– Не напейся.
– Я спать сейчас пойду. Тебе там матрасы в комнате, разберешься. Потом можно поговорить.
– Сутки мне хватит.
– Последние сутки в жизни? – Матвей выпил. – Выглядишь ты не очень. Примерно как обглоданный рыбный скелет.
– Здоровье при мне, – сказал он. – Со всем остальным хуже. Ты, если добить решил, не стесняйся. За сутки справишься.
– Я тебя не буду добивать. – Матвей встал. – Рад тебя видеть. – Радость плеснула чистой синей волной. – Куришь? Я сам бросил, но для гостей держу. Курить здесь, окно потом откроешь.
Пошел в ванную и врубил душ.
Ты сидишь на стуле у окна, куришь, смотришь в окно.
. . .
Вечером они сидели опять в кухне. Николай немного поел. Матвей достал бутылку из холодильника.
– Ты не пьешь, мне утром на работу. Значит, за следующей идти незачем. Я тебе налью все-таки. Со встречей.
– Давай. – Николай отпил глоток. Потом выпил всю. – Расслабляться не приходилось. Сейчас, честно говоря, тоже. Только голову опустишь, уже надо бежать. Один раз у меня своя комната была. И я ее не удержал. Думал о себе лучше.
– Не надо.
– Не надо?
– Сутки почти прошли, – сказал Матвей. – Завтра я в шесть утра на автобус. Котедж на московском направлении, хорошее место. Почти там же, где мой был. Только дальше. Я там буду три дня, или четыре, пока не закончу. Тут всё есть, денег я тебе оставлю. Интернет там, – (он уже показал Николаю маленькую комнату, где жил), – комнату я закрывать не буду. Осматривайся здесь, гуляй, делай что хочешь. Дождешься меня, продолжим.
– Ты же знаешь, я уйду. Проснусь здесь, и всё станет ясно. Я тебя увидеть хотел – ну, увидел. Ничего не изменилось.
– Началось. – Матвей от души рассмеялся. – Двадцать лет жил, никто мне не говорил, когда мне идти, а когда не идти на работу. Пей еще. – Он поболтал бутылкой. – Ух ты, придется все-таки еще за одной бежать. Надо сейчас, ночью купить трудно.
Николай беспрекословно выпил.
– Тебе не станет всё ясно, пока я схожу? Или пошли вместе. Я тебе все-таки предлагаю сделать, как я. За вечер ничего не успеем.
– Разговаривать особо тоже… Отвык. – Он поднялся. – Пошли.
Они вышли на улицу. Николай прятал руки в рукава куртки. – Холодно у вас.
– Ты не заболел? Вот и решение вопроса. Больного человека на улицу никто не выгонит. Тем более. Завтра у тебя такое похмелье будет, с отвычки, ты порадуешься, что тебя никто не видит. И я тебе сейчас одну вещь скажу. Ты имей в виду, что у пьяного на языке. Знаешь, это, когда идешь домой. Поднимаешь голову – а у тебя в окне свет горит.
– Хорошо, дождусь.
Они зашли в магазин, Матвей набрал соков, печенья, лимонов.
– Друг приехал, – сказал кассирше, сияя. Кассирша посмотрела на них непроницаемо.
– Подари ей апельсин, – сказал Николай.
– Нате. – Они вышли на улицу. – Держишь марку, – сказал Матвей с уважением. Николай усмехнулся.
Пришли домой и расположились. – Бухать или разговаривать? Я предлагаю отложить. Я настроен напиться и забыться. Хочешь фильм смотреть? Есть Аки Каурисмяки. Я такое интервью читал. Семь рюмок с Аки Каурисмяки. Пока… – Матвей запнулся. – Ан, дю, труа. – Загнул пальцы. – Еще четыре.
– Можно. – Они перешли с бутылкой и апельсинами в маленькую комнату и смотрели фильм на компьютере. Начало было про мужика, который потерял память. Конец никто не помнил. Расползлись по постелям.
. . .
Через два дня. Матвей возвращался вечером. Не знал, что застанет дома. Окна темные.
Зашел. Николай спал в большой комнате на матрасе.
Пока он мылся, Николай проснулся. Сидел в кухне, когда Матвей вышел.
– Боялся, что ты уйдешь.
– Я же обещал.
Он кивнул на плиту. – Картошку сжарил. Но я думал, ты завтра.
– Ударно работал. – Матвей снял сковороду и стал есть, прямо холодную. – Я сейчас отключусь, – сказал, когда съел половину. – Спал часов шесть за все время. Если ты ждал двое суток, то может потерпишь еще до утра. Или опять водки. Я купил, на всякий случай. Теперь выходные.
– Ты бухаешь?
– Редко. Но да, бывает. Когда невмоготу. С Аки Каурисмяки. Но в основном работаю. Но держу для гостей.
– Гости часто?
– И тоже редко. Лет пять назад было прямо обвал. Сейчас никого. Думаю, это как климат. Потепление, наводнение. Никто не знает, почему. Может, опять будет.
– Ну да, вот я.
– Ты, – сказал Матвей. – Это не гости.
– Типа хозяин.
– Типа того. Ты мне жизнь сделал. Я хотел стать как ты. А стал как я. Может, не лучший вариант. Но лучший из возможных. Я все-таки выпью.
Он достал бутылку и свернул ей голову. Сделал несколько глотков прямо из горла.
– Я всё. Извини, что плохо встречаю. Хочешь, лягу в большой комнате, можешь пошариться в компьютере.
– Да я не больно… шарюсь.
– Тогда спокойной ночи.
Утром проснулся в восемь, вышел в кухню. Николай уже жарил опять картошку. Повернул голову:
– Потому что мы с ним пидорасы.
