Бэлка мотнула головой, пожала плечами. За сим остановиться было невозможно, последовал весь самовоспроизводящий ряд телодвижений, – пока не уткнулся в случайную позу, на которой завод иссяк. Она заерзала, словно вдруг ощутив пять минут назад вонзившийся в жопу гвоздь. И решительно поднялась:
– Пойдем.
– Дальше тусоваться? Ну пойдем. – С кряхтением он оторвался от приросшей к нему плоскости. – Я бы лучше тут посидел. – Бэлка не слушала – вприпрыжку уносилась вперед, запеленговав что-то едва различимое, отделимое от каштанов, фонтанов, лужаек, скамеек. Скамеек. Он наддал однократным нажатием, переводящим на следующую скорость, удержать которую уже было можно не стараться, за счет предыдущего.
Нина, улыбнувшаяся, в ответ на «Мне… Махал», такой улыбкой, какую встречал у некоторых старых, особенно парных хиппи, специализировавшихся на этих улыбках, сделавших их своим «астральным мечом», и какую, несмотря на знание о том, что «являющееся чем-то бóльшим перестает быть самим собой», никак не удавалось удержать на положении подобия, имитации – так норовила сорваться с шестка, выскользнуть и обернуться, в смысле превратиться – в то, что было ею только нарисовано, – заглянуть тебе в лицо и приветствовать тебя – т е б я – со всеми твоими… э-э неожиданностями; исходя же от женщин – вызывавшей дополнительные недоумения в силу, хотя бы декларируемой, приверженности этой прослойки «свободной любви».
Тут другое. Охватив его целиком светлым, берущим на веру даже то, в чем он отчитываться не собирался, взглядом, она словно принимала его в клан – нет: словно уже был принят – словно тетка на раздаче, отпускающая ему обед «в счет аванса» – хотя бы он только со скуки заглянул в столовую в ожидании, пока откроется отдел кадров. Он стал раздеваться в прихожей (она уже ушла) снял ботинки и, поколебавшись, носки, грязные и рваные, и наконец, переступив с ноги на ногу, словно с камня собирался нырять, взошел на прохладный паркетный пол, в воду процеженного сквозь темноту солнца, делающего куб комнаты относительно другим миром, аквариумом, лишенным стекол, в который благодаря чему вплываешь прямо так, сквозь переднюю стенку.
Между пальцев ног черные разводы. Махал и глазом не повел. Он сидел за низким столиком в глубоком кресле – словно ждал его так с самого утра. Носки у него были чистые. С узором; гладко обхватывающим узкую почти детскую ногу. – Здравствуйте.
Махал сказал: – Здравствуйте. – Не вставая, толкнул ему стул. Он сказал, садясь: – Вам про меня говорила… Бэла.
Махал кивнул. Нахохлившись, весь уйдя в жесткий воротничок, как в ошейник, из которого мечтал вырваться, он смотрел оттуда. – …Она.., – заговорил Николай, – …что вам нужен человек, чтоб ездил по городу… ездил по магазинам… – И это предположение Махал подтвердил кивком. Он собирался предпринять третью попытку, когда Махал брюзгливо позвал: – Нина!.. – Явилась Нина, все столь же лучезарная, похожая больше на экономку, гувернантку, бонну: – Нина, покажи молодому человеку, где здесь дверь.
– …принеси нам, пожалуйста, водки. – Улыбнувшись, Нина повернулась в кухню, – …с клюковкой! – вдогонку послал Махал, пустил петуха. Поглядев на Николая, он хмыкнул, словно удивляясь сам себе и предлагая собеседнику присоединиться: – …Или вы кофе?..
– Да нет, – сказал Николай, – водка… нормально. – Пришла Нина, неся ребристый графин с наклейкой: водка была финская, прозрачная, темно-красная, как рубин. – Присаживайся с нами, – обратился к ней Махал. – Нет, я не могу, – с улыбкой возразила Нина. – Да не хлопочи, – брюзгливо-дружелюбно укорил Махал, – вечером гости, – обратился он к Николаю, – племянник… с женой,.. Все хлопочет. – На минутку, – с улыбкой сдалась Нина, одной рукой доставая себе стаканчик в металлической оправе из серванта, центральная часть которого была заставлена хрусталем – везде в остальных углах были книги, обегая кругом стен до потолка; потемневшие, как лес, фолианты, переплетенные в кожу и мех, – а другой без усилий откатывая от стены к столу глубокое, такое, как у Махала, мягкое кресло на колесиках. Махал, опять недоуменно-насмешливо фыркнув, приподнял свою широкую рюмку на ножке: – Ваше здоровье, – сказал он Николаю.
– За сотрудничество, – сказала Нина.
Она ушла.
Махал откинулся в кресло.
– Бэла мне говорила. Вы снимались в кино… К сожалению, у нас нет творческой работы, – подумав, он добавил: – …пока. – Он глянул на Николая. – Ну, как вы сами сказали… бегать. Но не только. Иногда нужно и постоять. Сейчас мне приходится это делать… когда Наташа болеет… она у нас часто болеет. – Снова он хмыкнул, будто удивляясь, не веря. «Как это меня угораздило?» – посмотрел на Николая.
Николай все время кивал. Сейчас он сказал: – Я понял.
– В книгах вы… разберетесь со временем, – продолжал Махал, – …как и во всем. Остальное… а остальное нужно смотреть на месте. Если, конечно, ваши желания… не переменились?.. – Николай сказал: – Когда начинать?
