Никто не вышел.
* * *
– Дождь! – сообщил Миша.
В коридоре, в трусах, на одной ноге, упирался пяткой другой в торец двери, неустойчиво балансируя на этом упоре.
Девочка, он не помнил, как ее зовут, скользнула между ним и Мишей в ванную.
Матвей отодвинул его, прошел в кухню и свалил там рюкзак. Миша, покачавшись, проследовал за ним и остановился, устраиваясь таким же образом относительно кухонной двери.
– Где Лесбия?
– А она пошла… – Пятка у Миши соскочила. – В почту! – Он наконец встал в пол. – Мы только что проснулись.
– Зачем в почту?
– За деньгами, – сказал Миша безмятежно. – Сергей, мой папа. Он уже прислал. Только ей не выдавали. У них компьютеры не работали из-за дыма. Может, выдадут, – дождь? а тут?
Он перескочил с ноги на ногу, как футболист, чтобы пнуть рюкзак, но в последний миг притормозил и зацепил его большим пальцем ноги, хитрым приемом обведя Матвея.
– Ждать ее не будем. Сейчас москвичи приедут, вы тут вообще в три этажа сядете. Погуляли день, хватит. Завтракаем и на работу.
– Какие москвичи?.. ПОГУЛЯЛИ? Я себе чуть руки не оторвал.
– Которые пожары потушили. Ну, не я придумал ездить по городам… с ковром. Почему было не взять шкаф. Стену с любимым граффити. С такими баулами переселяться.
– Это ж ты сказал. Переселяться.
– И теперь говорю. Тут капуста. В морозилке жир от свиных копыт. Есть томатная паста. Где-то луковица валялась. Бери нож, я присоединюсь.
– Луковицы нету, – сказала девочка. Она вошла в кухню, толкнув Мишу локтем. Она была в штанах, начинающихся ниже пупа, штанины соединялись почти у колена. Волосы, так и не расчесанные, собраны в хвост на макушке. – Ее Петя съел. Можно с вами поехать?
– Можно, – сказал Миша басом. – Догоню, и опять можно. С малой сиди.
– Лесбия же придет. Мне скучно сидеть. – Она обращалась к Матвею. – Он сказал, вы музыку слушали.
– А покажи ему, как ты умеешь. Она покажет, ладно? Ты такого нигде не увидишь.
– Нигде, да, – сказала девочка. – У меня музыки нет.
– У тебя есть в телефоне. Давай, быстро. А то никуда не поедешь.
– Ладно, – сказала девочка и побежала в комнату.
– Я тоже чуть-чуть умею. – Миша встал ровно, опустил руки и стал подергиваться.
Тук тук тук тук. Вошла девочка с мяукающим телефоном. Положив его на стол, она встала в углу комнаты и сложила руки на животе, подняв одно плечо, как инвалидик. Одну штанину она закасала.
Миша, подергиваясь, пошел на нее. Девочка выгнула шею и вывернула голову, зашевелила руками, с безукоризненной точностью изобразив церебральный паралич. У Матвея волосы на руках встали дыбом. Миша наступал, словно хотел ударить. Девочка выгибалась все дальше и дальше.
Телефон выплевывал комариный ритм.
В маленькой кухне девочка, держась на одних пятках, легла на спину на рюкзак с капустой. По телу ее шли ритмичные судороги. Все мышцы ее тела двигались рассогласованно. Миша нагнулся над ней и схватился за живот. Было полное ощущение, что его тошнит. Девочка стала подниматься, упираясь в пол только внутренними краями стоп. Руки ее словно хотели ухватиться за воздух. Словно не могли ухватиться, противоестественно выгибаясь, каждая рука отдельно. Взяв одну руку другой, она помогла ей взяться за воздух. И вдруг уперлась ладонью себе в челюсть – и одновременно встала.
Миша отпрянул, девочка бросилась к нему. Но остановилась в метре. Семеня и пятясь, она переливалась внутри себя, оставаясь при этом на месте. Миша, взяв себя за затылок, медленно, микроскопическими движениями, выкручивал голову, поворачиваясь вслед за ней и складываясь в коленях, и когда уже почти свернулся в шарик, или кубик, – разжался, как кузнечик, коленями к полу, пятки врозь, и пополз навстречу, короткими рывками на пятках и коленях, руками подтягивая себя вперед и вверх за трусы. Физиономия его выражала изумление – как у фокусника, собирающегося снести ртом яйцо. Взяв одну пятку сзади правой рукой он потащил ее к уху и затем, не размыкая рук, вывернулся в получившееся кольцо.
Девочка подпрыгнула, рванулась плечом вперед, и сразу другим.
Секунды не прошло – а оба уже стояли, потупившись и ухмыляясь.
– Неудобно, на полу… голым, – сказала девочка.
– Места мало, – сказал Миша.
– Я думала, у тебя трусы упадут, – сказала девочка.
Они посмеялись. Она похлопала Мишу по спине покровительственно.
– Она еще по-цыгански умеет!
В прихожей хлопнула дверь.
Вошла Лесбия, свежая, как свекла с грядки, с мокрыми волосами, с двумя пакетами в расставленных руках.
– Забери, – выдохнула она. Вытерла лицо. – Плюс двадцать.
Миша принял у нее пакеты, запустил руку и вынул пластиковый стакан. – Сметана. – Жмурясь, как кот. – С чем мы будем ее есть?
Прибежали младшие. Матвей вышел из кухни.
Пошел включил компьютер. Первый раз за неделю. В почте ничего не было. Прогноз погоды расходился в диапазоне от незначительных осадков до бурных гроз. В ссылках у «Шойгу» оспаривали лидерство «волонтеры» – «православная ферма под Москвой». Выключил компьютер.
