Возвращение росомахи — страница 21 из 26

ТОП

Стреляя в зверей, мы стреляем в свои души.

Глава 14Ермил. Спасение росомашат

Дед Ермил, несмотря на то что уже не единожды давал зарок завязать с промыслом, как только открывался сезон, начинал метаться по дому. В конце концов не выдерживал и уходил в тайгу, обещая жене, что лишь на пару недель, душу отвести. Но никогда не держал слово. Вот и нынче, хотя в его меховой копилке было уже девять соболей и пора было в Верхи, да и суставы разболелись так, что по утрам, прежде чем подняться с нар, по полчаса массировал колени и поясницу, старый охотник все же решил продолжать охоту, дабы довести счет до пятнадцати хвостов. Тогда уж никто не скажет, что Ермилу пора на покой.

Но верно в народе говорят — человек предполагает, а Бог располагает. Вечером у него начались страшные рези в желудке. А стоило съесть чего-нибудь, даже просто выпить чайку, так боль становилась нестерпимой. Похоже, открылась давно забытая язва. Два дня лечился травами, но ему становилось все хуже и хуже. Надо было срочно выбираться в жилуху.

Отправился в путь налегке — взял лишь шкурки соболей и несколько сухарей. В село вошел в середине ночи. Как ни странно, в его избе теплился огонек. «Батюшки! Неужто бабка чует, что иду?» — обрадовался Ермил.

Как только стукнул калиткой, дверь отворилась. Маленькая, придавленная годами жена всплеснула сухонькими ладошками:

— Господи! Слава богу, живой! Чего только не передумала — сны плохие видела.

— Не зря видела. Чтой-то совсем плохо мне, мать. Еле дошел.

— Может, сбегать Степу разбудить?

— Угомонись. Утро вечера мудренее… Динке лучше поесть дай…

К утру деду похужело, и Степан отвез его в город, в больницу. Прощаясь, отец сказал:

— Сынок, похоже, я тут надолго. Ты уж сходи, собери мои капканы, да пасти с кулемками опусти.

— Не волнуйся, батя. Все сделаю. Ты, главное, поправляйся.

* * *

Сразу же выбраться на отцовский участок Степану не удалось. Все время задерживали какие-то дела. Попал уже в марте. На первом путике снял трех соболей и одну норку. Вернее, только ее переднюю часть: сохранилось то, что находилось в воде. Остальное мыши съели. На втором в кулемки угодила пара огненно-рыжих колонков. Третий, последний, путик — Ермиловский угол — был самым длинным, но из семидесяти ловушек порадовала только одна пасть, стоящая в самом конце у «чайного» родника. Уже издали было видно, что самолов сработал. Степан непроизвольно прибавил шаг. Однако пасть оказалась пуста.

По остаткам шерсти на бревне и уже оплывшим под солнцем следам охотник определил, что в ловушку угодила росомаха. Сильный зверь сумел выбраться из-под тяжелого давка и, оставляя на снегу борозду (со стороны казалось, будто протащили мешок с песком), уполз в сторону скалистого нагорья.

По характеру следа Степан понял, что у зверя не действуют задние конечности. Это обнадеживало: значит, ушел недалеко! Однако, к удивлению опытного охотоведа, ему пришлось, несколько раз теряя и вновь находя борозду, идти три километра, прежде чем она уперлась в зажатую между каменных глыб снежную нору. Овал лаза от частого посещения был отполирован до блеска.

— Ах, вон оно что! К детям ползла.

Степан принялся топором вскрывать канал, но никак не мог добраться до жилой камеры. Выручил Мавр — его чуткое ухо что-то уловило, и пес, дрожа от возбуждения, принялся раскапывать сугроб метрах в пяти от Степана. Тот бросился на помощь. Когда истончившийся купол обвалился, охотовед увидел шертистый ком. Степан отпрянул было, но ком не шелохнулся. В голове пронеслось: «Мертвая! Где же детеныши?»

Шерстинки посреди шубы слегка зашевелились. В густом меху охотовед нащупал двух щенят. Отощавшие малыши едва слышно пищали. Они были так слабы, что, когда пытались поднять головки, их начинала сотрясать неудержимая дрожь. Тем не менее лобастый щенок открыл «пасть» и даже попытался оскалиться. Второй, напротив, смотрел доверчиво, с надеждой.

Малыши были такими худыми, что сквозь нежную шубку прощупывалось каждое ребрышко, и улавливался стук сердца. Вид крошек растрогал охотоведа. Он, как никто другой, понимал: еще день-два — и им конец.

— Давайте-ка сюда, заморыши! Тут тепло! — Степан сунул малышей за пазуху.

Затем вытащил из норы и росомаху. Увидев, что та без хвоста, ахнул:

— Батюшки, старая знакомая!

Придя в зимовье, Степан растопил железную печь, развел в кружке с горячей водой сухое молоко и налил его в пластиковую бутылку. Пометавшись в поисках подходящей соски, отрезал от кожаной перчатки мизинец и, проткнув шилом дырку, надел на горлышко. Выпив теплого молока, малыши подняли тупые мордочки и запищали, требуя добавки. В итоге каждый выхлебал граммов по триста.

— Сколько ж дней вы, ребятки, голодали?! — оглядывая росомашат, произнес Степан.

Сознание того, что он спас их от смерти, наполнило его сердце радостью. Вернувшись домой, первым делом спросил жену:

— Вера, ты не знаешь, у кого в деревне ощенилась сука?

— На что тебе?

— Да вот росомашат на отцовом участке подобрал. Мать померла. Пристроить надо.

Степан вынул из-за пазухи найденышей.

— Ой, какие хорошенькие! — воскликнула жена. — В рубашке, похоже, родились. Пока ты ходил, у нашей Натальи Аська ощенилась. Что интересно, один из щенков — копия твой Мавр.

Степан вздохнул с облегчением: его двоюродная сестра Наталья — добрый человек. Уж у нее-то росомашата не пропадут.

Дверь открыл муж сестры — Николай. Этот поджарый, жилистый мужик объявился в поселке лет пять назад после отбытия срока в колонии. Человеком он оказался мастеровым и безобидным. Сойдясь с вдовой Натальей, жил тихо: рыбачил, плотничал по дворам, частенько помогал отцу Сергию. Это он вырезал из сосновых плах Царские врата и обрамление для иконостаса. Как бы оправдывая свою необычную фамилию — Пуля, — делал он все быстро и ловко.

Степан показал Николаю спящих в корзинке малышей.

— У них мать погибла. Вера сказала, у вас Аська ощенилась. Возьми, пожалуйста. Выкормить надо.

— Щенки-то чьи?

— Росомахи.

Николай напрягся.

— Я, конечно, не охотник, но слышал, что росомаха вредный зверь. Мол, в тайге она главный мародер, чуть ли не подручная сатаны. Даже…

— Зачем всех слушаешь? — перебил раздраженно Степан. — Если что интересно, у меня спроси. Про любого зверя расскажу. На самом деле росомаха очень даже полезный и разумный зверь. А главное — необходимый тайге.

— Ну ладно, коль так. А долго выкармливать?

— До осени. Потом на зообазу сдадим. На росомах всегда большой спрос.

— Айда! Попробуем Аську обмануть.

Пуля взял росомашат и, обсыпав их сенной трухой, устилавшей пол хлева, сунул прямо к брюху собаки. Та тщательно обнюхала пополнение. Запах не чужой, но ее малышами не пахнет. Зарычала было на всякий случай, но голодные росомашата уже успели прилепиться к соскам. Материнский инстинкт не позволил лишать их пищи. Тем более что потягивали они до того жадно и энергично, что Ася даже задремала от блаженства. Ей нравилось, когда так активно опустошались ее сосцы.

Перед уходом Степан наклонился и ласково погладил собаку.

— Умница! Спасибо тебе.

После живительного сна росомашата сели и заозирались: куда это они попали? Вокруг светло и просторно, рядом на мягкой подстилке копошатся незнакомые щенки. Вместо темного косматого живота перед ними вздымался белый и довольно гладкий. От него не пахло матерью. Все чужое. Зато тепло и сытно! Но где же мама?!

Тут что-то заскрипело, и стало еще светлей. Над ними склонился большой зверь. Лобастый предупредительно ощерился. Наталья, а это была она, осмотрев малышей, запричитала:

— Бедняжечки! Какие вы худенькие! Ну ничего, я вас откормлю, вы только кушать не ленитесь.

Мелодичные звуки, издаваемые незнакомкой, и нежные прикосновения были до того приятны, что по телу росомашат пробежала сладкая дрожь.

За месяц найденыши окрепли и освоились. Теперь они не лежали часами под боком Аськи, а резво бегали по двору, участвовали в общих играх и потешных потасовках. Лобастый в азарте подчас так злобился, что горлышко начинало дрожать от хриплых звуков, и игра переходила в драку. Николай с Натальей от души смеялись, видя, как неуклюже переваливается на бегу с лапы на лапу убегающий от него брат. За эту комичную походку они назвали его Топом.

Добродушный малыш всем улыбался. Кто-то возразит: «Росомаха не может улыбаться!» Ну да, не может. А вот Топ мог, причем так искренне, что ему тоже начинали улыбаться в ответ.

Несмотря на упитанность, он в этой дворовой команде был самым подвижным и любопытным. Вскоре Топ знал в лицо обитателей не только человечьего логова, но и большинство соседей. Его удивляло то, что на них нет теплой, пушистой шерсти. Еще больше поражало пристрастие людей к ходьбе на двух лапах. Он тоже так умел, но на четырех-то удобней и быстрей.

Топ различал двуногих не только по внешнему виду, но и по голосам. Грубые, хриплые принадлежали самцам. У самок голоса были нежнее и мягче. Особенно приятный был у пышнотелой коротышки, кормившей их.

Запахи, шедшие от нее, приветливый взгляд говорили: ее не надо бояться, ей можно доверять. Выражая свою симпатию, Топ частенько покусывал мягкие пальцы кормилицы, а во дворе, не отступая ни на шаг, путался под ногами. Тут же постоянно крутилась коза Манька. Она все норовила пожевать подол юбки своей хозяйки. Топ из ревности запрыгивал козе на спину и, больно кусая загривок, отгонял подальше.

Поскольку молока у Аськи на всех не хватало, Коротышка стала подкармливать малышей кашами. Больше всего накладывала увальню Топу. Она же приучила его есть хлеб. Однажды, отщипнув кусок от еще теплого каравая, протянула его любимцу, ласково воркуя: «Ешь, Топушка, ешь!» Малыш опасливо обнюхал необычное угощение и отвернул мордочку: запах приятный, но пробовать страшно.

— Глупенький! Это так вкусно! — Наталья демонстративно откусила кусочек и, аппетитно чмокая губами, снова протянула хлеб малышу.

Топ последовал красноречивому примеру, а разжевав, весело покачал хвостом: «Вкусно! Еще!»

Восхищенная понятливостью малыша, Наталья потрепала его за ушами — «Умница!» — и протянула кусочек побольше. Когда она попыталась так же подкормить и приголубить Лобастого, тот сердито заурчал и попятился.

С того дня любимым лакомством Топа стал свежеиспеченный хлеб. Когда хозяйка пекла его и по двору расплывался пьянящий хлебный дух, он, в предвкушении теплой краюхи, садился у двери, терпеливо дожидаясь угощения.

Со временем щенкам и росомашатам начали давать мясо, рыбу. При «дележе» лучший кусок, как правило, отхватывал Лобастый.

— Знатный добытчик из него выйдет, — заключила хозяйка.

— Не спеши. Дай клыкам вырасти, тогда посмотрим, — возразил муж.

Если Топ был общительным и дружелюбным, одним своим видом вызывал улыбку, то Лобастый постоянно демонстрировал свой недоверчивый и нелюдимый характер. Не дай бог кому-нибудь взглянуть на него в упор. Он тут же начинал злобно скалиться и рычать.

Топ, наоборот, сам тянулся к людям. Когда Наталья с Николаем разговаривали, он потешно наклонял голову, как будто пытался понять их. И, судя по его поведению, он действительно кое-что понимал. Если ему говорили: «Не хулигань!» — он отходил с виноватым видом, а когда говорили: «Молодец!» — подпрыгивал, восторженно вилял хвостом. И с каждым днем количество слов, на которые он «разумно» реагировал, росло.

Топ был любимчиком не только благодаря смекалке и добродушию, а еще и потому, что в нем, несмотря на полноту и обманчивую неуклюжесть, чувствовался крепкий внутренний стержень. У него были хорошие, ровные отношения со всеми, но признавал он только Пулю, Наталью и высокого двуногого с «мордой», густо заросшей кудрявой шерстью, — Степана.

Тот навещал найденышей вместе со своим громадным псом, которого Топ запомнил, поскольку он был увеличенной копией его лучшего друга — Амура, тоже белого, с черными лапами пса. В этом сходстве не было ничего удивительного — Мавр был отцом Амура.

В очередной раз осматривая росомашат, Степан сказал Пуле:

— Поразительно, что Топ такой покладистый. Для росомах это не характерно. Почти все изучавшие и наблюдавшие их биологи отмечают агрессивность, необщительность этих зверей. Думаю, что, кроме присущего ему от рождения доброго нрава, этому поспособствовало то, что он попал к нам сосунком. А вот брат никак не раскроется. Жесткий характер. Два брата, а какие разные… Все, как у людей.

— Ты, Степан, оказался прав: врут охотники про росомах. Сколько я за этими мальцами наблюдаю — ничего худого не заметил. Наоборот, по чистоплотности и вовсе всем пример. Вылизываются часами, в туалет ходят в одно и то же место.

— А ты все — дьяволы, дьяволы! Какие ж они дьяволы? Мы ведь их сами злобим. Помнишь, к моему бате одна повадилась? Так он же сам виноват — стрелял в нее. Вот и мстила.

Мужики помолчали, думая каждый о своем.

— Николай, а ты не хочешь охотой заняться? — неожиданно спросил Степан. — Наши на пушнине и мясе хорошо зарабатывают. Участки свободные есть. Сейчас два пустует.

— Да нет. Не лежит у меня к этому делу душа. Курицу-то зарезать не могу.

— Понятно… Мне это знакомо…

* * *

Если Топ радовался всем и всему, то хитрован Лобастый был всегда сосредоточен, себе на уме. Как только хозяйка уходила из дома, он подсовывал когти под дверь и рывком открывал ее. Прокравшись на кухню, хватал, что глянется, и уносил добычу под кровать или за печь, где втихаря съедал. Когда маленького «медвежатника» застукали и попытались наказать, он принял такой покаянный вид, что гнев уступил место с трудом сдерживаемой улыбке.

