– А вот скажи, – сказала Галка. – Почему люди – вот такие, как ты. Спокойные, надежные. Они всегда толстые. А?
Матвей остановился. – Толстый, спокойный человек, – процитировал он. – Так одна девушка сказала.
– Опять девушка!
– Нет. Никаких девушек. Но мыслительные штампы. Я вообще не видел никого более спокойного, чем твой муж. Ну, Боря.
– Да ну… Борька – спокойный? Это сплошная истерика. Я вообще не понимаю, почему я от него до сих пор к маме не ушла. Каждый день собираюсь.
– Бори тоже нет, – сказал Матвей.
Они пришли.
* * *
– Нет, есть, – сказала Галка. Они пили чай. В кухне.
– Я сейчас часто вспоминаю один эпизод. Это когда он был рок-идол. Он тогда еще играл фашиста. Это только отчасти была игра. Борька же на самом деле всех презирает. Всегда презирал. Мальчик-ботаник, без реальных оснований возвыситься. Так что это словно специально для него было придумано. И время еще подошло. Все же на Москву глядели – аж шеи выворачивали – а тут им заинтересовалась Эля Шмелёва. Шайба в Москву ездил, возил демозаписи, и она сразу пальцем ткнула – вот. На самом деле он тогда переиграл сверхчеловека. Думал, теперь всегда так будет. Ему надо было к этой Эле с поклоном, а он сохранял возвышенный вид – играю, мол, помаленьку. Но Шайба тогда тоже на него ставку сделал, его это так впечатлило. Что наши могут кого-то в Москве поразить. И вот Шайба устроил ему концерт, в ДэКаВэСэЗэ. Народу набилось – пэтэушники эти, пьяные. По жизни они бы ему, ботанику, морду били – а тут он на сцене, над всеми на два метра. И вот Боря стоит, типа настраивается. Зал гудит, начинай уже! Все идет по плану! Им-то без разницы – Эля там или Летов, им нажраться и поорать.
И тут он кидает в зал дымовые шашки. Штук шесть, одну за другой в проходы. И в тот же миг свет гаснет.
Это они с Шайбой так придумали.
Никто и не понял ничего. Все ломанулись к дверям. А двери закрыты. Я тогда на балконе стояла, меня предупредили. Хотя и мне про двери Боря не сказал. Но страшно, реально. Они на самом деле по краю ходили – еще чуть-чуть, и трупы были бы. Норд-Ост. Но они успели. Дверь распахнулась. Панки очумелые на улицу вынеслись.
А там Боря стоит. Шайба все усилители, всё, заранее на улицу вынес. Еще пару дымовых шашек, прожектор. И Боря им спел. Одну песню, потом всех свинтили. Это был триумф. Шайбу с таким грохотом тогда из ДэКаВэСэЗэ выперли. И больше Боря уже так никогда не поднимался.
– Мне неинтересно про Борю, – сказал Матвей.
– А мне интересно, – возразила Галка. – Я с ним всю жизнь прожила. Жизнь-то позади. И я не понимаю – почему? Ночью проснусь, думаю – почему с ним? Не с другим кем-нибудь? С тобой, например?
– Я тебе не подружка, – сказал Матвей. – Слушать про твоих мужиков.
– А что ты хочешь? Фить-фить? – Галка сделала кольцо из пальцев. Сунула указательный палец и поводила: туда-сюда.
Матвей встал. Сходил в комнату, принес матрас и подушку. Кинул в кухне в угол. – Я здесь спать буду, – сказал он. – А ты можешь там.
– Я пошутила, – сказала Галка. – Я сейчас пойду. Мне завтра на работу. У меня там вся косметика, всё.
– Давай еще поговорим.
– Говори.
– Жизнь не позади. У меня нет. Ни разу не было. Всё идет. Иногда стопорится. Но это только к перемене направления. Делать надо то же самое. Вот чаша. – Он взял со стола графин. Открыл створку кухонного шкафчика, поставил на верхнюю полку. Закрыл. – Чем наполнить. Чаша одна. А потечет поток – совсем другое.
– Потому что у тебя другие часы, – объяснила Галка. – У баб вообще все по-другому. Гораздо короче. Это только по-видимости мы там… ну, одноклассники. А на самом деле. Мы люди даже разного поколения. Тебе нужно выбрать девчонку двадцатилетнюю. Вот ей это будет понятно.
– Ты Чистякова помнишь?
– Кого?
– Это мой… – Матвей поискал слово. – Мистер Хайд. Инь – ян. Он был плохой, я хороший. Теперь, когда он пропал, уже очень давно, я за двоих. Я и плохой, и хороший.
– И что?
– Ничего. Хотел узнать – кто-нибудь еще помнит? Кроме меня? Я с такой силой оттолкнулся – сам чуть не улетел. А сейчас не пойму. Было ли от чего отталкиваться-то? Или это всё тоже был я? Ясам Яодин? Сам себе захотел, сам сделал харакири, кишки вынул, сам потом вставил и зашил обратно.
– Тогда помню, – сказала Галка. – Вот с ним я могла быть, – сказала она оживленно. – Вместо Борьки. Мы с Белкой ездили к нему. На твою дачу. Здорово, что ты мне напомнил! Как это было всё интересно. Ты мне просто возвратил молодость! Я и забыла, что в моей жизни было всякое такое. Значит, не совсем я еще пропащая. Что с Белкой, ты не знаешь?
– Работает на телевидении. Помощником режиссера, чем-то таким. Папа ее туда устроил. Какой-то охранник он там… или вахтер? Я ее встретил, когда тут была постановка… о выборах.
