Напротив нее, лицом к ней, сидит бухгалтер Александра. Тоже симпатичная – но круглая, как солнце. В коротких кудрях – как в лучах. Александре 37. Трудно сказать, что с ней будет в 47.
Остальные бабы в конторе несимпатичные.
Александра поднимает голову от своего 1С, или что там у нее.
– Тебя искал Бабушкин.
– Да, – весело удивляется Анастасия, проходя к столу. – Чего меня искать.
– Зайка потерялся, – говорит Александра, снова углубляясь в свое 1С. – Он у Луизы был вчера. Луиза говорит – ей не надо.
– Какой зайка, – спрашивает Анастасия. Ей совсем неинтересно, какой именно зайка потерялся. Зайки все одинаковые. Все теряются.
Входит Бабушкин. Бабушкин симпатичный. Ему 55 лет.
– Что у тебя с телефоном? – говорит он вместо приветствия. —Сейчас пришлю тебе… Ромашку. Отправь его на Махачкалу.
– Сам не справишься? – спрашивает Анастасия. Ставит телефон на зарядку.
Бабушкин выходит. Ритуальные разговоры ему неинтересны. Он сидит за стеной. Мягкий, приветливый Бабушкин, с лучистым взглядом.
Лупит дождь.
Входит зайка. Шарит взглядом по бабам. Баб в комнате четыре: Анастасия, Александра, Людмила, еще Людмила.
– Анастасия Юрьевна… – говорит зайка неуверенно, переводя взгляд с одной Людмилы на другую.
– Я Анастасия Юрьевна, – говорит Анастасия, открывая файлы.
Смотрит на зайку.
Зайка пожилой. Русский. Анастасия вздыхает. Бодро говорит:
– Стажировку прошел?
Зайка трясет головой. – Нет… Я первый день. Мне сказали, идти к бригадиру. А я не знаю…
– Ничего, Роман, – говорит Анастасия. Берет мобильник. – Федя? Ты где? Хочу тебе дать помощника. На стажировку. Одного.
– Я не Роман, – говорит зайка. – Я Николай.
– Да? – Анастасия смешалась. Но только на миг. – Тебя же Бабушкин послал?
– Я не… – говорит зайка в отчаянии. – Мне сказали – к бригадиру. Я час жду…
Анастасия останавливает его жестом. Слушает. – А, ты здесь?
Входит Фарход. Это Федя. Это молодой невысокий узбек.
– Вот, Федя тебе все объяснит, – говорит Анастасия бодро. Федя окидывает зайку взглядом, жест рукой: за мной.
Зайка останавливается на пороге, хочет что-то спросить. Но раздумывает и бросается за Федей – как в омут головой.
– Весь апрель лил, – замечает Александра, не отрываясь от 1С. – И весь май будет лить.
– Сраная погода, – говорит одна из Людмил с таким выражением, как будто говорит: сраная работа.
Входит зайка. С него льет так, что всем в конторе становится мокро.
– Анастасия Юрьевна… – говорит он, переводя взгляд с одной бабы на другую.
Это тощий мужик под полтос. Русский. Бритый почти под ноль, к тому же татуированный. Девки, держитесь за сумочки.
– Меня Бабушкин послал, – говорит он вопросительно.
Настя глубоко вдыхает.
– Так, Роман, – говорит она. – Ты что такой влажный? Душ принимал? Тебя Бабушкин когда послал? Поезд уже ушел.
– Я не Роман, – говорит он, – я Николай.
Александра первая начинает трястись. Обе Людмилы не выдерживают и ржут в голос.
– Роман, Николай, какая разница, – говорит Настя. Она и сама смеется.
С плохим характером на такой работе делать нечего.
Ромашка однако потерялся. Второй раз. Стоит, смотрит на девчонок. Девки от этого больше закатываются, уже почти рыдают.
Настя встала.
– Пойдем.
Вышли за дверь. Прошли по коридору, коридор полон узбекских женщин. Он отстает. Настя идет, не оглядываясь. Догнал.
Настя сама не маленькая, к тому же каблуки. Он всё равно выше.
– Что за день такой, одни мужики, – сказала Настя самой себе. – Ты точно хочешь здесь работать?
Молчит. Сказал наконец:
– Вариантов нет.
Они вышли в ангар и пошли по ангару. Мимо путей.
– Что у тебя на щеке? – спросила Настя.
– Цветок.
– Вижу, что не рыбка, – Настя, жёстко. – Бабушкин тебя Ромашкой назвал. Тут такой… паноптикум, – пожаловалась. – Фарход, Тахир, еще этот… Турсунмурад. Я их всех Толями зову.
Шли молча.
– С Луизой вчера работал? Сколько вагонов сделал?
– Два.
– Для первого раза это нормально. – Настя остановилась. – Смотри. Есть такая же работа, но в другом депо. На Московском вокзале. Смотря на сколько ты рассчитываешь, конечно. Там фиксированная ставка – двадцать пять тысяч. Не как здесь, от выработки. И там русские работают. Хочешь, я могу тебя туда перевести.
– Да нет, я здесь попробую.
– Пробуй, – согласилась Настя. – Смотри.
Они стоят у стены ангара. Спиной к открытому зеву ворот.
– Это семьдесят первый путь. Вон – семьдесят второй. Тебе нужен шестьдесят четвертый. Это снаружи. Выходишь в ворота – и направо. Там стоит сейчас поезд на Махачкалу. Шестьсот девяносто седьмой. Запомнил? Шестьдесят четвертый путь, Махачкала. Стучись в любой вагон, находи Фархода – Федю. Это твой бригадир сегодня. Я ему сейчас позвоню. Завтра тебя поставлю с постоянным бригадиром, а сегодня с ним отработаешь.