Этот разбойник был до такой степени ушлым, что даже научился открывать холодильник.

Однажды он все же крупно проштрафился. С такой силой дернул нижнюю, запертую на замок, дверцу горки, что стоящая на верхних полках посуда повалилась на пол. На грохот разбившихся тарелок, чашек и рюмок вбежала хозяйка. Копившаяся десятилетиями посуда, частью оставшаяся еще от родителей, превратилась в груду осколков. В сторонке стоял, понурив голову, Лобастый. И хотя его взгляд выражал глубокое страдание, тут даже добросердечная Наталья не сдержалась и в гневе вышвырнула разбойника на крыльцо.

После этого случая входную дверь в летнюю кухню и избу стали запирать на двухстороннюю задвижку. Во дворе же «молодежь» ни в чем не ограничивали. Они устраивали потешные схватки, погони. Когда солнце особенно сильно припекало, отлеживались в тени.

Лобастый к общим играм и вылазкам присоединялся редко. Как правило, разгуливал в одиночестве или отлеживался под крыльцом. Топ же с подросшими щенками, можно сказать, сроднился. А с Амуром они даже ночью не расставались: спали, прижавшись друг к дружке.

В четыре месяца росомашата хоть и не достигли размеров взрослых особей, но окрас меха уже ничем не отличался: буро-коричневая спина, та же подковообразная шлея от основания хвоста до предплечья. Ноги от ступней до колен в черной блестящей шерсти. Только у Лобастого, в отличие от брата, спина была намного светлей и по цвету почти сливалась со шлеей.

Степан частенько заходил и осматривал росомашат. Когда очередь доходила до Лобастого, Пуля предупреждал:

— Поосторожней! Он, черт такой, может и тяпнуть. Его и сдашь на зообазу. А Топа я оставлю. Привязались мы к нему. Особенно Наталья. Ласкун такой, умница!

— Да уж! Звери, как и люди, всяк со своим характером.

Глава 15Рыбак

Пуля со временем стал неплохо понимать издаваемый Топом стрекот, урчание. Когда выходил из дома в громадных черных сапогах и приветствовал всех словами «Кто сегодня со мной?», Топ, комично мотая головой, тут же бежал к калитке и радостно стрекотал. Он знал: сейчас хозяин достанет из сарая длинные гибкие палки, пахнущую рыбой брезентовую сумку, и они пойдут на озеро или речку. Однажды Пуля ушел на рыбалку один. Так Топ до того разобиделся, что забился за поленницу и, как ни пытались его выманить, просидел там до ночи.

Отец Сергий тоже любил порыбачить и, когда возвращался с уловом, всегда заворачивал во двор Николая Николаевича, чтобы угостить росомашат мелочью (специально оставлял для них). А случались и такие особенные дни, когда на рыбалку отправлялись все вместе: священник, Николай и Топ. Если Николай был занят (кому-то крышу перекрывал, ставни менял), а батюшка отправлялся на рыбалку, то он непременно брал с собой и Топа. Вот и нынче был такой день.

Выйдя к излучине с глубоким омутом, отец Сергий бросил в воду ком каши и забросил удочку. С этого момента понятливый Топ не сводил с поплавка глаз. Увидев, что тот заиграл, вытянувшись в струну, подался вперед. Когда батюшка стал подтягивать бьющуюся рыбу к берегу, не выдержал — прыгнул в воду. Первый раз отца Сергия это умилило, но, когда с крючка сошло подряд два голавля, он шуганул «помощника». Расстроенный росомашонок ушел за прибрежный ивняк. Вскоре оттуда донесся шумный всплеск.

«Щука, что ли, играет? Надо бы живца там закинуть», — подумал батюшка. Обогнув заросли, он увидел Топа, доедавшего рыбку на торчащей из воды коряге. «Откуда он ее взял?»

Притаившись, отец Сергий стал наблюдать. Недалеко от коряги плавал размякший кусок хлеба. Вокруг суетилась мелочь. Как только появилась рыба покрупнее, Топ резким движением выхватил ее из воды.

«Вот это да! Сообразительный, чертяка!» — подивился батюшка и тихонько вернулся на свое место. Минут через десять росомашонок подошел к священнику с очередной добычей в зубах. Положив ее у ног, застенчиво отвернулся.

— Ай да молодец! Меня обловил! — похвалил отец Сергий, а про себя подумал: «И чего это ученые мужи пишут, будто звери разума не имеют? Создатель никого не обидел. Это мы самовольно возвысили себя над всем живым. Понимать, чувствовать божьих созданий не желаем».

Невольно припомнился недавний курьезный случай. Церковь в Верхах приземистая, а вот колокольню Пуля срубил высокую. Народ радовался, когда на праздник и после литургии благостный звон начинался. Селяне душой воспаряли. Как-то утром, еще и коров не выгнали, ни с того ни с сего по селу понеслось: «Бом-бом», потом опять: «Бом! Бом!» Что такое? Балует, что ли, кто?

Вышел и увидел, что на перилах колокольни вороны сидят. Некоторые важно прохаживаются. А одна со всей силы за веревку дергает. Пришлось подняться. Прогнал всех. Только спустился — опять: «Бом! Бом!» И не одна ворона — сразу две за веревки тянут. Дернут, отойдут, другие подходят. Так по очереди и звонят. Вот ведь до чего додумались! После этого, чтобы непорядок пресечь, веревки внатяжку к перилам стали привязывать.

* * *

Благодаря необычайно тонкому обонянию и слуху Топ лучше всех щенят ориентировался в изменчивой обстановке и мало-помалу приобрел такой авторитет, что его стали признавать вожаком.

Природная наблюдательность помогла ему понять, что прямоходящие отличаются друг от друга характерами. Потому и пахнут они по-разному. Внюхайся — и не останется никакой загадки. Его хозяин, например, судя по запаху, справедлив и добр: если провинился, может отругать, а отличился — дать что-нибудь вкусненькое.

Как-то, вернувшись с рыбалки, Топ не нашел во дворе брата. Это не удивило его: и раньше бывало, что Лобастый пропадал до вечера. Но шли дни, а тот так и не появлялся. Хотя они и не были дружны, Топ скучал, пытался даже искать брата, но безуспешно. Неудивительно — охотовед увез его в город.

Глава 16Первая охота

Подошло время, когда Топ начал смутно сознавать, что мир, в котором он живет, не его мир. Его настоящий дом — в лесу. Он был уверен, что именно туда ушел и брат. Теперь, когда его брали на рыбалку, он не следовал, как прежде, по пятам за двуногими, а, сворачивая с тропы, с каждым разом все глубже забирался в таинственную чащу.

Как-то рядом с ним из-под листьев вынырнул зайчонок. Перебегая короткими рывками, он вздрагивал и надолго замирал, принюхиваясь дрожащим от страха носиком. Увидев громадного зверя, малыш бросился наутек, однако Топ оказался проворней.

Схватив зубами бархатистый шарик, он съел свою первую добычу. В другой раз на него выбежал бурундук и изумленно уставился черными глазками-бусинками. Топ попытался схватить его, но стоило ему шевельнуться, как тот исчез: вроде только что был, а уже нет!

Набегавшись вволю, росомашонок возвращался к рыбакам.

Настал день, когда он отважился на самостоятельную вылазку. Верный ему Амур следовал рядом.

Углубляясь в лес все дальше и дальше, друзья рыскали по чащобе, взбирались на скалы. В заросшем молодыми сосенками горельнике тонкое обоняние Топа уловило волнующий дух. Память предков подсказала, что это запах большого зверя. Свернув на него, он вскоре увидел торчащие из травы беловатые кончики рогов, вздувшийся бок лося.

Топ был потрясен — впервые видел столько мяса сразу. И все оно принадлежало ему и Амуру. Это он нашел его и теперь никому не отдаст свою добычу! Молодой хищник наелся так, что живот стал похож на туго накачанный шар. Амур же не стал даже пробовать. Понюхав, сморщил нос и улегся с наветренной стороны. Топ никак не мог понять, почему его друг отказывается от такой вкуснятины.

Через день, вспомнив про гору мяса, росомашонок отправился к ней один. Но в этот раз пообедать не удалось. У туши пировала стая волков. Один из них, заметив Топа, грозно оскалил окровавленные клыки и, наклонив голову, сделал предупредительный шаг в его сторону. Топ понял, что ему лучше уйти. Так он узнал, что в лесу есть звери посильней его и их лучше сторониться. Возвращаться к двуногим не хотелось. Хозяйка, конечно, добрая и ласковая, но похлебка, которой его кормили, порядком надоела. Молодой организм хищника требовал мяса. Так что надо было искать новую поживу. Вскоре Топ набрел на заросли сочной, спелой малины. Ягоды выглядели столь аппетитно и от них исходил такой соблазнительный аромат, что он решил попробовать их. Пасть заполнила сладость. Топ ел и ел мягкую вкуснятину до тех пор, пока его не затошнило…

Для Топа это было важное открытие: оказывается, в лесу, кроме мяса, есть и иная пища. Радуясь сытости и свободе, он прилег на прогретую солнцем каменную глыбу недалеко от малинника. В какой-то момент боковым зрением засек вылезавшего из норы остромордого зверя. Вот это добыча!

Разглядев, что тот заметно крупнее его, Топ заколебался: стоит ли связываться? Но внутренний голос ободрял: не бойся, вперед! Сам того не ожидая, он резко развернулся и что есть силы застрекотал. Этот боевой клич пробудил в нем дремавший дух хищника. Барсук, а это был он, дрогнул и стал пятиться. Еще раз окинув оценивающим взглядом приземистого, плотно сложенного толстяка в сероватой, отливающей серебром шубе, Топ опять засомневался — одолеет ли? Но охотничьи инстинкты уже завладели им: он ринулся в атаку. Барсук, проявив неожиданное проворство, пронзительно вереща, в три прыжка достиг лаза и скрылся в подземном убежище.

Эта неудача стала очередным уроком для Топа: возле норы нападать бессмысленно. Нужно дать намеченной жертве отойти от входа подальше и атаковать, перекрыв путь к отступлению.

Определив направление ветра, он залег в отдалении, но так, чтобы был виден выход из норы. Потянулись часы ожидания. Сумерки медленно густели, звезды замерцали, как глаза невидимых зверей. Топ заметил за ними удивительное свойство: если задремлешь, то когда откроешь глаза, они оказываются в другом месте. По этим небесным светлячкам он впоследствии научился определять время. Днем делал это по солнцу.

«Когда же этот толстяк выйдет?! Так хочется есть! — страдал Топ, но тут же сам себя успокаивал: — Терпение! Терпение!»

Наконец белесая голова с черными полосками по обеим сторонам морды высунулась из норы. Оглядевшись и ничего подозрительного не приметив, барсук поковылял по косогору к ручью. Пора!

Нагнав увальня, Топ с парализующим волю ревом запрыгнул на него сзади. Сомкнув клыки на шее, он вскоре почувствовал, как слабеет сопротивление жертвы… От ярости и непривычного напряжения челюсти свело судорогой. С трудом разомкнув их, он ощутил такую бьющую через край радость, что, издав счастливый стрекот, несколько раз высоко подпрыгнул над заслуженной добычей.

Никто никогда не обучал его охоте, а вот получилось! Для Топа стало откровением то, что мясо, добытое в борьбе, гораздо вкусней. Он решил не возвращаться к людям.

Услышав на следующий день голос хозяина: «Топ! Топ! Ау! Топ! Ау!» — он понял: его ищут! Хотел было побежать навстречу и уже даже рванулся, но что-то остановило: понял — его дом здесь.

Однако не все в его новой жизни было легко и гладко. Уже на следующий день рысь отняла у него остатки барсука. Топ был молод, его мускусная железа, извергающая обезоруживающую струю, еще не созрела, а силенок противостоять крупной, поджарой кошке не хватало. Возмущенно урча, он удалился. Но голодать не пришлось: мясо беспечной куропатки оказалось даже вкусней барсучьего.

Без устали рыская по лесу, зверь учился различать звуки леса. Голоса пернатых подсказывали ему, где добыча, где опасность. А по тому, как бежит тот или иной зверь, Топ стал понимать, спасается тот или сам кого-то преследует. Вот и сейчас мимо него размашистой рысью пронеслись лоси. Все ясно! Кто-то их потревожил. Точно — вон и волки показались.

Поохотившись и нагулявшись, Топ отправлялся отдыхать на ближайшее продуваемое возвышение. Дремал, правда, чутко и при малейшем шорохе зорко осматривался, принюхивался, прислушивался. Однажды, нежась на обрывистом берегу, он услышал громкий треск сучьев. Из леса на плес вышла медвежья семья: мамаша, пестун и медвежонок. Широколобая медведица, с колышущимися от жира боками и широкой спиной, показалась Топу громадной глыбой. Ступала она сосредоточенно, лишь изредка бросая исподлобья взгляды по сторонам. Когда семейка подошла ближе, он разглядел выглядывающие из пасти мамаши желтые кончики клыков.

Покачивая головой в такт шагам, она вела своих деток к шумному, заваленному валунами порожку, соединяющему верхний и нижний плесы. Перейдя пенистый поток, медведица, уверенная, что пестун поможет братишке, направилась по травянистому косогору в лес. Но тот, не останавливаясь, побежал следом. Малыш же, напуганный шумом пенящейся воды, остался скулить на берегу.

Топ ожидал, что мать бросится ему на помощь, но ошибся. Медведица подскочила к пестуну и отвалила ему такую затрещину, что тот кубарем покатился к реке. Урок пошел впрок: пестун, прыгая по мокрым валунам, подсобил братишке перейти порожек.

Ошалев от первых успехов, Топ настолько осмелел, что решил попытаться завалить лосенка, жившего с мамашей в затянутом молодью горельнике. Но как к нему подступиться? Лосенок всегда следовал в двух-трех шагах от матери, а подставляться под удары ее мощных копыт Топу не хотелось.

Как-то, наблюдая за ними в отдалении, Топ увидел, что лосиха спрыгнула с крутого яра к воде, а малыш залег в траве. Тут уж молодой хищник не устоял. Заметив приближение бурой торпеды, лосенок, вместо того чтобы кинуться к матери, припал к земле и замер, чем и предопределил исход атаки…

Топ не стал сразу есть добычу. Сначала следовало успокоить рвущееся от ликования из грудной клетки сердце и насладиться сознанием своего могущества. Снизу донесся скрежет гальки. Это поднималась от ключа лосиха. Опьяненный победой, Топ приготовился было защищать добычу, но интуиция подсказала, что благоразумнее затаиться. Он быстро вскарабкался на дерево и распластался на толстой ветви.