– Бон матин, – сказал Матвей. – Как говорят, говорят, в Квебеке.
– Давай сразу о делах.
Матвей кашлянул. Спросил вежливо:
– Может, сначала позавтракаем?
Заглянул в холодильник и извлек бутылку. – Можно, – возразил, перехватив взгляд Николая. – Выходной!
Николай откинулся к стене. Сидел на табурете.
– Это значит, – сказал сквозь зубы, – я один упираюсь. Я был готов к любому. Ты мог продать квартиру. Здесь могла быть полна горница людей. Мог меня отшвырнуть от дверей. Имел право. Но этого я не предвидел. Не с кем разговаривать.
Матвей поразмыслил.
– Жестко, – согласился.
Убрал бутылку обратно.
– Поесть разрешишь? – Нагреб себе картошки. – Лесбия, – сказал жуя, – хорошо готовила. – Не лесбиянка, – он поперхнулся, – …наоборот, – продолжил, откашлявшись. – Сейчас уже могу спокойно вспоминать. А тогда было, конечно, неприятно. Сам чего не ешь?
Николай не шевелился.
Матвей встал, помыл за собой тарелку.
– Начинай, – сказал. – …Или нет! Назрел план. Есть река. Там, правда – лето – все пляжи мясом забиты… в такую-то погоду, – глянув в окно, – может, и ничего. Я знаю одни кусты. Где никого нет.
– Могу обосновать, – посмотрев на Николая. – Ты очень скован. С первого взгляда было видно – по тому, как вскочил. Я на лестницах ночевал, знаю. Я тебя зачем здесь оставлял. Хотел чтоб ты рассредоточился. Если напряженно вглядываться в одну точку, многое ускользает.
Николай молча встал.
– Подожди. – Матвей сходил за рюкзаком, вернулся. Сложил бутылку из холодильника, сок, фрукты. – Это тебе, – пояснил. – Если холодно станет, чтоб сразу домой не возвращаться. Я-то не мерзну, жировой слой большой. …Можно костер развести, вполне заменяет. Но долго. Ты не выдержишь.
Они вышли на улицу.
Шли молча. Потом Матвей заговорил.
– Лет десять последних я не выезжал. Хотел понять, можно вообще жить. Евпочя. – Усмехнулся. – Ты в интернете не шаришься – а так говорят.
Николай молчал. Потом спросил:
– И как?
– Пока не понял. – Засмеялись.
– Беседер, – сказал Николай.
– О, – удивился Матвей. – Это по-ихнему, что ли? Я когда-то увлекался. Шлёма Карлебах меня зачаровал. Сам Михед, сам Михед, сам Михед себе начальник, – запел он. – Сам Михед, сам Михед, сам себе начальник. Сам-сам Михе-е-е-ед себе нача-а-альник, сам-сам Михе-е-ед. Сам себе начальник! Далеко дело не зашло. Ограничился двумя. Сэ ля лютэ финале, – запел он, – групэ-ну э димэн. Линте-ерна-сионале сэра ле жанрюмэн! …Ты сказал, что я не упираюсь. Я упираюсь. Как могу. Тут марксистский кружок. Последнее время, правда, больше в пользу водки. Теперь опять пойду. Ты меня устыдил.
– Любишь ты эти секты, – сказал Николай. – В церковь, помню, ходил.
Начался частный сектор. Они прошли мимо гаражей и вышли на тропинку на склоне холма. Здесь можно было идти только гуськом.
Потом Матвей свернул на малозаметное ответвление и сбежал вниз.
Здесь было широкое шоссе с пешеходным переходом. Матвей нажал кнопку на светофоре.
– Придется через центр пройти. Но дальше близко. – Зажегся зеленый, они перешли. – Лестницу к вокзалу деревянную помнишь? Еще стоит. Половины ступеней нет. Я туда гостей водил. Как каскадеры, кувыркались.
От моста через овраг начиналась пешеходная аллея между парадными сталинскими пятиэтажками, крашеными в радующие глаз цвета. Технический университет, суд, налоговая инспекция.
– Про дом что сказал, – подал голос Николай.
– Дом? Котедж?
– Твой.
Матвей пожал плечами.
– Как у тебя с водкой, – сформулировал погодя. – Раз позвонили, два позвонили. Я отклонял приглашения. Так двадцать лет уже никого не видел.
– Беседер, – сказал Николай. – Далеко до твоих кустов?
– Какой нетерпеливый. Через центр, говорю, пройти придется.
Через пять минут уже был и центр. Перешли еще и двинулись по «Дворянской», только в кавычках это можно писать, мимо нарядных низких особнячков, кафе, кафе, банков.
– Маленький город.
– Маленький, – согласился Матвей. – Для тех, кто большие видел. Тут половина ездит в Москву. А половина сидит в своих огородах.
Потом он зафыркал. Показал через дорогу.
– Здесь был магазин. Убей меня, это было на самом деле, не в фельетоне. Назывался «Свобода», а в окне разъяснение: «Свобода – это свобода выбора покупок».
– Это при мне.
Поворот. Прошли по узкому переулку.
– Теперь всё, – сказал Матвей.
И побежал вниз, как слон, ломая кусты.
Николай спускался следом, значительно отставая.
В кустах обнаружилась тропинка, может быть, проломленная только что, а за тропинкой, на песчаной проплешине, сидел Матвей на бревне, довольный. Уже бутылку держал:
– Глотни для профилактики.
Николай сделал глоток, Матвей подал ему хлеб. Зажевал хлебом. Сам Матвей приложился следом. Запил соком, поставил сок на песок.
– Тут купаются, – сказал. – Но лучше не надо. Вода не того. – Растянулся вдоль на бревне и попытался смотреть в небо. Свалился. Кряхтя, поднялся, отряхнулся, сел.