– Белка – и на телевидении! – Галка засмеялась. – Я бы ее больше, чем техничкой, не приняла. Слушай, как интересно встречать старых знакомых! Если бы ты не пришел, я бы завтра пошла на работу, как всегда, как день и год назад. А теперь нет. Я еще может устрою им приподвыверт. Ты прав, ничему не конец! А давай водки выпьем. За это? Мы же собирались. Ну, где твой графин?
– Надо на улицу идти, – сказал Матвей. – Подождешь? У тебя носки промокли.
– Давай, одна нога здесь, другая там. Я пока квартирку посмотрю. Тут что-то изменилось с последнего раза?.. И я поставлю ботинки на батарею сушиться.
* * *
Одиннадцать часов. Куда идти? Он пошел от дома наугад. Кучкуется компания возле кафе – но хватит одного графина – компания галдела позади. Так идти, вперед и вперед, и никогда не возвращаться, оставив за спиной в квартире женщину, носящую облик его первой любви.
Он подумал еще раз то, что подумал, и отмахнулся как от профессиональной деформации, вызванной редакторской работой. Оснований вернуться – никаких, кроме произнесенного им вслух слова. Но в этом случае и нет никаких других оснований. Людей на улице, кроме той компании, никого. Он резко повернул.
– Вы не знаете, где водки в это время можно купить?
Ему подсказали ларек через остановку, в том направлении, куда он и шел. С водкой в кармане куртки он вернулся обратно. Подходя к дому, поискал свет в своих окнах. Света не было. Снега, кстати, тоже не было. Он счистил мокрую массу ногой со скамейки у подъезда, сел, отвинтил пробку и выпил из горла. Каменная задница. Не промокает. Выпил еще. «За это». Если она там, то она и будет там. А если ее там нет, то ее уже нет. Он подождал, пока все, кроме него, не растаяло в алкогольном звоне, и выпил еще раз. За это.
* * *
– Я сплю, – сказала Галка в темноте. – Иди сюда.
* * *
Они проснулись на полу, на матрасе, в гостевой комнате. – Хорошо погуляли, – сказала Галка. – Вся жопа в смоле.
Матвей, прикрывшись одеялом до пояса, молча наблюдал за тем, как она носится по квартире, хватая и бросая свои вещи. Когда это происходило уже десять минут, спросил:
– Опаздываешь?
– Не то слово, – огрызнулась Галка. – Уже можно никуда не идти.
– Тогда сядь. Я сейчас схожу в магазин.
– За водкой?
– За едой. Я вчера собирался. В доме ничего нет. Если, наоборот, еще успеваешь, я сейчас сделаю яичницу.
Галка перестала метаться. Посмотрела на него.
– Да, ты изменился. Я тебя не таким помню.
– Я тебя тоже. – Матвей вдруг улыбнулся. – В смысле, люблю.
Галка, в юбке и лифчике, села на матрас. Вдруг заплакала.
– Бо-орю жалко.
Зазвонил телефон. Через пять звонков перестал. Через минуту зазвонил снова. Матвей встал, надел трусы, ушел за перегородку.
Галка плакала и слушала.
– Нет, – говорил Матвей. Он сказал это четыре раза разными словами. Потом: – Ну позвоните позже. В два часа.
Он вышел.
– Работодатели, – объяснил он. Посмотрел на Галку.
– Ну, одевайся тогда. Иди к Боре.
Галка шмыгнула носом. Вдруг моментально скоординировалась.
Пошла в ванную. Вышла умытая, потускневшая сравнительно со вчерашним днем. – Хорошо выгляжу? – спросила, отставив ногу. – Я на работу пойду.
– Я тоже, – сказал Матвей. – Вчера должен был сдать. А там ждут.
– Мобильник у тебя есть?
– Не пользуюсь. Позвони с домашнего.
– С работы позвоню.
Она накинула жакетик.
Матвей встал, проводил ее до прихожей.
Галка одевалась.
– Деньги есть? – спросил он.
– Доберусь. – Галка мотнула головой.
Матвей остался один. Походил по комнате, убрал матрас, бутылку отнес в кухню и поставил в мусорное ведро, вынес матрас, сваленный в углу кухни, тоже убрал. Упал, отжался. Встал, пошел, сделал чай. Перенес его в маленькую комнату, вышел и вставил диск в проигрыватель в гостевой. Маккартни 2005 года, «Хаос и созидание на заднем дворе». Вернулся, сел за стол.
Работа
– И если веры имеете с горчичное зерно… То трам-там-там… И чего-то там. Вопрос теперь стоит так. Как вообще избежать этого понятия.
Я сказал: – Не верь, не бойся, не проси.
Он посмотрел на меня. Через глаза я как будто увидел, что услышанное вошло в его голову, как в стеклянный купол, ролики там, шестеренки пришли в движение, прорабатывая, перемалывая в труху и тут же вылепливая из этого что-то такое другое. А я просто так сказал.
– У государства хуй соси, – сказал он. Взял горчицы и намазал себе жирно на холодец. Горчицу эту мы купили. И неудачно. Протухшая горчица! И такое бывает3. Много чего купили. Но холодец он сделал из своего. Вынул копыта из морозилки – «по пятнахе» – и варил целую ночь. – Научился, – сказал, – когда работал поваром, – расчленяя, разливая по тарелкам эту бурду. Поставил в холодильник4. И вынул через час. В холодце был только чеснок еще – крупными полудольками. Никакой горчицы не надо. Но он все равно намазал. Себе – «я же тебя не заставляю». И рассказал анекдот про габровца, «сегодня съешь горох», габровец этот себе сказал, «ракию выпьешь завтра». Ракия тоже была. Я купил. Но ракия, по-местному водка (Ракию я тоже пил, когда еще мало кто ее пил. Когда тут все пили «Абсолют». Пойло пойлом. Лучше «Абсолют».), так и стояла в углу, где он ее поставил. Он собирался работ