Ждать, когда лосиха оставит бездыханное дитя, пришлось долго. Зато потом молодой разбойник столовался безбоязненно. Отдыхать заполз под буреломный отвал: там было прохладно. Но прежде, чтобы на жаре остатки недоеденной добычи не портились, перетащил все к ключу. Притопив мясо в родниковой воде, завалил его сверху валунами.

Всласть поспав, Топ потянулся во всю длину. Оттягивая задние лапы, широко зевнул, сощурил черные глазки и, взобравшись на поваленный ствол, прошел по прогретой коре. Еще несколько мощных прыжков, и он, перелетев кусты, оказался на уступе скалы. Отсюда удобно было обозревать окрестности.

Вдали за отрогом поблескивал край озера. Где-то там живут его кормильцы и верный друг — Амур. В глазах Топа мелькнула грусть, но окружающий простор, сознание того, что он может сам решать, куда идти, чем заниматься, и припрятанная гора мяса не оставляли сомнений — он сделал правильный выбор!

Глава 17Трагическая ошибка

Прошел год. Незаметно подкралась очередная слезливая осень. Топ возмужал и чувствовал себя на оконтуренном пахучими метками участке полноправным хозяином. До совершенства отточив умение выслеживать, ловить и умерщвлять добычу, он редко голодал.

Погожие дни сменились ненастными. По небу лениво ползли низкие, лохматые, наполненные влагой тучи. То и дело начинал сеять мелкий, нудный дождь. Топ спасался от него под старыми елями — их покатые шатровые кроны не пропускали ни капли.

По утрам траву в распадках выбеливал иней. Заморозки с каждым днем крепчали. Отряхнули ржавый головной убор деревья. По оголившейся тайге свободно загулял стылый ветер. А вскоре и водоемы начали затягиваться тонким, стрельчатым ледком.

Ходить по лесу стало намного легче: траву прибили морозы, а листья осыпались. Теперь любое движение зверя и птицы бросалось в глаза, зато и сам Топ стал более заметным для тех, к кому подкрадывался. Приближение стужи его не страшило: пышная зимняя шуба была надежной защитой.

Иногда ему вспоминалось теплое логово вскормивших его двуногих, но ни разу, даже мимолетно, не возникало желание вернуться в него. Наоборот, хотелось расширить пределы освоенной территории. Разведать, какое там зверье и сколько его. Особенно манила трехгранная вершина, венчающая соседний, оскалившийся зубастыми скалами кряж. Однажды любознательный Топ не удержался и отправился к ней.

Поднимался не спеша, попутно заглядывая в самые буреломные места. На отдых устроился под каменным козырьком, посреди склона.

Проснувшись, зажмурился от брызнувшего в глаза света: бурая еще вчера земля была покрыта белым, искрящимся в лучах солнца одеялом. Тайга хоть и посветлела, но стала гуще. Даже тоненькие веточки, облепленные снегом, выглядели теперь толстыми сучьями. Накрытые белой ризой, елочки разом подросли и торчали островерхими конусами. Воздушной мягкости пушинки привели росомаху в состояние восторга — Топ любил зиму. Еще бы! Ведь на снегу хорошо видны все следы, а это так помогает в охоте.

Он то и дело нюхал, подкидывал лапами невесомую массу. Потом зарылся по брови в ее толщу, с удовольствием хватая пастью холодные снежинки. Отфыркавшись, проурчал что-то радостное, восторженное. После этого целиком закопался в сугроб. Освежившись, чистоплотный зверь занялся чисткой шубы: елозил по снегу животом, переворачивался на спину, долго перекатывался с боку на бок. Завершив купание, отряхнулся. Да так мощно, что снежинки окутали его алмазным облачком. Чистые волоски распушились. Теперь при каждом прыжке мех перекатывался плавными волнами.

Зайцы и куропатки еще не успели сменить летний наряд на зимний и были хорошо заметны на белой пелене. Это еще больше облегчало охоту на них. Урожай шишек кедрового стланика в этот год выдался богатым. Трескучие кедровки срывали с выступающих из снега веток шишечки и уносили каждая в свою «столовую». А под переплетениями гибких стволиков сновали неугомонные мыши. Топ вынюхивал их подснежные ходы и безошибочно пробивал снег лапой именно там, где в этот момент находился шустрый обладатель бархатистой шубки. Добыча мелкая, но в начале зимы мышей было так много, что Топ некоторое время питался только ими.

* * *

Сосед Пули, самый фартовый промысловик госпромхоза, пятидесятидвухлетний Карп Силыч, завершив обход путика, размашисто скользил на лыжах к своей заимке. Несмотря на чувствительно пощипывающий мороз, у него было прекрасное настроение. Еще бы! Снял за день трех соболей. Одного — на подрезку, остальных — на приманку.

До избушки оставалось не более одной версты, как вдруг с ближнего кедра черным вихрем сорвался глухарь и спланировал в ельник, стекавший по склону темно-зеленой лентой. Наметанный глаз промысловика засек его характерный силуэт между качнувшихся зеленых лап.

«Подкова за одного глухаря платит, как за пятнадцать рябчиков. Грешно не воспользоваться. Если обойти справа, то под прикрытием деревьев можно приблизиться на верный выстрел», — рассудил Силыч и свернул с лыжни.

Выцелив петуха, нажал на спуск. Краснобровый гигант, беспорядочно хлопая воронеными крыльями, закувыркался вниз, сбивая с ветвей комья снега. В последний момент он все же сумел выправиться и, медленно набирая высоту, потянул через курумник к соседнему ельнику.

Промысловик успел-таки пальнуть вслед. Промах! Расстроенный неудачей, рванул вдогонку. Выехав на присыпанные снегом угловатые глыбы, понял, что на лыжах курумник не проскочить. Скинув их, побежал, расчетливо прыгая по выступающим из снега камням. Тем временем глухарь отлетел еще дальше. Охотник, обзывая себя нелестными словами, прибавил ходу. И тут нога, соскользнув с камня, с хрустом провалилась в щель. Карп Силыч сгоряча попытался встать, но от пронзительной боли потемнело в глазах. «Перелом!» — эта мысль обожгла сердце промысловика. «Без паники! Бывает! Зимовье рядом. Доберусь! Надо только шинки наложить, иначе боль не даст двигаться, да и кость может сместиться», — успокаивал он себя.

Стиснув зубы, охотник осторожно подполз к торчащим из снега веткам кедрового стланика и вырубил тесаком шесть плашек. Ошкурив, просунул их по очереди под голенища меховых унтов и туго стянул ремнем. Пошевелил ногой — терпеть можно.

Теперь следовало добраться до лыж, оставленных на краю каменной россыпи. Силыч лег на живот и, толкаясь здоровой ногой, помогая руками, пополз. Лежащие в беспорядке глыбы оказались довольно серьезным препятствием. Выискивая удобные проходы, охотник постоянно менял направление. Запыхавшись, вынужден был скинуть рюкзак, рядом воткнул ружье. Ползти стало легче. Добравшись до лыж, улегся на них и стал пробиваться к путику. Когда выехал на до блеска укатанное полотно, заскользил намного быстрее. Теперь Силыч ругал себя за оставленные одностволку и рюкзак с соболями. Когда еще вернется?! За это время вездесущие мыши могут состричь ценный мех для утепления своих шарообразных спален. А ружью его вообще цены не было. На вид невзрачное, зато легкое, с резким, кучным боем. Да Карп Силыч и не гонялся за красотой. Наоборот, стволы, чтобы не блеснули на солнце и не выдали его присутствия, снаружи не чистил. Зато внутренность содержал в идеальной чистоте: концентрические кольца сияли так, что смотреть было больно.

Наконец начался уклон. Значит, речка близко, а там и зимовье. Промысловик облегченно вздохнул и вытянулся во весь рост, чтобы отдышаться перед последним рывком. Восстановив дыхание, привстал на здоровое колено. Над руслом парила наледь. Она появилась с неделю назад и с каждым днем росла в размерах. Даже по сравнению с утром темная лента пропитанного водой снега заметно расширилась.

Вообще-то, наледи в этих краях — обычное явление. Горные речки и ключи зачастую промерзают до дна, и грунтовая вода, выпираемая внутренним давлением через береговой галечник, струйками стекает на лед. Тонкие пленки, раз за разом намерзая, быстро наращивают его толщину. В итоге к концу зимы наледь может достигать двухметровой толщины, а то и больше.

Охотника встревожило то, что вдоль противоположного берега ползла со зловещим шуршанием ледяная каша. По всей видимости, пробился наружу мощный ключ.

«Ну и денек! Сначала перелом, теперь наледь поперла! Ее бы обойти сверху, но ползти по целине уже нет сил… Ну да ладно, как-нибудь одолею. Не сахарный, не растаю… Печь затоплю и обсохну», — решил Силыч. Уж очень хотелось ему поскорее в тепло. Он с надеждой глядел на белеющий в сумерках взлобок, на котором призывно чернела его избушка.

С берега промысловик съехал, как на санках. До середины русла тоже дополз легко. Дальше материнский лед на протяжении пяти-шести метров покрывала медленно ползущая «каша». Превозмогая боль, Карп Силыч встал на четвереньки и решительно зашел в нее. Он не знал, что под слоем мелкой шуги прячутся промоины, перекрытые слоями истонченного течением льда. Когда промысловик благополучно преодолел большую часть крошева, лед не выдержал, хрустнул, и правая рука провалилась по локоть в воду. Охотник оперся на левую, но та провалилась еще глубже: туловище почти целиком оказалось в воде. Острые кромки льда секли руки, но он не чувствовал боли: пока полз, они так закоченели, что из порезов даже кровь не выступила.

Собрав остатки сил, промысловик сумел-таки выбраться на материнский лед. Тело трясло от перенапряжения и холода. Со стоящего на четвереньках охотника ручьями стекала вода. Сделав через силу с десяток неуверенных «шажков», Силыч остановился отдохнуть. Подняв голову, он поглядел на совсем близкую избушку. Представилось, как очень скоро он растопит железную печурку и будет отогревать у докрасна раскаленного железного бока застывшие внутренности горячим чаем из чаги. От этих мыслей ему стало хорошо, тепло… Веки сами собой смежились… Мороз тем временем крепчал…

Проснулся, будто от толчка. Попытался «пойти», но не тут-то было: не смог даже шевельнуться — руки и колени намертво примерзли ко льду, а мышцы так застыли, что не подчинялись командам. Что за чертовщина! Промысловику казалось, что прикрыл глаза всего на минуту. На самом же деле он простоял более получаса. На потемневшем небе уже проклюнулись первые звезды.

Обездвиженный охотник от ужаса завыл на всю округу, но прийти на помощь было некому…

Глава 18Странный двуногий

Освежая в очередной раз пахучие метки, Топ увидел на заснеженной полянке с десяток тетеревиных лунок. Тихонько ступая, он подкрался и прыгнул на крайнюю. Но не угадал — сама спаленка оказалась с другой стороны. Снег вокруг сразу вздыбился фонтанами взрывов вылетавших птиц. Заснеженный пенек под кустом тоже ожил: это был вовсе и не пенек, а притаившийся заяц. Когда он побежал, черный нос и черные кончики ушей выдали его. Топ был не настолько голоден, чтобы гоняться за быстроногим беляком, и отправился искать добычу подоступней. Со стороны ключа донеслась гортанная перебранка воронья. А где они, там всегда пожива.

Выйдя к речке, он увидел черных пернатых, что-то долбивших железными клювами у противоположного берега. Немного выше темнело логово охотника. Еще несколько ворон, сидя на снегу и на низко склонившейся березе, негромко переговаривались: то ли ожидали, когда освободится место, то ли уже наелись.

Птицы кормились без опаски. Правда, когда он приблизился, они, недовольно галдя, отлетели, и Топ увидел стоящего на четвереньках человека, наполовину вмерзшего в лед. Его зад был выклеван местами до костей. Подойдя вплотную, зверь обнюхал двуногого и застыл в замешательстве: это был запах человека, жившего рядом с его кормильцами. Топ отвернул морду — есть человечье мясо ему не позволял генетический страх.

Зверь поднялся на берег и, обойдя избушку, убедился в отсутствии свежих следов. Зато на задах обнаружил десятки ободранных беличьих и собольих тушек.

«Так тут можно и пожить! Этого мяса надолго хватит!»

(Если б он знал, к каким последствиям приведет это решение, он обошел бы зимушку за версту).

Съев за один присест двух мерзлых белок, довольный Топ побарахтался в снегу. После такой ванной его и без того блестящая шерсть заструилась, заиграла на солнце.

Безмятежно гостевал Топ здесь больше недели. Прожил бы и дольше, но в один из погожих дней с устья распадка донеслись скользящий шорох и поскрипывание лыж. Топ встал на задние лапы — никого не видно. Взобрался на макушку кедра. Сквозь хвою разглядел идущего по тропе человека. Вскормленный людьми, Топ не испугался, но от этого двуногого исходила непонятная угроза. Он спустился с дерева и ушел в горы.

* * *

Сын Карпа Силыча, Антон, работавший в Верхах мотористом дизельной электростанции, встревоженный тем, что отец на Новый год не вышел, договорился с напарником о подмене и отправился в тайгу. К избушке подходил на исходе дня. При виде бурого силуэта на речке сердце парня бешено заколотилось от страшной догадки. Спустившись на лед, он остолбенел. Перед ним на четвереньках стоял отец с обглоданным до костей задом. У Антона перехватило дыхание, горький ком подкатил к горлу. По многочисленным отпечаткам росомашьих лап вокруг избушки парень понял, кто повинен в гибели отца.

Вырубив изо льда тело, завернул его в брезент и погрузил на стоящие у зимовья нарты. К этому времени совсем стемнело. Возвращаться в село было жутковато. Всю ночь Антон пил спирт, плакал, вспоминал отца. Впадал в тревожное забытье, а проснувшись, вновь пил, рыдал. Никак не мог поверить в то, что такое могло случиться именно с его отцом — опытным промысловиком.

Утром, впрягшись в сани, Антон повез скорбный груз домой. В дороге, сквозь непросыхающие слезы, заметил идущего по гребню увала косматого зверя. «Росомаха!!! За мной следит?» Парень невольно стиснул цевье ружья и прибавил шаг. Скорей бы добраться до села!

В теплой избе тело Карпа Силыча за ночь оттаяло, и, когда его раздели, по шинам, наложенным на голень, селяне поняли, что у охотника была сломана кость и к зимовью он не шел, а полз. Позже это подтвердил и бугристый след, приведший людей к ружью и рюкзаку. Посему у первоначальной версии появилось уточнение: кровожадная росомаха загрызла обессиленного и беззащитного человека в двадцати метрах от избушки.

