная раздевалка.
Федор смотрит вперед. Там, очень далеко, на белом поле видны две-три черные точки.
Федор сходит с порога.
Обогнув мол, проваливается пару раз в снег, но потом выходит на лед. Поначалу лед тоже засыпан снегом, но дальше меньше. Федор пересекает лыжню, наступая на нее ногой.
Лед неровный, не скользкий. Мутный, толстый – там, где выглядывает из-под снега. На снегу следы – собачьи, человеческие, санные. Федор движется вперед, хотя ему кажется, что он стоит на месте. Под ногами у него поскрипывает. Федор смотрит вперед. Точки все так же далеко, но уже можно догадаться, что это люди. Федор смотрит вниз. Там следы. Справа валяется что-то плоское – это пустая бутылка из-под коньяка. Федор бредет, бутылка остается позади.
Впереди ничего нет, кроме трех человеческих фигурок вполроста, поодаль друг от друга. Лед выступает большими проплешинами из-под снега, и следов осталось мало, они здесь – как нитки, отмотавшиеся от клубка. Одна из фигурок, ближняя, как будто шевелится, может даже оборачивается. Федор движется вперед.
Наконец он подходит настолько, что мужик, сидящий на маленьком раскладном стульчике и в тулупе у проруби, слыша его шаги, действительно оборачивается. Двое остальных сидят далеко от него, один справа, другой слева. Федор подходит еще, останавливается. Они с мужиком смотрят друг на друга.
Губы Федора шевелятся, но лишь секунду спустя раздаются слова: – Спички есть?
Мужик кивает. У него маленькое, острое лицо, выглядывающее из большой овчинной шапки. Между ними – десять шагов. Федор преодолевает их, мужик тем временем достает спички из кармана, подумав, достает еще и сигареты «Астра», сует одну себе в рот. Федор достает свой беломор. Мужик прикуривает, дает прикурить и Федору. Федор кивает, поворачивается и идет обратно.
– Э!.. мужик!
Федор останавливается, оборачивается.
Мужичок в овчинной шапке и тулупе спешит к нему. Протягивает спички:
– У меня еще есть.
– Ладно, – говорит Федор. Прячет спички, смотрит на мужика. – Спасибо.
– Ага. – Они расходятся. Федор идет обратно к спасательной станции, которая сама отсюда не больше спичечного коробка.
Федор подходит к станции. Открывает дверь, входит и закрывает ее.)
29. – …это как сидеть в темной комнате на стуле.
Молчание.
– Я не понимаю.
– Все бродят по комнатам, что-то делают, передвигают. Собираются группами, судачат, переходят в комнаты там, а-ля-фуршет… А между тем я выхожу в коридор, где открываю дверь, вхожу в темную комнату, дверь закрываю и сажусь на стул прямо рядом с дверью, у стены…
Молчание.
Дашка открыла глаза.
Голова ее лежала на плече Юрьича, а одна рука Юрьича лежала на ней, поверх одеяла. Дашка сбросила руку – Юрьич не проснулся, только промычал что-то и перевернулся на другой бок, – и села, а потом сразу встала; тут ее качнуло так, что пришлось схватиться рукой за стену.
У окна сидели Мак-Дональд и девочка Аня.
Мак-Дональд повернулся к ней.
– Привет, Дашка, – сказал он.
Дашка сглотнула слюну и, прислонившись к стене, села на пол. На полу спали мальчик и Алиса, они были укрыты Дашкиной шубой.
– А где Кундра? – спросила Дашка хрипло. Поперхнувшись своими словами, она закашлялась, чтобы прочистить горло.
– Мы проснулись – ее уже не было, – сказал Мак-Дональд. – Чай будешь?
Дашка кивнула.
Мак-Дональд встал, налил чай в стакан и подошел к ней.
– Сахара я у вас тут не нашел, – сказал он.
– Нету… сахара, – сказала Дашка угрюмо. Она взяла стакан, отпила глоток, поставила на пол. – Почему мы здесь? – спросила она. – Я не помню…
– Тебе было плохо, – сказал Мак-Дональд. Он сел перед ней на корточки. – Тебя стошнило на ковер. Ты плакала и говорила, как герой отечественной войны, чтобы мы все отстали от тебя. Чтобы мы бросили тебя и уходили. Юрьич сказал, что надо отвести тебя домой.
Он сидел перед ней, покачиваясь с носка на пятку.
– Похмелиться бы, – сказал он. – У тебя тут нет какой-нибудь заначки, Дашка? Нет? Может у этой, – он кивнул на дверь маленькой комнаты, – что-нибудь припрятано?