Сказал:
– Спасибо.
И вышел под дождь.
Анастасия повернулась и пошла в контору. Цокая каблуками.
. . .
2. Работник обязуется:
…
е) не разглашать посторонним лицам, в том числе работникам ООО «СТК-Запад», вне рамок исполнения обязанностей сведения об отправке (отпуске) имущества, о сигнализации и иных системах и формах охраны помещения (территории), где выполняются операции с имуществом.
– Что же это за хуйня-то. А? Блядь? Что за хуйня. Жопу подтереть этой бумажкой.
Лосева из Ломоносова, Волкова из Волхова, вопреки произнесенному, складывает трудовой договор вдвое. Потом вчетверо. Потом ввосьмеро. Потом вшестнадцатеро. Хочет втридцатердва – но не может.
Запихивает в задний карман.
И стоит.
Снуют эти… деловые, взад-вперед. Поехала вереница платформ на тракторе, посторонись! Все знают, чего им надо, куда сновать. Одна она не знает.
В стороне так же как она околачивается один, длинный, поглядывает на нее.
Она как-то отвлеклась – и тут он рядом. – Первый день сегодня?
Она кивает. Чует, уже слезы подпирают.
– К кому вас определили, – не отстает.
– А хуй его знает блядь, – говорит Волкова басом. – Сказали ждать. Ни хуя не знаю ничего.
– Тут никто не знает ничего, – утешает он. – Полный этаж начальников – и никто ничего. Непонятно, как поезда с рельс не сходят. Попросите, чтоб вас к Аману приписали.
– Кого, блядь, просить, на хуй. Я тут никого не знаю. Ни хуя не… – Слеза таки выкатывается. – Поеду домой, – говорит Волкова, шмыгая носом. – В Волхов, блядь… электричка… В час двадцать. На вокзале… Пересижу. Ебись они своим трудовым договором… пусть ищут… ветра в поле.
Всё начинает двигаться в одну сторону.
– Двигаемся. – Он ее хватает за плечо. – Со мной будете. Скажете потом, что у Амана. Я его попрошу. Все равно, пока стажировка. Контроля нет.
Волкова простодушная. Ей скажут: иди, – она идет. Она ему в пуп дышит. Волкова маленькая, без грудей. Без зубов. На рожу она ничего, но как улыбнется… Где, блядь, деньги взять на это всё. И стрижка под мальчика.
Идут.
Он говорит:
– Стажировка эта, три дня? Не оплачивается. Бабушкин добрый… они там в кабинетах, – они говорят, что да. Нет. Стажеров поэтому любят. Со мной пятеро устраивались; на следующий день вышел я один. Бригадиры записывают убранные вагоны на себя. Текучка выгодна. Каждый день по десять человек приводят. Русские здесь не работают. Зачем? Если можно нормально трудоустроиться… К середине первого вагона все всё понимают.
И улыбается. Он тоже без зубов. Страшен, как смертный грех.
Волкова против воли смеется.
– Двое щербатых… – Шмыгает носом. – То-то блядь… чернота одна. Скажи, почему, мы, русские, так не можем? Эти-то… горой. Один за одного. А мы, блядь, друг другу – горло перегрызем.
– А мы вот как сделаем, – радуется он. – Будем вдвоем один вагон убирать. Запишем на меня, ну, в мой листок контроля. Потом, при расчете, учтем, я запомню. Если, конечно, будет расчет… Я, честно говоря, не в теме. Всего неделю работаю… Старожил.
Волкова простодушная. Ей скажут – запишем; она запишет. Видно, по роже ее всем все видать.
Хуй знает, куда зашли. Чухают по путям. Впереди – вереница таких же, штук пять. Тащатся по одному. Черных.
– Аман! – орет он во все горло.
Самый передний останавливается. Все его обходят.
– А насчет черных, – он понижает голос, нагибаясь. – …Иллюзия. Казалово. Аман туркмен. И гражданин России. Для него узбеки хуже русских. Таджички тут, две девчонки работают. Мадина и Робия. Какие красивые имена! Он их вообще угнетает, падла. Я с ним немного поговорил… У них вообще там работы нет. Куда им деваться? Они на дорогу одну потратили, потом разрешение на работу.
Приближаются к Аману, или Омону, как его там.
Он стоит, толстый. Рожа аж черная, чернее чем у всех. Блядь, бай! Стоит, ждет их. Недовольный.
– Моя знакомая! – объявляет он. – Мы с ней вдвоем будем убирать. Возьми ее к себе, Аман.
Аман дергает лицом.
– Как зват.
– Оля, – говорит Волкова басом.
– Ола… – повторяет он.
– Возьми ее, – повторяет этот.
Аман делает движение рукой.
– Возми мою сумку.
Он берет.
Аман уходит вперед.
– Тебя-то хоть как зовут, – спрашивает Волкова.
Он молчит. Видно, что хочет бросить эту сумку.
– Дай я понесу, – говорит Волкова.
Он просыпается.
– Зачем? Не надо. Я с ним потом… Про касты слышала когда-нибудь?
– А? – говорит Волкова.
– По понятиям, – говорит он. – Я все думал – почему тут всех зовут не так, как их зовут? Дошло. На зоне мы бы спали у параши. За нами допивать никто не станет, чтобы не зашквариться. Аман – ариец. А мы – варна… или вайхья, не помню. – Он смотрит на Волкову, которая вылупила глаза. – Тут нет имен. Зови меня туалетный утенок, не ошибешься.
Хуя себе, думает Волкова.
Ну нет.
Я Волкова. Волкова из Волхова. Лосева из Ломоносова. А вы тут все – что хотите.