Почему-то не обратили внимания на то, что у охотника ни на лице, ни на теле не было следов ни от зубов, ни от когтей. Репутация у росомах такова, что селяне легко согласились с вынесенным в первый же день приговором: убийца Карпа Силыча — росомаха. Были все же и те, кто не поверил, но их не слушали.

Макарыч и тот засомневался:

— Навряд ли это росомаха. Пакостливая, конечно, зверина, но не слышал, чтоб на людей нападала.

— Вас послушать — добрей росомахи зверя нет. Еще волков в друзья запишите, — огрызался Антон.

— Да при чем тут волки? Ты же видел росомашат, что у Пули жили. Вполне дружелюбные звери.

Глава 19Месть

За неделю весть о том, что росомаха загрызла человека, облетела не только деревню, но и все охотничьи участки. Кто-то поверил, кто-то нет, но в разгар промыслового сезона, который кормит семью весь год, отвлекаться на облаву мужикам было не с руки. С жаждущим возмездия Антоном согласился пойти лишь его одноклассник Михаил.

Горбушка солнца едва пробила горизонт, а парни уже шагали по заваленной снегом лесной тропе, по очереди пробивая лыжню. Шли молча и, лишь пройдя километра три, сели на поваленный ствол передохнуть.

Настороженно прислушиваясь к шебуршащим по березовой коре поползням, прикидывали, где может находиться росомаха. Сошлись на том, что она, скорее всего, на гряде, на которой ее видел Антон. Поднявшись на нее, сразу наткнулись на старые росомашьи следы. А спустившись в долину соседнего ключа, обнаружили и свежие.

— Сытая, — уверенно заключил Антон.

— С чего ты взял? — удивился товарищ.

— Отец ведь из меня охотника хотел сделать. Всегда рассказывал о повадках зверей. Голодный зверь к каждому кустику, к каждой валежине подходит, обследует, а этот прямо тянет.

Только начали тропить, как на них выскочил лось. От неожиданности он на миг оцепенел, а когда сообразил, что надо бежать, и стал разворачиваться, две пули с глухими шлепками вошли в подставленный бок. Одна из них, как потом выяснилось, пробила сердце. Тем не менее лось пробежал еще метров сто. Лишь перед подъемом на косогор ткнулся в сугроб.

Разделав непредвиденный трофей, ребята водрузили голову с лопатообразными рогами в развилку ольхи. Пока прилаживали, одна «лопата» отвалилась. Мясо сложили на нарты. Половину требухи оставили на снегу, а остальное порубили на кусочки и разбросали поблизости. Чтобы наверняка привлечь внимание зверя к приваде, протащили шкуру по пойме там, где следов росомахи было больше всего. Потом спустились по ключу километра на два и поставили палатку. Затопили походную жестяную печурку. Остаток дня жарили печенку, гоняли чаи.

Ближе к вечеру оделись потеплее и отправились к останкам лося — караулить росомаху. Взобравшись по сучьям на кряжистую сосну, устроились на широких развилках так, чтобы были видны все подходы к приваде.

Полная луна хорошо освещала проплешину, на которой лежали шкура и внутренности сохатого. В томительном ожидании прошло несколько часов. Ночная тишина никем не нарушалась. Ребят стала одолевать дрема. Вдруг будто незримая рука коснулась Антона. Открыв глаза, он увидел мелькнувший между стволов темный силуэт. Сердце забилось учащенно. Росомаха! Пришла-таки!

На самом деле это были волки. Они трусили по ароматному следу, оставленному потаском. Впереди — мощный, широкогрудый предводитель.

В это же время к приваде приближался, только с другой стороны, и Топ. По густой насыщенности приносимого ветерком запаха он знал, что впереди его ждет много мяса, и, предвкушая обильную трапезу, то и дело сглатывал заливавшую рот слюну. Но что это за тени? Ого! Да это же волки! Первый — его старый знакомый — вожак. Топ затаился. И тут раздался чуть слышный металлический щелчок. Матерый волк, вонзив настороженный взгляд в то место, откуда донесся таящий смерть звук, застыл.

Таким и остался он в памяти росомахи. Грянул гром. Молотя по снегу сильными лапами, волк попытался вскинуться и побежать, как обычно, легко, стремительно, но тело не подчинилось. Второй выстрел прекратил его конвульсии…

Топ бросился наутек. Ему вслед гремели выстрелы. Рядом с ухом что-то просвистело, и стоящая впереди береза вздрогнула от удара. Росомаху обуял ужас. Лишь одолев изрядное расстояние, перепуганный зверь взобрался на перевал и прилег. С этого места был хороший обзор, а к нему никто не мог подойти незамеченным. Топ был потрясен: люди, которые всегда были так добры к нему, стреляли в него!

* * *

Обойдя на рассвете окрестности вокруг привады, молодые охотники обнаружили убитого волка. По следам поняли, что росомаха тоже подходила, но ушла огромными прыжками. Разыскивать ее без собак не было смысла — перепуганная, она теперь будет втройне осторожна. Вернувшись в село с горой мяса, Антон все же не оставил мысли о мести. Через неделю он вновь предложил Михаилу повторить попытку, но уже с собаками.

— Где ж их возьмем?

— У Николая Николаевича Пули, отцова соседа, попросим. Он мужик не прижимистый, даст…

* * *

— Дядя Коля, я к вам. Выручайте! Лаек на несколько дней надо бы.

— На что тебе?

— Без собак росомаху не взять.

Пуля посмотрел на парня не то с состраданием, не то с сочувствием.

— Извини, Антоша, не дам. Во-первых, я не уверен, что именно росомаха загрызла твоего отца. Прикинь, если бы она и в самом деле загрызла, как бы он мертвый на четвереньки встал? Потом, на теле ни единой раны, ни от когтей, ни от зубов. Даже царапин нет! Я же сам его обмывал. А зад, видно же было, вороны расклевали… Давай тогда и их всех перестреляем… Перебьем всех в лесу — что ж в том хорошего? Лес без зверей и птиц — мертвый, увечный! Так что, извини, — собак не дам. К тому же, росомаха нюх им может попортить.

— Эх вы! Часовой природы! А отец считал вас лучшим другом! — парень усмехнулся и пошел на выход.

Тут Пулю осенило: «Дам-ка ему Амура. Если та росомаха и в самом деле Топ, то он его в обиду не даст».

— Постой, Антон! Не кипятись! Амура выделю…

Поскольку Михаил и сам Антон не сильны были в зверином промысле, они уговорили пойти с ними Лукьяна: невзрачного, тщедушного мужичишку с рыжей, всклокоченной бородкой. Он, оставив участок под присмотром сыновей, вывез на собаках две туши оленей и, сдав их втихаря Подкове, отсыпался дома.

На просьбу ребят промысловик откликнулся с радостью: Антон обещал в случае успеха подарить отцовское ружье. У Лукьяна имелись и две собаки, правда, староватые.

Откладывать выход не стали. Отправились на следующий же день.

В дороге бывалый охотник, радуясь тому, что появились благодарные слушатели, не закрывал рта:

— Я всякого зверя добывал, а росомаху не довелось. Хитрющая бестия! У меня на Крутом нынче попались два соболька и одна норка. И что думаете? Росомаху как будто кто направлял — вышла точно на них. А ведь там больше пятидесяти капканов стояло. И ведь до чего вредная: есть не ела, а мех подрала… Ну ничего! Нынче сделаем ей козью морду.

Глава 20Повезло

Укрытая снежным покрывалом тайга спала. Топ же в последние дни почти не смыкал глаз. А когда задремывал, сон был поверхностным. Неясная тревога поселилась в его сердце. Хоть и не много у него врагов, он всегда начеку: нос нервно подрагивает, небольшие ушки ворочаются, как локаторы, сообщая хозяину о малейших изменениях в окружающем мире.

Что это треснуло? Топ приподнял голову и оглядел вырубленный еще во времена леспромхоза склон. Среди стволов молодого подроста мелькали темные силуэты людей. Они шли, выставив вперед громобойные палки. Рядом молча трусили собаки. Две передние были незнакомы ему, а вот последняя похожа на Амура. Точно, Амур! Настороженность несколько ослабла.

Выйдя на росомаший след, собаки с лаем понеслись не разбирая дороги сквозь кустарник. Амур по запаху давно понял, что они идут по следам Топа, и радовался скорой встрече с ним. По его разумению, ему предстояло догнать и привести друга домой. Однако в поведении охотников чувствовались иные намерения: от них исходил запах злобы.

Характер лая псов насторожил Топа: в нем слышалась жажда крови. Кого это они преследуют? А лай тем временем приближался. Наконец Топ понял, что зевластые псы бегут по его следу.

Надо уходить!

И тут он совершил ошибку. Вместо того чтобы рвануть вниз, где снежный покров намного глубже, Топ помчался вверх. На покатом, почти безлесом увале, резко обрывающемся в соседний ключ, снег выдуло почти до земли, и собаки живо нагнали тихоходную росомаху. Возмущенно фыркая на предавшего его друга, Топ отступил к стоящему на краю обрыва кряжистому кедру и обнажил клыки так, что стал походить на свирепого демона. Лукьяновские псы отпрянули и, наращивая яростный лай, стали поджидать охотников.

Амур же, пытаясь подойти поближе к другу детства, попал под зловонную струю и, дико вереща, закрутился на снегу. Топ, воспользовавшись моментом, забрался на дерево и затаился в гуще кроны.

Когда подбежали люди и принялись высматривать его среди хвои, он осторожно спустился с обратной стороны кедра и, спрятав голову между передними лапами, покатился меховым шаром по откосу вниз. Лукьяновские лайки кинулись было следом и почти настигли, но на дне узкой, заваленной снегом долины завязли в пухлой перине.

Вдогонку Топу загрохотали беспорядочные выстрелы. Одна пуля со звуком лопнувшей струны прозвенела совсем рядом. Зверь инстинктивно отпрянул в сторону, но бежать продолжал в своей излюбленной манере: несколько боком и как бы сутулясь. При этом выбирал участки с самым глубоким снежным покровом. Достигнув устья ключа, он опять поднялся в горы и залег в курумнике. Топ был в смятении. Он не понимал, почему его хотят убить?

* * *

— Росомаху по такому снегу не догнать, — объявил Лукьян. — Ей-то что, лапы широченные.

Пытаясь ободрить Антона, добавил:

— Не расстраивайся, утро вечера мудренее. Завтра чего-нибудь придумаем.

— Думай не думай, а за Амура мне от Пули попадет, — пробурчал подавленный Антон.

Ветер тем временем сменил направление, мороз крепчал. Пар от дыхания густо оседал на суконных куртках и меховых шапках мелкими кристалликами, взъерошенная шерсть собак заиндевела. У Антона с Михаилом побелели носы.

Короток зимний день. Еще короче сумерки. Замерзшие охотники спешили найти затишок для ночевки. Остановив выбор на береговом кармане, Лукьян скинул котомку, расправил уставшие плечи.

— Шабаш, ребята! — выдохнул он. — Теперь можно и чайку испить. Воды, Миша, набирай в пропарине, из снега чай невкусный. А я пока костром займусь. Продрог чтой-то.

Воткнув наклонно ореховую палку с вырезанной зазубриной на конце, Лукьян повесил над огнем котелок, наполненный ключевой водой. Смахнул с валуна снег и, положив на него рукавицы, уселся, как на лавке. Ребята накидали лапника, расстелили меховые спальники и устроились рядом.

Антон достал из котомки хлеб, сало, лук. Крупно нарезал и разложил на чистой холстине. Лукьян торжественно водрузил в центр «стола» бутылку водки. Перехватив удивленный взгляд Михаила, пояснил:

— Подкова иногда подкидывает… Сегодня мне пятьдесят три стукнуло. Отметим?!

Не дожидаясь ответа, отработанным движением набулькал в кружки. Выпили, крякнули, закусили. После второй Лукьян достал мерзлой оленины и настрогал тонкие перламутровые завитки.

— Налетай! Лучше закуси нет! От сырого мяса вся сила! — приговаривал он, с наслаждением отправляя в рот строганину, щепотка за щепоткой.

Выпив третью, промысловик разоткровенничался:

— Я ведь чего из тайги вышел? В последнее время не могу тушки обдирать. Принесу пару, а то и три хвоста, вроде радоваться надо — хорошие деньги, а как представлю, что нужно шкурку снимать, так меня воротить начинает. Рука не поднимается…

— Дядя Лукьян, это вы к чему?

— Да так… о своем… Давай еще по маленькой.

Вот и вторая бутылка опустела. Наскоро поставив палатку, забрались в мешки спать. Похмелившись утром, весь день так и провалялись: дремали, гоняли чаи из чаги.

— Ребята, — заговорил Лукьян, наполняя очередную кружку живительным напитком. — А росомаха ведь в чем-то похожа на нас, промысловиков. Тоже из конца в конец по тайге мотается. Ежели за кем пошла, будет преследовать, пока не уморит вконец. И участки у нее не меньше наших. Только охотится больше в сумерках, а мы посветлу.

— Да уж! Ходок она непревзойденный, — проворчал Антон.

— Знаешь, Антоша, не люблю я этих вредин, но, ежели честно, очень сомневаюсь, что росомаха повинна в смерти твоего отца. К мертвому, конечно, могла подойти, а чтоб на человека напасть, даже раненого, это вряд ли.

— Сговорились вы, что ли?! Сначала Пуля мозги мне парил, теперь вы, — вспылил Антон. — А меня понять кто-нибудь может?

— Сынок, успокойся. Тебе ум застила боль от потери отца. Думаю, он не одобрил бы… Так ведь и зайца можно обвинить, ежели тот вокруг побегал.

— А я слышал, что ханты росомаху очень даже почитают. Говорят, что она — одичавший снежный человек, — неожиданно изрек Михаил.

— Все, хватит! Закрыли тему. Не хотите помогать, не надо! Без вас разберусь, — разозлился Антон, хотя уже и сам начинал сомневаться в своей правоте.

— Ладно, не обижайся. — Лукьян, примирительно похлопал Антона по плечу. — Давай лучше спать…

Ночью выпал небольшой, воздушной мягкости снежок. И утром с низких облаков продолжали лениво падать невесомые снежинки. Идеальные условия для тропления! Позавтракав, охотники возобновили поиски. Во второй половине дня, пройдя километров десять, вышли на свежий, еще не застывший след.

Гоняя ночью зайцев, Топ исколесил пойму в этом месте вдоль и поперек.