– Хоть завтра, – сказал Махал. – Завтра, – возразила Нина, вышедшая из комнаты и вставшая в дверях. – В понедельник! Дай человеку отдохнуть. – Тогда в понедельник, – сказал Махал вопросительно.
– Завтра, – сказал он. Махал, крякнув, посмотрел на Нину. – А ты говоришь, – проворчал он. Нина, опять как вначале, улыбнувшись Николаю, ушла. – Значит, завтра подойти в магазин. – Махал кивнул:
– Приходите часам к двенадцати. Я там буду. Ну, может задержусь до часа. Это все равно, попросите Наташу, пусть она вам все покажет. – Он встал, пошел к окну, там остановился.
– Все фирменные, – сказал неожиданно с гордостью, поворачиваясь. Он перебирал, выдвигал наполовину и возвращал назад заполнившие целый ряд вертикально глянцевые картонные конверты. Выбрав, нагнулся, поставил, и бережно спустил зависшую, словно подъемный кран, иглу: минуту, как положено, пошуршало, и в воздух ворвались не видимые глазом стаи рыб, рассредоточились, засверкали, склевывая невидимые глазу крекеры на паркете, трудолюбиво соскребая губой-теркой колонии одноклеточных водорослей с потускневших Махаловых очков. Махал не спеша вернулся. Усевшись в кресло, налил себе и Николаю: – Бэла говорила, вы… – он покряхтел, – музыкант. Я-то в этом ничего не понимаю… Но люблю.
– В свое время денег на них потратил… А теперь – кому они нужны?.. Мир перешел на компакты… Я вот тоже постепенно. Как вы считаете, можно их продать?
Махал приподнял свою рюмку в воздух, затем поднес к губам и выпил в один долгий глоток. – Хороша клюковка. Так как…? Сколько они сейчас могут стоить?..
Наташа оказалась сорокалетней девицей с овечьим лицом, увенчанным химической завивкой и очками, в трикотажных штанах, сплющенных на коленях, в трикотажной безрукавке, занавешивающей вислый зад, в свитере с воротником «не хочу». Несмотря на впечатление интеллигентности, производимое в особенности, когда, двигаясь в левый (по прилавку) угол, к кассе, щурясь, втыкалась носом в корешки академических изданий, громоздящихся в несколько ярусов неприступной твердыней, непроницаемо глядящей на насыпь (прилавок) и ров (место между ней и полками, где туда-сюда плавала Наталья), Николаю, как только узнала, что он не покупатель, она сразу стала тыкать.
– Что это у тебя за штаны? – Тут ее отвлекли, и она заспешила на правый край, где, тужась и тщась, перекрикивали мощный хор, наседая друг на друга, аляповатые наемники. А вернувшись: – Что это у тебя на щеке? – и, не снисходя до пристального осмотра, устремляясь к кассе, подытожила: – Где это Махал тебя подцепил? – Николай, не обращая на нее внимания, перешагнул низенькую перегородку, отделяющую столовую от кухни. Очутившись с ним в одном вольере, Наташа сразу смягчилась, впрочем, настолько, чтобы не показать виду, оставаясь в принципе в пределах избранных позиций. – Мне-то что! Работай… Какое мне дело, кого там Махал себе на смену выбирает… – Николай прошел у нее за спиной, нагнувшись, шагнул в смежное помещение.
Тут было прохладно, чтоб не сказать большего; впрочем, печка. Работающая на масле; сейчас еще отключенная, и вот откуда тот запах, которому он сперва придал специфически типографский ракурс, и который не перепутал бы, будь, скажем, зима, и постоянные покупатели, всерьез озаботившись судьбой Наташиных легких, подают традиционные советы «переменить с Махалом», а та, ловко переводя эту воду на, в отдаленном итоге, Махалову же мельницу, – тяжело вздыхать и трясти головой: на самом деле Наташа давно положила на собственное здоровье; ребенок (один, и то много) есть, чего уже ей еще? А волновали ее только деньги. Пять процентов она получала. Так что когда вечером, при параде выручки, если принимал Махал, а не его племянник, с которым шло другое, значительно более энергично-формально-неформальное («современное») взаимодействие, Наташа квази-обиженным голосом возвещала: «Опять лысый говорил… Чтоб я вам велела переставить пе-ечку-у-у…» (понижение голоса, долгий укоризненный взгляд из-под очков), на что Махал удивленным похмыкиванием и наконец: «Купил что?» «Ну так!.. Четвертый том» —
Николай увидел пепельницу, полную бычков. Он сел и достал папиросы. Тут Наташа ворвалась в дверь, как ураган: – Ты что тут! Ты смотри у меня! – Сдвинув очки на нос, она пристально оглядывала помещение. Но, поскольку ничего не нашла, то отправилась обратно: оттуда, однако, продолжила с еще увеличившимся раздражением – кажется, специально напрягаясь, чтоб было слышно: – Махал, блин, набирает себе… А пропадет – я с вас вычел за Хармса… На хер надо – такая торговля… – Он не закурил, а просто сидел и смотрел по сторонам. Срач был страшный. На полках грудами, вперемешку, валялись книги тряпки палки обертки суперобложки; на ящике рядом с пепельницей месяц стояла банка творога, цветущего серебряной паутиной. Какие-то надорванные, разъехавшиеся пачки – у печки прямо на полу, в луже масла. Еще тут было Наташино ведро, куда она «ходила», когда за торговлей случался недосуг перебежать в вокзал через площадь. Пришел Махал – это было слышно по слегка изменившейся Наташиной интонации.