В кухне потрошили глазированные сырки. Матвей остановился у стены.
– Я вас не буду дожидаться. Иначе засну. – Он обращался к Лесбии. – Если приедут московские, пустишь их. Я буду там ночевать. Водка их в холодильнике, захотят – пусть выпьют. Или не выпьют. Как сама решишь. С детьми справляешься, со взрослыми тем более разберешься.
– Легко, – легко отозвалась Лесбия. – Мужчины там есть?
– Человек десять. Еще столько же женщин.
– Жаль. Нельзя их выгнать? – Лесбия посмеялась. – Да, Катька? Женщин у нас достаточно?
– Бабушка сегодня придет? – Маленькая девочка, не отрываясь от соломинки, воткнутой в пакет сока.
– Бабушка твоя объелась груш.
– Нельзя так говорить! – Соломинка выпала у девочки изо рта. Лесбия, стремительным движением прошвырнувшись через кухню, воткнула ее обратно.
– Нельзя делать мне замечания – подавишься. – Она выдернула у Пети пачку печенья: – Позавтракай сначала.
Матвей, толкая всех, добрался до рюкзака, с ним присел к холодильнику и стал выгружать кочаны. Заполнил овощной ящик, остальные разложил на полках. Штук шесть оставил в рюкзаке и кинул к ним пасту.
– Ключ дай. – Я принесу. – Миша протиснулся в коридор. —Компьютер не включать, он под паролем. Станет скучно – приходите. Работы навалом. Не говоря о том, что весь подъезд надо мыть.
– Это ты кому? – Лесбия разогнулась. – Там втроем было не разминуться.
– А можно мы музыку возьмем? – Миша.
* * *
Звонок.
Ключ у него. Хотя дверь вроде не запирал.
Матвей слез со стремянки – окинул взглядом потолок. После Миши затер и зашлифовал. Фактически он успел – можно сразу начинать красить.
Нет. Сразу выпить кофе. (Чай дома забыл, а они, конечно, не принесут.)
Он пошел открывать.
– Привет, – сказал друг Дима.
Матвей стоял, лицо и туловище в пыли от шпаклевки, с запудренными пылью волосами.
Дима пропустил вперед девушку. Они вошли и остановились в коридоре. Дима, вытянув шею, заглядывал в кухню.
– Мы с поезда… сразу к вам. – Он улыбался.
Девушка сияла. Она смотрела на Матвея. Улыбаясь открыто, во все зубы.
Дима сделал хозяйский жест девушке – «прошу!».
Они прошли мимо него в кухню.
– Ух ты, как заставлено, – приговаривал Дима. – Но мы поместимся. Правда – Света?
Дима сел на табуретку, а девушка села сверху. Казалось, она его раздавит. Оба сияли. Крепкая, толстая – красивая баба тридцати лет.
– Я хотел тебе сказать спасибо, – сказал Дима из-под девушки. – Ты помог осознать мне, что не надо цепляться за прошлое. И сделать шаг. Света, это Матвей. Я тебе про него много рассказывал. Матвей: Света.
Он прикурил под девушкой и просунул ей прикуренную сигарету. Девушка взяла.
– Он мне всё рассказал, – сказала девушка.
Голос был яркий, громкий, такой же, как ее улыбка и как она сама.
– И мы решили, – сказала она, – вернуть вам деньги.
– Вот, – сказал Дима, протягивая из-под девушки руку.
—
Она спросила:
– Ты не хочешь оформить наши отношения?
Или так:
Матвей рассудительно сказал
Вот пропастища! рассказ обязательно должен начинаться. В жизни разве так бывает? в жизни все, что начинается, началось еще раньше откуда-то; а то – еще раньше. Всё это вместе теряется в глубь веков. Когда все началось постепенно.
А тут бац! начало. Ни с того ни с сего.
Другое дело конец. Тут без вопросов. Кончилось и кончилось. В жизни тысячу раз все кончается. Пока не кончится наконец насовсем. Это представить трудно. Но иногда можно. Хорошего в этом ничего нет; по счастью, это пока не входит в намерения автора. Так вот, про конец. Главное – остановиться, когда конец наступил. А то так можно еще дальше рассасывать. В жизни так часто бывает, но в жизни – ладно, а вот, в рассказе. Конец, обрыв, и дальше – дальше ничего нет.
Теперь можно наконец начать. Раз уже три абзаца от верху открутили. Незаметно, постепенно, как и должно быть. Уже началось. Теперь можно написать заглавие, для разнообразия вот здесь, в середине. Оно будет называться —
МЭЙДЭЙ (хорошее слово, и все равно я не знаю, о чем писать. О ком – знаю.)
Матвей поднял бровь:
– Наши… что? – Он не перестал рассматривать красно-белый кед, с красной подошвой, носком, кружком на месте щиколотки. Все остальные части кеда белые. Кед без шнурков. Мокрый. Постиранный вручную или в стиральной машине.
Она. Сделала шаг и выбила носком ноги кед у него из рук. Носком в носке. В полосатом носке. Матвей сидел на полу в кухне. Пол был чистый, посуда чистая, сквозь чистые стекла ветки облетевшего тополя, и из-за них – небо, – смотрели так, будто нет никаких стекол. В кухню. Кастрюля стояла на плите. Пустая. Чистая.
Матвей без слов потянулся за кедом. Она попыталась отфутболить его подальше, но тут он вдруг проворно перевернулся на колени и дернул за ногу. Она грохнулась на пол.