— Больно много следов. Может, еще какая забрела? — предположил Михаил.

— Не! Одна набегала. А топанины много, оттого что росомахи по своим следам не ходят, все по целине, — пояснил Лукьян.

Промучившись до вечера, охотники так и не смогли найти выходной след. Темнело. Опять подошла пора вставать на ночевку.

К рассвету снег усилился. Видимость упала, следы засыпало. Высунув голову из палатки, бывалый промысловик почесал бороденку:

— День пропал. Что делать будем, робя?

— Так, может, домой? — с робкой надеждой подал голос Михаил.

— Я что? Как Антон Карпыч решит.

Антон, непривычный к походной жизни, уже и сам думал лишь о том, как, не осрамившись, выйти из щекотливой ситуации, в которую сам себя и загнал. Мерзнуть еще одну ночь в палатке в отсыревшем спальнике было выше его сил.

— Пуганули мы росомаху изрядно. Теперь она людей за версту обходить станет. Будем паковаться.

— Верно мыслишь, — поддержал Лукьян и, видя, с каким облегчением вздохнул Михаил, едва сдержал улыбку.

Глава 21На промысле

Подкова уже который год пятого и двадцатого числа каждого месяца приезжал с автолавкой в Верхи. Сегодня как раз был один из таких дней. Раздав почту, пенсию и то, что было заказано в предыдущий приезд, он не остался ночевать в поселке у приятелей, коих у него было немало, а поехал на свой промысловый участок.

По дороге в село он уже побывал там: проверял капканы, расставлял на тропках и у привады новые. Снял двух соболей, а всего с начала сезона на его счету было уже пять хвостов. Сейчас же на участок торопился из-за ночного снегопада, завалившего капканы на подрезку.

Ехал на пониженной передаче: дорогу снегом выровняло так, что колея едва угадывалась. Ориентировался по подступавшим с двух сторон деревьям.

Крутя баранку, гадал: «Попался ли кто за прошедшие сутки или нет?..» И сам себе отвечал: «Вряд ли. Штатные говорили, что в снег ни колонок, ни соболь не ходят».

Подъехав к ключу, по берегу которого вилась к зимовью расчищенная им тропа, заглушил двигатель, надел окамусованные лыжи, закинул за плечи рюкзак и широко зашагал. Выйдя на прямой участок заснеженного русла, обратил внимание на две скачущие черные точки. На фоне красновато-бурой коры кедра они на миг превратились в беляка. За ним пробежала росомаха.

Это был Топ. Увидев человека, он от неожиданности присел и, сгруппировавшись, пружиной метнулся обратно. Сзади громыхнуло. Резкая боль ожгла голову. Кровь начала заливать глаза. Чтобы стереть ее, Топ на ходу тыкался в снег. Остановился, только когда отбежал достаточно далеко. Опершись передними лапами на присыпанную снегом валежину, прислушался. Убедившись, что погони нет, закопался в мягкую, сыпучую перину.

События последних дней с завидным постоянством убеждали Топа в том, что люди стали жаждать его смерти. Он на всю жизнь запомнил круглое лицо ранившего его двуногого.

Обнаружив через две недели Круглолицего на своем участке, Топ решил понаблюдать, чем этот человек занимается в его владениях. Проходив за ним весь день, росомаха поняла, что он прячет мясо по пещеркам, устроенным в снежных кучах, и около них закапывает какие-то железки. Когда стало смеркаться, обидчик вернулся в бревенчатое логово, а утром прошел к широкой тропе и уехал на огромном рычащем дымом чудовище в сторону бесконечной равнины.

Это обрадовало Топа. Охота не ладилась, а в схронах двуногого было припрятано много мяса. Теперь можно было безбоязненно съесть его. Настораживало только то, что Круглолицый всегда оставлял возле своих тайников какие-то железки. Интуиция подсказывала — в них может таиться опасность.

Подойдя к ближайшей снежной куче, Топ тщательно обнюхал вход в пещерку. Пахло смолой и мясом. Запаха железа не было. Он успокоился — значит, двуногий здесь железку не поставил — и уверенно шагнул. В тот же миг снег вспучился, и переднюю лапу пронзила боль. Зверь отпрянул, но железная челюсть не отпускала. Охваченный ужасом Топ рванулся что было силы и, сдирая шкуру, освободил зажатые пальцы.

Ему повезло — этот капкан предназначался для поимки более мелких зверюшек. Тронь он мясо в следующем амбарчике — несдобровать бы ему. В том, что росомаха не учуяла запах железа, не было ничего удивительного. Подкова, по совету бывалых промысловиков, перед установкой капканов опускал их в кипяток с расплавленной смолой. После такой процедуры покрытая янтарной глазурью ловушка железом уже не пахла.

Потрясенный Топ стал обходить стороной кладовые Круглолицего. Его неприязнь к этому человеку переросла в ненависть.

Глава 22ЧП на дороге

Промысловый сезон близился к завершению. Охотники вразнобой возвращались в село. Кто с богатыми трофеями, кто с не очень. Но в целом план по пушнине и заготовке мяса госпромхоз выполнил. Сдав охотоведу добытые за четыре месяца меха, промысловики получили небольшой аванс и занялись накопившимися за зиму в домашнем хозяйстве делами. А для Степана Ермиловича настала самая напряженная и ответственная пора. Он тщательно разбирал и сортировал принятую пушнину по цветам, сортам. Складывал получившиеся «пачки» в мешки. Как только сошел паводок и дорога чуть подсохла, загрузил все это богатство в коляску служебного мотоцикла «Урал» и поехал в город сдавать мягкую рухлядь на меховую базу.

Дорога через марь местами была размыта вешними ручьями. Степану приходилось останавливаться и заваливать эти промоины травянистыми кочками и сушинами. В итоге до города добрался лишь под вечер. Переночевав у однокурсника-кинолога, со вторника по четверг занимался сдачей пушнины. Спорил, добивался справедливых цен по каждой шкурке, оформлял передаточный акт, уточнял график расчетов. В итоге удалось почти полностью отстоять не только сортность и цветовые категории, но и получить приличный аванс. Договорились, что полный расчет будет произведен после завершения пушного аукциона.

В пятницу полдня пробегал по кабинетам областного охотуправления: выписывал бланки для летнего и зимнего учета, журналы ежедневных наблюдений, а главное — получил, наконец, свою зарплату за три месяца. Степан на радостях накупил полную коляску продуктов и всевозможных городских вкусностей к предстоящему совершеннолетию дочери. Пообедав в столовой, выехал в Верхи.

Степан любил прокатиться с ветерком. Но отвести душу была возможность лишь на пятнадцатикилометровом участке от города до моста. Прямая, как стрела, дорога в этом месте шла по высокому лесистому берегу. Доехав до заветного места, охотовед крутанул ручку газа до упора и помчался так, что в ушах засвистело.

И надо ж было такому случиться — наперерез ему из чащи выскочили лосиха с лосенком. Чтобы избежать удара, Степан вынужден был резко взять влево. «Урал» занесло, и груженая коляска стянула его на край обрыва. Мотоцикл полетел, кувыркаясь, в воду. Степана спасла хорошая реакция — успел спрыгнуть. Вскочив на ноги, он подбежал к обрыву.

Напористое течение уже подхватило «железного коня» и со скрежетом волочило по камням. Впереди наперегонки неслись, исчезая и вновь выныривая, пакеты, коробки. Степан побелел: там же сумка с деньгами!

Хватаясь за кусты, он скатился вниз. Тем временем «Урал», вытолкнутый мощным сливом на столообразный валун, застыл на нем, как корабль на рифах.

Пробежав вперед, Степан обогнал плывшие коробки и, не раздеваясь, кинулся им наперерез. Выхватывая их из прозрачной воды, перекидал на берег. Пристально всматриваясь, он простоял в ледяной воде еще минут пять, но сумка с деньгами так и не появилась. По дну притащило лишь батон колбасы.

«Сумка тяжелая, могла застрять между камней, зацепиться ремнем за корягу или выступ», — прикинул Степан и двинулся вверх по руслу, внимательно оглядывая каждый сантиметр дна. Нашел еще пару банок консервов, а вот сумки нигде не было.

«Может, она так и лежит в коляске?» — подойдя к подрагивающему от напора воды верно прослужившему двенадцать лет мотоциклу, охотовед заглянул в люльку. Фартук разорван, внутри пусто. Даже сидушку вышибло. Не доверяя глазам, Степан прощупал рукой каждую выемку, как будто сумка могла спрятаться в них.

«Наверное, она выпала и застряла на месте падения», — предположил охотовед и пошел вверх по течению, тщательно осматривая дно. На месте приводнения мотоцикла обнаружил лишь деревянный ящик с инструментом. Почувствовав в ногах ломоту от студеной воды, Степан вышел на берег и побежал к шумевшему в метрах двухстах мелкому галечному перекату — если сумку унесло течением, то она должна была застрять на нем. Увы, на гальке белела лишь размокшая коробка с зефиром.

Степан прошелся еще несколько раз по речке вверх, вниз. Безрезультатно. Ноги опять нестерпимо заломило. Выйдя на берег, надергал сухой травы и сунул ее под кучу сучьев, нанесенных в половодье. Доставая из нагрудного кармана зажигалку, нащупал похрустывающую пачку — там была его зарплата. Приободренный Степан вздохнул: хоть эти деньги уцелели!

Через минуту костер полыхал в полную силу. Развесив на воткнутых в песок палках штаны, носки, сапоги, охотовед собрал уцелевший груз и разложил его вокруг огня для просушки. Все делал автоматически, без конца поглядывая на речку: вдруг сумка проплывет.

Согревшись, опять зашел в воду, но в косых лучах заходящего солнца она вглубь уже не просматривалась. Стало ясно, что поиски придется отложить до завтра. А пока солнце не совсем село, лучше осмотреть мотоцикл: можно ли восстановить его?

Осмотр еще больше расстроил Степана. Удар был настолько силен, что выбило половину спиц из колес. Проржавевшую раму в двух местах разорвало, руль погнуло, а бока искорежило так, будто по ним кувалдой били.

«Даже на запчасти не сгодится… Ну, с „Уралом“ как-нибудь разберусь, а вот деньги мужикам где взять?.. Деньги немалые… Нет, завтра, как солнце поднимется, буду искать, пока не найду. Не иголка же… А если не найду?.. Придется занимать. У кого?.. Как не вовремя все это. Послезавтра у Маруси день рождения!» — проносилось в голове.

Степан вышел на берег и нервно заходил взад-вперед. Мысленно перебрав всю родню и знакомых, он пришел к выводу, что занять можно будет только у Подковы. Тот частенько ссужал сельчанам под проценты. Но даст ли он такую крупную сумму?

Надев подсохшую одежду, Степан задумался: где ночевать? До города километров тринадцать. Если быстрым шагом — часа два. А на попутке вообще минут десять. Правда, шансов на нее мало — за все время лишь две машины прошумели.

Поколебавшись, Степан все же решил идти в город: ведь и начальству надо доложить о случившемся. Спрятав выловленный груз в кустах, он поднялся на дорогу.

* * *

Начальник охотуправления рассказ Степана об аварии и порче бланков выслушал на удивление спокойно.

— От беды, Степан Ермилович, никто не застрахован. Слава богу, сам цел. Бланки вообще не проблема. Мы их в типографии сразу на три года отпечатали. Да и мотоцикл твой давно пора списать — два срока отслужил. Все уж поменяли, а ты все ездишь… Пиши объяснительную, дальше моя забота. Начальник ГАИ свой человек. Думаю, с учета снимем без проблем. Вот только дать тебе взамен пока нечего.

Степан не верил своим ушам: так просто разрешилась одна из двух проблем. Он почему-то сразу уверовал, что, вернувшись, найдет и сумку. Воодушевленный тем, что не придется обращаться к Подкове, он заторопился к речке. Но, как в народе говорят, лишь черта помяни, он тут как тут. Сзади послышалось натужное урчание мотора, и из-за поворота выкатился на малом ходу знакомый ГАЗ-66.

Увидев охотоведа, Семен Львович притормозил.

— Здравствуйте, Степан Ермилович! Какими судьбами?

— Пушнину сдавал.

— На вас лица нет. Заболели, что ли?

— Да нет… Мотоцикл вчера угробил… В речку с обрыва слетел. Иду посмотреть, что на запчасти можно снять.

— Неприятная история. Сочувствую! Далеко идти-то?

— До поворота на мост.

— Садитесь, подброшу.

Вода в реке за ночь поднялась и сильно помутнела: похоже, в верховьях прошел обильный дождь. Искать что-либо в такой мути было бесполезно. Оставалось одно — просить деньги у Подковы. Степан не стал ходить вокруг да около и откровенно рассказал ему о своей беде.

Когда озвучил необходимую сумму, экспедитор аж присвистнул. Вообще-то он обрадовался, но виду не подал. Причина радости была проста. Подкова давно мечтал заполучить лайку охотоведа. И неудивительно — Мавр имел столь выдающийся экстерьер и навыки, что редко с какой выставки возвращался без медали. К Степану он попал щенком от того самого одногруппника, у которого ночевал в городе. Его отец, известный в стране кинолог, всю жизнь занимался селекцией западносибирских лаек.

Семен Львович понимал, что охотовед ни за что не продаст своего медалиста, а тут такой подходящий момент. Теперь главное — грамотно подвести Степана к нужному решению. Что-что, а вести переговоры прожженный коммерсант умел.

— Да-а уж! Влипли вы, Степан Ермилович, как кур в ощип! — Проникновенно вздохнув, Подкова продолжил: — Вот вы, поди, думаете, Семен деньги лопатой гребет. А я ведь в Верхи иной раз в убыток езжу. Знаешь, сколько бензина за рейс жгу? Так он еще каждый квартал дорожает. А я за все годы ни разу закупочные цены не снизил… А машина! Удивляюсь, как она на таком бездорожье до сих пор не развалилась! Да что тебе объяснять — сам ездишь… Двигатель давно пора менять, но никак не наберу нужной суммы. Все по мелочам расходится. То резина облысела, то радиатор потек, то аккумулятор сдох. Контора-то на ремонт ни копейки не дает. Говорят: «Ты на хозрасчете».

— Семен Львович, я все это понимаю, но больше не к кому обратиться! Выручай! На тебя вся надежда. Не подведу. За год, максимум за два, рассчитаюсь с процентами.

Подкова, выдержав паузу, пошел в атаку:

— Ермилыч, ты же знаешь, охотник я зеленый, а участок на отшибе. Вокруг ни души. Страшновато одному. Толковая собака хотя бы на первое время позарез нужна. Вот если б ты Мавра на годик дал, я бы тоже постарался.