Дашка помотала головой. Мак-Дональд встал. Он подошел к окну, выглянул в него через плечо сидящей Ани. Потом заглянул в чайник.
– Надо еще заварить, – сказал он. Взял чайник и скрылся за дверью в туалете. Оттуда донесся шум воды. Он появился со словами: – Все-таки зря нас мамочка выгнала. Там еще много оставалось.
Дашка взяла стакан обеими руками, глотнула.
– Какая мамочка? – спросила она.
– Мамочка, – сказал Мак-Дональд. – У тебя есть мамочка, Дашка?
– М-м.
– У нее тоже. – Мак-Дональд кивнул на Аню. – И у брата, ррэкета, оказалась мамочка. Она пришла и выгнала всех ссаными тряпками. И всыпала брату ремня. А вот у меня нет мамочки, – сказал он, – и никогда не было у меня мамочки. Как думаешь, Дашка? Тебе не кажется, что у каждого человека должна быть как минимум одна мамочка?
– Хочешь… – сказала Дашка, – я буду твоей мамочкой?
Молчание накатывалось, как каток. Губы Мак-Дональда дрогнули. Он расхохотался.
Дашка смотрела на него со стаканом, не донесенным до рта.
– Дашка! – вскричал Мак-Дональд. – Не обижайся!
Он стремительно пересек комнату и оказался перед ней на коленях.
– Какая мамочка? – Лицо его нависло над Дашкиным лицом; он упирался в пол кулаками. – Куда мне еще мамочка?.. Ох, башка… у тебя, может, анальгина… все, отменяется.
Он зажмурился и, обхватив ладонями Дашкины руки, сжимающие стакан, уткнулся в них лбом – в них, и в стакан.
Его бритая голова с какими-то шишками, неровностями и царапинами застыла перед Дашкиным носом.
Аня отделилась от окна, бесшумно прошла через комнату, присела перед диваном, подняла свою куртку с полу.
Мак-Дональд поднял голову.
Аня надевала куртку. Мак-Дональд встал.
Огляделся. Подошел к дивану и вытащил свою куртку у Юрьича из-под головы.
– А?.. Чего!
Юрьич поднялся на локте и, моргая, жмурясь и щурясь посмотрел на всех.
– Сколько времени?
Аня, уже одетая, стояла у двери. Мак-Дональд подошел к ней.
– Возьми гитару, Юрьич. Подходи в переход часов в семь, поиграем.
– О-оу-оо… А чай есть? – спросила Алиса, вытягиваясь на полу.
30. – Да хватит, – сказал Юрьич, морщась. – Хватит.
Дашка, издав странный смешок, дернула дверь и скользнула в вестибюль. Юрьич проследовал за ней. Они прошли мимо вахты, свернули к столику, над которым на стене висели деревянные алфавитные ячейки для писем. Дашка выхватила из ячейки под буквой «п» (Парамонова) стопку писем и, просмотрев их, извлекла белый листок, а письма сунула назад, а листком помахала перед Юрьичем.
– Видел? – Она спрятала листок в карман. – Больше не увидишь.
– Сколько там? – спросил Юрьич.
– Миллион! – сказала Дашка. – Ты все равно не получишь ни копейки.
– Да что ты!.. – возмутился Юрьич. – Дай сюда!..
– Иди отсюда! – Но Юрьич все-таки отнял у нее бумажку, и рассмотрел. – Челябинск, – сказал он. – Шестьдесят рублей. Челябинск! – повторил он, отдавая Дашке листок. – Это же далеко, да?
– Ты, Юрьич, знаешь кто? – развеселилась Дашка. – Ты просто идиотик! Иногда так и хочется, Юрьич, дать тебе по мозгам.
Юрьич подумал и вздохнул.
– Мне тоже иногда хочется дать тебе по морде, – признал он.
– Ну дай, – сказала Дашка. – Дай! Чего же ты не даёшь? – Она задрала голову, подставляя щеку Юрьичу. Вместо этого Юрьич огляделся по сторонам.
– Ты здесь жила? – спросил он.
– Жила! – Дашка хмыкнула. – Чтоб ты так жил. – Она тоже осмотрелась. – Смотри! – Она показала на красный стенд с заголовком РЕШЕНИЯ СТУДСОВЕТА.
– Да ну, – сказал Юрьич. – Ну их. Ты же здесь уже не живешь.
– Ты сам как они, – сказала Дашка. – Ты студент! У тебя скоро будет сес-сия!
Юрьич вздохнул.
– Мне просто сейчас легче учиться, чем не учиться, – сказал он уныло. – Да и то… я вот не пошел вчера на военную кафедру. Меня может теперь тоже выгонят. И заберут в армию.