Степан опустил голову. Задумчиво водя рукой по лицу, зашуршал щетиной. Собака для него была главной отрадой. Любил он ее до дрожи в груди. И Мавр отвечал безоглядной преданностью. Сколько раз, рискуя не только шкурой, но и жизнью, выручал! Но, похоже, выхода нет: придется согласиться! «Не навсегда ведь», — уговаривал он сам себя, а вслух сказал:

— Семен Львович, ты ж понимаешь, собака — это не ружье и не машина. Собака — существо особое. Она привязанность имеет. Не знаю, примет ли тебя?

— Ты не переживай. Я цену Мавра знаю, уж как-нибудь подлажусь.

Степан опять задумался, взвешивая все «за» и «против». Он понимал, что занять такие деньги больше не у кого. После недолгой внутренней борьбы произнес осевшим голосом:

— Согласен. А как быстро ты всю сумму сможешь набрать?

— Часть у меня есть, а остальное, думаю, друг даст. К нему съездим и сразу в Верхи…

Глава 23Предательство. Побег

Когда автолавка подкатила к степановскому дому и во двор уверенно зашел Подкова, у Мавра почему-то похолодело в брюхе. Пес нутром почуял беду. Улыбчивый, с розовой лысиной человек в потертом синем халате, противно пахнущий одеколоном, ему никогда не нравился. Его неуловимый, скользкий взгляд вызывал у Мавра озноб, словно от сквозняка. Особенно встревожило лайку то, что хозяина будто подменили: он непривычно ссутулился, взгляд был хмурым и каким-то потерянным. Собака заглянула ему в лицо: «Что случилось? Чем помочь?» — спрашивала она и, виляя хвостом, демонстрировала готовность исполнить его любое желание.

Степан отвел глаза и, тяжело вздохнув, прошел в дом. Вернулся с красной папкой. Мавр сразу узнал ее: с ней они всегда ездили на собачьи выставки.

«Значит, ничего страшного, куда-то поедем».

Но хозяин почему-то передал ее Лысому, и они сели за стол под кустом обильно цветущей сирени. Сначала что-то писали, потом долго считали, складывали в пачки разноцветные бумажки. Мавр знал, что за них хозяин получит от Лысого кучу разных пакетов. В одном из них обязательно будут любимые им сладкие камушки.

Он с нетерпением ожидал этого момента. Бумажек много, значит, угощение будет щедрым. Но хозяин почему-то унес их все в дом. Вернувшись, подошел к Мавру, обнял за шею, погладил по спине. Поцеловав в нос, прошептал:

— Прости, Мавруша, но по-другому никак.

Степан встал и подвел лайку к столу, за которым сидел Подкова.

— Это твой новый хозяин! Слушайся его, — отчетливо, с расстановкой произнес он.

Мавр, поняв, что его отдают в чужие руки, возмущенно зарычал, резко попятился: «Я не согласен!» Пес был уверен, что хозяин одумается и отменит свое решение: ведь он всегда служил ему верой и правдой!

— Гляди-ка! Понял! — пробормотал Подкова.

Взволнованный Степан, едва сдерживая дрожь в голосе, твердо повторял:

— Иди, Мавр! Иди! Иди!.. Теперь он твой хозяин.

Не головой, а необъяснимым сверхчутьем Мавр понял, что должен выполнить команду. Он приник к ноге Степана, потерся об нее плечом — это означало: «Тяжело, но подчиняюсь».

Охотовед благодарно потрепал лайку за загривок и, передав поводок Подкове, решительно подтолкнул растерянного пса к калитке. Семен Львович чтобы расположить его, хотел было погладить пса, но, заметив в его глазах сатанинский блеск, передумал.

— Не укусит? — спросил он с тревогой.

— Как вести себя будешь, — горько улыбнулся Степан. Помолчав, добавил, напирая на каждое слово: — Главное, не обижай. Собака — существо преданное. Ее обидеть — большой грех.

— Не беспокойся! Притремся! — заверил Подкова и осторожно, как бы проверяя настрой Мавра, все же провел рукой по спине. Лайка внутренне напряглась, но стерпела.

— Я тут намордник на всякий случай прихватил. Надену пока.

— Валяй, коли взял.

Намотав на руку поводок, прикрепленный карабином к ошейнику, Семен Львович повел собаку к машине. Мавр не сопротивлялся, но у калитки обернулся, все еще надеясь, что хозяин его позовет. Но того уже не было.

Посадив лайку в кабину, Подкова без задержки выехал из Верхов. Ему надо было еще заехать на участок. Подремонтировать там крышу промысловой избушки.

Оставив, как обычно, машину прямо на дороге (кроме него и Степана тут мало кто ездил), закинул на спину рюкзак с провиантом, на плечо — обернутый полиэтиленом рулон рубероида и, взяв на поводок Мавра, зашагал к зимовью.

Когда переходили ключ, из-под поваленной осины выскочила лиса. Ринувшийся за ней Мавр с такой силой дернул поводок, что Подкова, влекомый тяжелым рулоном, со всего размаха впечатался лицом в сырую землю.

Очищаясь от налипшей грязи, он прохрипел: «У, сука, убью!» Эти слова Мавру не были знакомы, но в их интонации слышалась такая злость, что шерсть на загривке вздыбилась, а в горле вскипело рычание. Момент был серьезный.

— Ты чего?! Виноват, а еще крысишься! Раз такой прыткий, сам тащи эту дуру!

Подкова достал из рюкзака веревку, сложил ее пополам. Свободные концы привязал к рулону, а петлю, накинув на загривок собаки, пропустил под мышками передних лап. Приученный таскать нарты, Мавр спокойно потянул черное «бревно» по лесной тропе. Оно то и дело застревало между стволов, и тогда Подкове приходилось подправлять рулон. В одной из низинок рубероид скатился в заиленную лужу и засел в ней столь крепко, что Мавр, пытаясь вытащить его, порвал веревку. Подкове пришлось лезть в болотину, связывать ее, и вместе с собакой вытягивать рулон.

Весь перепачканный, он, срывая раздражение, со всей силы пнул пса. Тот, обнажив два ряда острых зубов, зарычал и посмотрел с такой угрюмой свирепостью, что Семена Львовича будто огнем опалило. Это окончательно вывело его из себя. Притянув лайку за поводок к стволу березы, он отломил от сухостоины увесистую ветвь и стал наносить собаке удар за ударом. Один из них пришелся по чувствительному носу. Мавр аж взвыл от боли. Еще удар, еще!

— Не смей так смотреть!.. Не смей так смотреть! — орал Подкова, в ярости брызжа слюной.

Пес понял: если не смириться, то Лысый может забить до смерти. Он опустил голову и заскулил. Человек удовлетворенно просипел:

— То-то!

Немного поостыв, добавил:

— Давай шагай, осталось немного…

Мавр никогда не симпатизировал Лысому, но после этого инцидента просто возненавидел его. Подкова же, довольный результатом воспитания, шел в приподнятом настроении.

— Ну, вот и прибыли! — произнес он, по-хозяйски оглядывая избушку, лабаз.

Привязав собаку под пихтой, бросил ей кусок ливерной колбасы и принялся за работу. Подправил дверь, оббил тонкой жестью четыре столба, на которых стоял лабаз, — дабы мыши не могли взобраться до сложенных на нем припасов. После этого перекрыл новым рубероидом порванную упавшим деревом крышу, трубы замазал глиной. Закончив работу, сварил кашу, поел сам и поставил полную миску лежащей под деревом лайке. Но та даже головы не повернула. Ливерная колбаса тоже лежала нетронутой.

В город выехали утром. На разбитой, рассекающей заболоченную марь, дороге трясло и бросало так, что Мавр едва сдерживал приступы рвоты. Наконец дорожное полотно стало ровней, и собака перевела дух. Город с лесистой гривки открылся неожиданно и сразу весь — от края и до края. Запахи, рокот от проносящихся машин, множество тесно стоящих многоглазых домов Мавру были знакомы. Здесь он с хозяином уже не раз бывал.

Поселили его не в конуре, а в чистом сарайчике на краю обширного двора. Пол застелен войлоком, у двери две кастрюли. Одна с водой, вторая с похлебкой, заправленной кусками мяса. Рядом несколько сахарных косточек. Такая щедрость удивила Мавра. Да и самого Лысого словно подменили. Заходя в сарай, он безостановочно что-то ласково бубнил. Что именно, пес не понимал — еще не привык к его голосу. Все это для Мавра было странным и необъяснимым.

Причина такой перемены в поведении была проста. Если б Мавр мог посмотреть на себя со стороны, то он непременно восхитился бы совершенством своего экстерьера. Подкова и взял лайку не столько для охоты, сколько для заработка на случке. Прекрасная родословная и девять медалей, из них четыре — золотые, на региональных выставках гарантировали хороший доход от Мавра как производителя.

На пятый день непривычного внимания и мясного изобилия к дому Семена Львовича подкатила сверкающая машина. Из нее вышла солидная парочка с молодой, изящной лайкой на поводке. Подкова одел Мавру намордник и повел через двор к гостям.

Послушно следуя за ним, пес изучал обстановку: калитка закрыта, забор невысокий, лес рядом. На светло-серую сучку и стоящих рядом с ней людей глянул мельком. Все его внимание было сосредоточено на том, чтобы не упустить удобный момент для побега.

Хозяева лайки внимательно осмотрели кобеля. Мужчина, от которого исходил дурманящий запах, попросил Подкову открыть собаке пасть. Тот, погладив Мавра, снял намордник. Пес без слов понял, что от него требуется, и с гордостью продемонстрировал ослепительно-белые, здоровые зубы. Все довольно заулыбались. Семен Львович — шире всех.

— Умница! — не удержался, похвалил он. Струящаяся улыбка не сходила с его лица. — А нюх у него такой, что любую вещь найдет. Сейчас убедитесь.

Подкова дал Мавру понюхать ключ и, накинув ему на голову платок, отбросил его метров на пятнадцать. Отстегнув поводок от ошейника, приказал:

— Ищи!

Мавр понял, что удобный момент настал. Он прижался к своему обидчику боком и, задрав заднюю лапу, помочился на брюки. Ошеломленный Семен Львович принужденно засмеялся:

— Какой шалун!

Пес тем временем триумфально прошествовал мимо остолбеневших гостей и одним махом перепрыгнул через ограду.

Скорей, скорей в спасительный лес! Скорей, скорей под его защиту!

Оказавшись в зеленой чаще, Мавр понесся, перепрыгивая через валежины, пни, огибая кусты. Вот и дорога. Она была знакома — тут они несколько раз проезжали с хозяином, а совсем недавно — с Лысым. Ободренный пес побежал по обочине прочь из города. Сзади послышался знакомый гул — Лысый?! Мавр сиганул в кусты. Точно — он! Машина пронеслась, оставив за собой пыльный хвост.

«Значит, в селе появляться нельзя. Ничего страшного, у них с хозяином есть избушка в лесу. О ней Лысый не знает. Поживу там. Буду охранять ее. Когда хозяин придет и увидит, что дом цел, он поймет, что Мавр самый лучший, самый надежный друг, и больше Лысому его не отдаст» — такая череда рассуждений пронеслась в голове лайки.

Дождавшись, когда пыль осядет, Мавр вышел на дорогу и затрусил по обочине. Вот и речка зашумела. Сразу после моста вправо должен быть съезд на старую лесовозную дорогу. Все верно — память не подвела!

Пес был горд собой: удались и месть, и побег! Теперь можно передохнуть.

Глава 24Дружба с Топом

Светает в начале лета рано. Как только засерело утро, Мавр был в пути. Одолев по марям изрядное расстояние, увидел горы. Где-то в первой гряде должно быть логово Лысого. От него надо держаться подальше. Лучше обойти отрог и до хозяйского участка пробираться лесом. Бежалось так легко, что пес и не заметил, как достиг цели. Тут все знакомо. Под защитой патлатых кедров на прогалинах белели пышные клубы ягеля, атласно зеленели плотные листики брусники. На полянке — потемневшая от дождей избушка. Под обрывистым берегом — широкое полукружье серой гальки, намытое вытекающим из распадка ключом.

Мавр помнил, что под крыльцом должна лежать припрятанная им зимой сахарная кость. «Попирую под навесом!» — размечтался он.

Увы! Его ожидало разочарование: кость сгрызли мыши, его любимый угол засыпало наметенным ветром мусором, затянуло паутиной. Все выглядело уныло и неустроенно. Ожидаемой радости не получилось. Наоборот, на душе стало прескверно. А каково еще может быть собаке, привыкшей получать утром и вечером полную миску еды, привыкшей, чтоб ее мыли, вычесывали, смазывали ранки и ссадины? Теперь же пищу надо было добывать самому. Охотясь в паре с хозяином, Мавр хорошо умел находить зверя по запаху, держать его до подхода охотника, а вот умерщвлять хозяин ему не позволял. Даже наоборот, как правило, отгонял его от загнанной добычи и, сделав несколько щелчков фоторужьем, шел дальше.

Чтобы утихомирить желудок, он сжевал пару клубков ягеля. Невкусно, но голод ослаб. Мавр прилег на крыльце и задремал. Во сне ему привиделась сахарная кость. Он жадно принюхался. От нее почему-то пахло росомахой. От расстройства пес даже открыл глаза. Кость исчезла, а вот запах, наоборот, окреп. Похоже, росомаха совсем близко. Лайке даже показалось, что ощущает ее взгляд… Точно! Вон в листве блеснули черные бусинки, донесся шелест удаляющихся шагов.

Связываться с вонючкой у Мавра не было желания: в памяти были еще свежи уроки прежних лет. «Хорошо, что ушла», — обрадовался он и спустился к ручью. Напившись воды, прилег на песчаном бугре: на нем комарья поменьше. Тут уши уловили легкий скрежет гальки. Пес напрягся. В прибрежных кустах смородины мелькнул темный нескладный силуэт. Мавр оторопел — росомаха шла прямо на него.

«Ну что ж, буду биться! К зимовью подпускать нельзя», — решил он и принял боевую стойку.

Росомаха же шла спокойно, не проявляя признаков агрессии. Более того, Мавру показалось, что она рада их встрече. Что-то в ее дружелюбном взгляде напомнило ему одного из двух росомашат, которых они с хозяином прежде не раз навещали. Неужели это Топ?! Точно! Он!

Топ же, сбитый с толку абсолютным сходством Мавра с другом детства, был уверен в том, что перед ним Амур. По его напряженной позе он решил, что тот все еще сердится на него из-за мускусной атаки зимой.

Но вот и собака приветливо закачала из стороны в сторону хвостом-калачом. Топ от радости перекувыркнулся через голову, еще раз, еще… Мавр узнал эти коронные прыжки и подбежал к старому знакомому. Только тогда Топ по запаху определил, что это Мавр, а не Амур.

С этого дня росомаха и пес стали жить вместе: охотиться на пару было легче и добычливей. Особенно на зайцев. Тут они действовали по простому сценарию. Мавр, преследуя бегающего, как правило, по кругу зайца, выгонял его на затаившуюся в засаде росомаху. Топ выскакивал наперерез и валил косого. Со временем пес перенял от росомахи и другие приемы охоты и стал таким же добычливым, как и его широколапый друг.

Единственное, чему Мавр так и не смог научиться, — промышлять ночью. В этом смысле он был обычным псом, законным сыном той первородной Собаки, которую страх перед темнотой и ненависть к луне привели к пещерному костру и побудили обменять свободу на службу человеку.

Не было дня, чтобы Мавр не вспоминал хозяина. «Может, сбегать в село?» — колебался иногда он. Ведь так много важного надо сообщить ему: о том, что они с Топом охраняют избушку. Что она цела. Правда, во время недавней грозы сорвало навес. Что Топ многому научил его, и теперь он сможет лучше помогать хозяину в охоте.

Как он это расскажет, пса не волновало. Он об этом даже не задумывался. Просто знал, что хозяин поймет, также, как и сам он понимал его.

Тропу в село Мавр знал с детства: каждый год по нескольку раз пробегал по ней. Но страх оставить без присмотра зимовье каждый раз останавливал его.

Как-то в середине лета он все же не утерпел и отправился в Верхи. На двери дома висел замок. По совсем слабому запаху хозяина пес понял, что тот здесь давно не появлялся. Не беда! Выпадет снег, и он как всегда придет в свою лесную хижину.

Откуда ему было знать, что Степан, чтобы побыстрей рассчитаться с Подковой, продал корову, бычка и, поскольку ягоды и орехи еще не поспели, жил и работал на госпромхозовской пасеке, где у него были и свои ульи. Жена же с дочерью уехали в город: Маше надо было перед поступлением в институт ходить на подготовительные курсы.

Глава 25Новый промысловый сезон

С наступлением холодов в тайге появились люди. Вновь зазвучали выстрелы, забрехали собаки. Пока снег был неглубок, охотники промышляли пешим ходом, но после первого обильного снегопада встали на широкие, окамусованные лыжи. С этого дня белую перину дырявили не унты и валенки, а разрезали на ломти бесконечные витиеватые борозды.

Как раз в эту пору Подкове поспело время везти в Верхи почту, пенсии, заказанные селянами товары. Выехал он не пятого числа, как обычно, а на два дня раньше, чтобы спокойно обойти участок и расставить на путиках капканы. Снег не успел уплотниться, и ГАЗ-66 легко пробивал снежные надувы.

После полудня машина уже стояла у тропы, ведущей к зимушке. Вокруг с едва слышным шорохом сыпал мелкий крупчатый снежок. Белая пелена радовала кружевами заячьих следов и лосиных набродов. Из-за удаленности от села на его участке много лет не промышляли. Обитатели тайги быстро вычислили эту зону покоя, и зверья тут было заметно больше, чем на других угодьях. Пока шел к избушке, настрелял рябчиков для еды и для приманки.

В зимовье было стыло, неприютно, пахло затхлым: как-никак больше месяца не заглядывал. Набив в железную печь смолистых поленьев, запалил бересту. Не прошло и трех минут, как пламя забушевало в тесном чреве. Бока быстро раскалились до малинового цвета. Таежное жилище под веселое потрескивание поленьев ожило, задышало. Очищаясь от затхлости, быстро наполнялось жилым духом. С потолка посыпался отмякший иней. Подкова весь остаток дня разбирал капканы, регулировал, подпиливал сторожит — готовил их к установке.

К вечеру избушка приобрела жилой вид. Бревенчатые стены высохли, посветлели. На столе задымилась картошка и поджаренный на сале рябчик.

Попив чай, Семен Львович загасил керосиновую лампу и забрался в спальник. В приоткрытую дверцу из-под хлопьев седого пепла ему приветливо подмигивали угли. Пара головешек еще хранила невысокое ровное пламя. За бревенчатой стеной посвистывал, нащупывая щели, ветер, а в зимовье тепло, приятно…

Плотно позавтракав, Подкова сложил в рюкзак капканы, куски привезенного с собой мяса для привады; в боковые карманы сунул сало, хлеб, термос с чаем и отправился бить путик. Ниже порога, дымящегося молочными завитками, речку уже перехватило крепким льдом. Придерживаясь за ломкие на морозе ветки краснотала, Подкова съехал на него. Ослабив крепление, чтобы в случае чего успеть скинуть лыжи, охотник осторожно засеменил по льду. Он никак не мог понять, на самом деле тот под ним пружинисто прогибается или это ему только кажется. И тут от него во все стороны с треском побежали невидимые стрелы. Подкова осторожно простукал лед посохом. Да нет, вроде держит! Перейдя на другой берег, обнаружил, что собольих следов тут намного больше. Вдохновленный перспективой богатой добычи, он весь день без устали раскладывал приманку и маскировал ловушки.

* * *

Удаляясь в поисках пропитания все дальше и дальше, Топ с Мавром вышли на свежую парную колею. Исходящий от нее запах им обоим был хорошо знаком: для Мавра это был тот самый Лысый, что в начале лета избил его, Топ же признал в нем ранившего его Круглолицего. Эти запахи-воспоминания у обоих разбередили старые обиды.

По характеру следа друзья легко определили, в каком направлении прошел их недруг, и направились в обратную сторону — туда, где стояла его избушка. Двигаясь по двойной, еще не застывшей борозде, они вышли к амбарчику — снежной куче с аппетитно краснеющим в глубине пещерки куском мяса. Он источал такой соблазнительный аромат, что Топ сглотнул слюну. Однако, помня, что мясо в таких пещерках всегда охраняет больно кусающаяся железная пасть, обошел ее стороной. Мавр же, взяв в зубы обломок ветки, смело направился к куче.

Дальнейшие его действия были и вовсе необъяснимыми: он тыкал веткой в снег перед мясом до тех пор, пока тот не вспучился и не раздался резкий металлический лязг. Топ рефлекторно отпрянул. Напарник в это время безбоязненно протянул лапу к мясу. Рядом валялась ветка с вцепившейся в нее железной пастью.

Топ был потрясен. Мавр же в своих действиях не видел ничего особенного. Так всегда «убивал» железные челюсти его хозяин. У второго амбарчика он повторил эту операцию и, весело покачивая закрученным в бублик хвостом, подошел к Топу и положил перед ним очередной аппетитный кусок.

Перекусив, друзья продолжили путь. Проделав эту нехитрую процедуру еще несколько раз, они так наелись, что стали относить добычу подальше и зарывать ее в приметных местах. Это отнимало довольно много времени, и до логова обидчика они в тот день так и не добрались. Сытые и довольные, заночевали на полпути.

Весь следующий день Подкова расставлял ловушки на втором путике, а утром третьего уехал в село. Друзья, убедившись, что их недруг уехал, отправились за новыми порциями мяса. Избалованный обилием легкой добычи, Мавр теперь расстораживал самоловы выборочно — там, где кусок поувесистей. Наблюдая за его уверенными действиями, Топ осмелел настолько, что решил сам «убить» присыпанную снегом железную пасть обломком ветки.

— У-р-р-р-р-р! Получилось!

Когда он расстораживал следующий капкан, послышался шорох. Росомаха вскинулась столбиком.

— Фу-ты! Ложная тревога!

Оказывается, это белка шелушила еловую шишку. Вон еще одна, другая… Все выкунявшие[54]: с почерневшими спинками и посеребренными боками, с кокетливыми кисточками на ушках. Хвосты распушенные, бархатистые. Красавицы, да и только!

Когда поднялись на седловину, от амбарчика молнией метнулся зверек. По шоколадной шубке с серебристыми искорками Топ сразу определил — соболь! На его задней лапе бренчал капкан с цепочкой, тянущейся к стволику березы. Увидев росомаху, соболь замер. В его взгляде мелькнула надежда на спасение. Но когда показалась трусившая сзади собака, он зарылся в снег, правда неглубоко — цепочка не пускала.

Поскольку в пещерке мяса уже не было, Топ с Мавром даже не стали подходить.

Обойдя за несколько дней все амбарчики, парочка рассторожила большую часть ловушек. Что-то из привады они съели, что-то прикопали на будущее.

После такой удачной охотничьей эпопеи друзья на какое-то время расстались. Мавр вернулся к зимовью дожидаться хозяина: раз снег лег, стало быть, скоро придет. А неугомонный Топ отправился бродить по горам.

Разгуливая по склонам, он время от времени заглядывал на путики и других охотников. Обнаружив амбарчик, долго кружил вокруг, топтался, принюхивался. Убедившись, что человека поблизости нет, подходил и аккуратно расстораживал железную челюсть. Он стал таким привередливым, что мелочь вроде сойки игнорировал: пока птицу съешь — всю пасть пухом залепит.

Попавших в капканы соболей, норок Топ прятал поблизости: выкапывал траншейку и, опустив в нее тушку, забрасывал снегом. Затем, крутясь на месте, трамбовал, ставил пахучую метку. Иногда, для большей надежности, поблизости делал еще два-три ложных схрона. Случалось, что его тайниками пользовались рыси. Одну из них Топ застукал. Схватка была упорной. Несмотря на превосходство в размерах, рысь вынуждена была уступить яростному напору возмущенного хозяина.

* * *

Обходя путик, Подкова сначала никак не мог понять: что за чертовщина? Приманка почти везде отсутствовала (осталась только там, где лежала мелкая привада: крылышки, лапки рябчиков), капканы сработали, но в них никого нет. Из металлических дуг торчат лишь обломки веток. Разгадку подсказали следы: везде походила росомаха и еще какой-то зверь — вроде волк. Точно неопытный охотник не смог определить. Это обстоятельство заставило Семена Львовича крепко задуматься: от бывалых промысловиков он слышал, что, ежели росомаха повадилась на участок, охоты не будет.

Восстанавливая разграбленный путик, он наткнулся в кедраче на замерзшего оленя и хорошо натоптанную к нему росомашью тропу. Олень уже был на четверть съеден.

«До чего ж ненасытная! Все ей мало! Попробую-ка тут капканы поставить!» Подойдя к сбежке, охотник вырезал деревянной лопаткой рядом со следом снежный куб. Вынув его, почистил, утрамбовал площадку уже непосредственно под следом и установил на ней взведенный капкан. Теперь отпечаток следа росомахи от тарелочки капкана разделяла только снежная корка толщиной в сантиметр. Потаск с цепочкой вдавил в пушистую перину, снежный куб вернул на место. Неровности пригладил лопаточкой, а свои следы засыпал снегом, сверху «засеял» для верности воздушными снежинками.

Памятливый Топ сразу обратил внимание на едва заметные нарушения снежного покрова возле его тропки. Чтобы не рисковать, к туше подошел с другой стороны. Насытившись, ушел, ступая четко след в след.

Весь следующий день Подкова обходил Длинный путик, проложенный по гребням отрогов. В избушку вернулся в приподнятом настроении — снял соболюшку. Переночевав, не завтракая, помчался к оленьей туше — не терпелось проверить самый главный для него капкан. Он почему-то не сомневался в том, что зловредная росомаха попалась, и даже захватил с собой большой рюкзак.

Подходя, издали все высматривал вытоптанный в снегу круг и меховое пятно на нем, но вместо этого обнаружил возле оленя лишь свежие следы. Все еще надеясь на чудо, Семен Львович приблизился почти вплотную. Увы! Росомаха обошла ловушку стороной, а чтобы он не сомневался в том, что она разгадала его коварный замысел — нагадила рядом.

«О, Боже! — простонал зверолов. — Видимо, запах металла учуяла! Лукьян советовал капканы перед установкой опускать в ключевую воду: из-под корочки льда запах железа не проникает. Надо попробовать!»

Вернувшись в избушку, Подкова взял оставшиеся капканы и окунул их в ближайшую промоину. После того как они заледенели, расставил возле оленя сразу шесть штук: два на подрезку под следами на тропе, остальные на подходах к туше.

Проголодавшийся Топ пришел на вторую ночь. Приглядевшись, он определил, что на его тропе появились две новые ловушки. Зверь осторожно приблизился к ним и рассторожил их, как обычно, обломком ветки.

Всласть поужинав, гордый тем, что в очередной раз перехитрил своего обидчика, Топ решил отгрызть у оленя ногу и перетащить ее в более спокойное место.

Работая челюстями, он подходил к ноге то с одной, то с другой стороны, пятился. Вдруг взвился вверх и тут же рухнул на снег, словно кто-то резко осадил: в заднюю лапу вцепилась железная «пасть» на цепочке. Пытаясь вырваться, зверь беспорядочно заметался и угодил передней лапой в другой капкан.

К счастью, его стальные дуги прихватили лишь когти. Отличаясь поразительной для своих размеров силой, росомаха довольно быстро освободила переднюю лапу. Правда, пришлось пожертвовать двумя когтями. А вот капкан на задней лапе сомкнул челюсти выше широкой ступни и держал намертво. Напрасно Топ рвался, бегал по кругу, зарывался в снежную толщу, грыз ненавистную железку. Многочасовая борьба изнурила его. Настал момент, когда он настолько обессилел, что едва шевелился. Чтобы не замерзнуть, бедолага вырыл в снегу пещерку и свернулся в ней калачиком.

Глава 26Везучий Топ

Утром Подкова шел к приваде в премерзком настроении. Он понимал, что если обнаглевший мародер обхитрит его и в этот раз, то лучше оставить охоту. За две последние недели в меховой копилке всего одна небольшая соболюшка. Ее не хватит даже на покрытие расходов на капканы. В то же время сам азартный процесс охоты ему все больше нравился. Даже летом во время поездок в Верхи он всегда на день-два задерживался на участке. Благоустраивал зимовье, расчищал тропы для будущих путиков, пилил сухостой, колол на зиму дрова. А чаще всего просто отдыхал от городской суеты. Но появившийся грабитель порушил все планы, сводил его труды на нет.

Увидев у оленьей туши глубоко вытоптанную арену, Подкова просиял — наконец-то! — и прибавил шагу.

В боковых стенках утрамбованного круга чернели дыры. К одной из них вела туго натянутая цепочка. Охотник ликовал: «Хитра, но я хитрее!».

Дрожащими от счастья руками он расширил лаз и вытащил холодную, но еще не застывшую росомаху. Разжав дуги, освободил лапу. Потом раскрыл рюкзак, чтобы переложить в него добычу. В этот момент лежащий на снегу косматый зверь вскочил и помчался вниз по косогору. Подкова до того растерялся, что, когда схватил прислоненное к дереву ружье, росомаха уже скрылась.

* * *

Натерпевшийся боли и страха Топ, далеко обходя владения заклятого врага, вернулся к Мавру и какое-то время промышлял вместе с ним. Однако клокотавшая в нем жажда мести не давала покоя. В конце концов он набрался смелости и отправился на разведку. На этот раз лайка последовала за ним. Там, где снег был особенно глубок, они переходили на накатанную тропу двуногого.

Избушка Круглолицего-Лысого встретила их побелевшим от инея окошком. Удостоверившись, что хозяина нет, Топ подошел к двери. Запустил длинные когти в щель и осторожно открыл ее. В нос ударили десятки запахов. Самый сильный из них — ненавистный запах обидчика. Внутри логово оказалось просторней, чем представлялось снаружи. Вдоль стен на полках стояли железные банки, коробки, с потолка свисали туго набитые мешочки, на пристенных крючьях висела одежда. Широкий топчан был застелен шкурами.

Топ первым делом с яростью набросился на вонючий овчинный полушубок, потом переключился на подвешенные к матице матерчатые мешочки. Прыгая со стола, вонзал в них когти и, раскачиваясь, с треском раздирал ткань. Оттуда струйками сыпались мелкие камушки, белая пыльца. Она щекотала, забивала ноздри. Покончив с мешочками, Топ стал драть все подряд. Мавр поначалу с недоумением наблюдал за другом, но вскоре, зараженный его неистовой яростью, тоже принялся рвать, трепать все, что попадалось на глаза.

Сбросив на пол стоящие на полках банки, Топ лизнул рассыпавшиеся по полу белые крупинки. Они оказались настолько горько-солеными, что он с отвращением зафыркал и зачем-то вцепился в столешницу. Успокоился лишь тогда, когда отгрыз от нее изрядный кусок. А Мавр в это время с аппетитом поглощал мелкие кристаллики, рассыпанные рядом. После неудачной дегустации Топ не решился последовать его примеру. Окропив нары пахучими выделениями, он напоследок выдавил лапой оконное стекло.

Озирая результаты погрома, росомаха, сладко жмурясь, вытянула пушистый хвост в одну линию со спиной. Эта поза означала: «Отличная работа!» Мавр согласно помахал хвостом: «Да уж! Постарались!»

* * *

Подойдя к заимке, Семен Львович снял лыжи и принялся старательно отряхиваться от нападавшей с деревьев кухты. Только тут он заметил, что дверь приоткрыта.

Представшая взору разруха сначала ошеломила его, а потом привела в бешенство. В адрес грабителя понеслись такие проклятия и пожелания, что, осуществись они даже наполовину, росомаший род прекратил бы свое существование. Несколько остыв, Подкова обратил внимание на четко отпечатанный на рассыпанной муке след. Похоже, волчий. Выходит, росомаха бесчинствовала не одна — с ней был волк. Хотя волк с росомахой — это абсурд!

И тут незадачливого охотника прожгла догадка: «Неужели Мавр?! Как же он с росомахой-то сошелся?.. Стоп, стоп, а не тот ли это росомашонок, что у Пули жил? Тогда понятно, почему он такой наглый».

С этого момента зловредная парочка занимала все его мысли. Как же их изничтожить?! Собак нет, да и стрелок он никудышный. Капканы, как ни обрабатывай, они чуют и, даже попав, уходят. Надо придумать что-то более надежное.

Наскоро устранив последствия погрома, Подкова поехал в Верхи. Не стал даже проверять капканы — зачем лишний раз огорчаться? И так ясно — добычи в них не будет.

Завершив в селе торговые дела, прошелся по домам штатных охотников: может, кто чего и подскажет. Из опытных промысловиков застал лишь деда Ермила.

Старик встретил хозяина автолавки насторожено, но за стол все же пригласил. Пока старуха ставила самовар, пропустили втихаря по маленькой. Видя, что дед подобрел, Подкова рассказал о своей беде, утаив только, что на пару с росомахой орудует собака.

— Да уж! Не позавидуешь тебе. Росомаха — хитрая животина. Мне тоже от нее досталось, — тут дед замолчал, раздумывая, дать совет или нет. Поколебавшись, произнес: — Вот что я тебе скажу. Есть один способ избавиться от нее — яд стрихнин. Но он под запретом. Даже Степан не смог получить. Ежели добудешь — росомахе конец.

— Найду, лишь бы толк был. Мы ведь с разными конторами и городами работаем. Где-нибудь отыщем… А как им пользоваться?

— Проще простого. Берешь небольшой — так, чтобы зараз в пасть взяла, — кусок мяса, делаешь надрез и таблетку поглубже закладываешь. Тока опосля руки хорошо помой. Дюже опасная штуковина. До войны мой брательник через нее отравился. Три дня блевал. Чуть не окочурился. И еще: на приваду, штоб птицы не склевали, два-три пера положи, тогда не тронут.

Не сразу, но Подкова раздобыл-таки упаковку стрихнина. Жажда реванша в тот же день погнала его в тайгу. Пройдя по Дальнему путику, он отыскал свежие следы росомахи. Разложив приваду, Семен Львович три дня безвылазно просидел в зимовье — боялся вспугнуть.

Но его задумка сработала наполовину. Приманку со стрихнином съел Мавр. Топа же, обладающего более тонким нюхом, смутил едва уловимый непривычный запах, исходящий от аппетитных кусков мяса. Появившиеся вскоре изменения в поведении друга только усилили его подозрения. Лайка вдруг принялась жалобно скулить. Затем начались конвульсии, сопровождающиеся рвотой. Когда спазмы в желудке отпускали, Мавра начинали одолевать видения.

Вот он, чтобы спасти хозяина, вцепляется в медвежий зад. Вот после удачной охоты подходит к костру, садится рядом с другими собаками и зачарованно наблюдает за изменчивой игрой красных язычков. Вот уже сам хозяин выручает его, застрелив наседающего медведя. Вот они возвращаются с добычей, пораненные и помятые, полные взаимной любви… И тут до него донесся неповторимый голос хозяина. Он звучал где-то рядом. Пес кинулся на голос и провалился в черную бездну…

Топ, конечно, не понимал, от чего умер Мавр, но интуитивно связал смерть друга со странно пахнущим мясом.

* * *

Промысловики, завершая сезон, расстораживали последние капканы, опускали пасти, кулемки. Иные, загрузив волокуши, уже ушли с добычей в село.

Когда исходящие от людей запахи ослабли, а следы от их длинных «лап» стали пахнуть лишь снегом, Топ принялся педантично наведываться в избушки и других охотников. Забравшись внутрь, остервенело рвал, грыз все, что попадалось на глаза.

Он понимал, что его разбои не могут оставаться безнаказанными. Что могущественные двуногие будут добиваться его смерти. Поэтому ему следует быть особенно внимательным и осторожным. Перед каждым шагом осматриваться и принюхиваться — не таится ли в снегу лязгающая челюсть. А самое лучшее — покинуть этот край. Тем более что после смерти друга здесь ничто не держало. Воинственный пыл остыл, а переполнявшая сердце жажда мести была сполна удовлетворена.

Снег растаял, а Топ все не уходил. Он уже колебался: может, остаться? Тут все так привычно! Еды в достатке. Да и люди ушли из тайги — чего спешить?

Глава 27Новый участок

В разгар лета на обширном горельнике поспела малина. Ее уродилось так много, что ветки склонились до земли. Сладкоежка Топ зачастил сюда. Как-то, лакомясь сочными, алыми ягодами, он услышал голоса людей. Привстав на задние лапы, разглядел поднимающуюся по горельнику большую «стаю» двуногих и мельтешивших среди них собак. Они шли прямо на него. Появление людей в теплое время года было для Топа столь необычным, что он не сомневался: это за ним. Надо бежать! А куда, Топ давно определился — за синевший вдали острозубый хребет, который находился дальше всех от места обитания людей.

На второй день пути он достиг водораздела, представлявшего собой плоский щебнистый гребень, поросший короткой и редкой травой. По нему вилась каменистая тропа, набитая за многие годы медведями. Кое-где видны их свежие лежки: клочья шерсти, помет, примятые, погрызенные ветки. Ниже — тощие языки кедрового стланика. Жадно цеплялись в каменистую почву карликовые березы. Изредка, где-нибудь в затишке, можно было встретить невысокую, скрюченную ветрами и морозами лиственницу.

От ближнего скального зубца ветерок донес запах мохноногого канюка. Вскарабкавшись по уступам, Топ обнаружил гнездо — хаотичное нагромождение сучьев с плоским дном. Вокруг валялось много погадок — комочков непереваренной шерсти и костей грызунов, отрыгнутых птицами из желудка. Птенцов в гнезде не было. Видимо, уже встали на крыло.

Отсюда были видны три расходящиеся веером кряжа, разделенные межгорными долинами. Их склоны за многие тысячелетия изрезали ручьи и ледниковые сходы. Над ними на уровне облаков парили беркуты. В одной из долин слезой поблескивало озеро. Прежде чем начать спуск к нему, осторожный зверь еще раз внимательно прощупал глазами незнакомую местность. Не обнаружив ни единого намека на присутствие людей (остальное его не беспокоило), запрыгал по шаткому курумнику вниз.

Путь к водоему преграждал перестойный пихтач с участками многоярусных ветровалов. Свисавшие с нижних ветвей сизые бороды лишайника то и дело облепляли морду паутиной. Приходилось смахивать ее лапой.

Вот и озеро. Над водой мечутся крикливые чайки. В высокой траве тихо переговариваются гуси. Топ притормозил — попробовать подкрасться?

Опыт подсказывал, что днем эту сторожкую птицу не добыть, и он побрел дальше, принюхиваясь к витавшим вокруг запахам. Вскоре ветер нанес самый чудный и желанный из них. От этого аромата Топ всякий раз терял контроль над собой. Это был запах меда. Лихорадочно процеживая воздух, определил источник — старая сосна.

Проворно взобравшись на нее, нашел в ребристой коре крохотное, отполированное до блеска отверстие, сквозь которое туда-сюда неутомимо курсировали пчелы. Аромат, сочащийся из дырочки, пьянил. Чтобы расширить отверстие, Топ обхватил одной лапой ребристый ствол, а второй стал расковыривать леток. Немного увеличив его, дальше заработал зубами. Грыз, не обращая внимания на укусы рассвирепевших хозяек. Они жалили не только покрытую короткой шерстью морду, но умудрялись с противным жужжанием протискиваться сквозь густую шерсть к животу, груди и вонзать свои копьеподобные жала в места, где шкура понежнее и почувствительнее.

Расширив отверстие, Топ принялся отрывать куски сот, истекающие янтарными тянучками. С жадностью поглощая их прямо с прилипшими пчелами, он время от времени потирал искусанный нос тыльной стороной лапы. В его урчании слышались как восторг от неповторимого наслаждения, так и страдальческие нотки от болезненных укусов.

Наевшись, отправился к озеру — после сладкого хотелось пить. Утолив жажду, взобрался на утес и вытянулся на прогретой за день плоской глыбе. Зверь был в прекрасном расположении духа — новое место пленило его.

Глава 28Счастливые молодожены

Год пролетел незаметно. Очередное лето выдалось теплым и щедрым на пищу. Буйная растительность не только скрадывала шаги, но и хорошо маскировала Топа. Это значительно облегчало охоту. В покое и сытости он заматерел, налился подкожным жиром. Шерсть на спине и боках залоснилась, а на ногах и животе стала отливать вороновым крылом.

Как и положено для животных в эту пору, Топа стало одолевать любовное томление. Хотелось ласки и нежного общения с себе подобной. В прошлом году у него уже была семья[55], но, выкормив потомство, они расстались.

Теперь в поисках подруги он, оставляя на холмиках и камнях любовные послания, удвоил суточный ход. Обследовал распадки, поднимался на окрестные вершины, но своей прежней партнерши не находил. Зато на стрелке хребта обнаружил след другой соплеменницы. От него исходил до того притягательный дух, что Топ от охватившего волнения задышал шумно и часто.

По чередованию размеренного шага с легкими прыжками он определил, что это молодая, полная сил росомашка. Вытянув вперед влажный черный нос, Топ помчался, следуя за ароматной струйкой. Вот и мочевая метка. Понюхав ее, он буквально опьянел: по телу волной прокатилась сладкая дрожь. Ему захотелось пропитаться запахом этого влажного пятна. Топ припал к нему и, извиваясь, стал тереться о землю. Затем вскочил и помчался, забыв обо всем на свете.

Нагнав росомашку, замер от восхищения. До чего красивы были ее глаза, шубка с золотистой шлеей! Покоренный самец принялся галантно прохаживаться перед красавицей, делать свечки. Но она не реагировала.

Отдышавшись, кавалер предпринял последнюю попытку: разбежался и, высоко подпрыгнув, перевернулся в воздухе. Приземлившись, с надеждой глянул на избранницу. Но она смотрела так, как будто ожидала большего, а не дождавшись, разочарованно потрусила дальше.

Все еще на что-то надеясь, незадачливый ухажер последовал за ней. Покачивая хвостом, он всячески проявлял свою симпатию. Однако стоило ему попытаться приблизиться, как росомашка зло щерилась.

Топа обескуражил явный провал, но он не терял надежды найти себе пару. Проходя в день десятки километров, выловил, наконец, в струях ветра еще один волнительный дух. Следуя за ним по лесной тропе, догнал самку с полуторагодовалой дочкой[56].

Мамаша отреагировала на его появление благосклонно. Чтобы закрепить успех, Топ был обходителен, как никогда. Его старания оценили. Выражая симпатию, росомаха подошла и обнюхала его.

Когда то же самое попыталась сделать взрослая дочь, мать злобно цвыркнула на нее.

Познакомившись, звери встали на задние лапы и, тыкаясь черными носами, перешли к «поцелуям». Успешная вечерняя охота еще больше скрепила их союз.

С появлением галантного жениха общество дочери стало тяготить самку. Она все больше охладевала к ней. Держала ее на расстоянии, а к концу второго дня окончательно прогнала. Через неделю уже самому Топу пришлось отстаивать право на обожаемую подругу перед другим самцом. Порванные уши и многочисленные шрамы на морде конкурента выдавали в нем заядлого драчуна.

Бесцеремонно подойдя к Топу, он угрожающе обнажил клыки, но, когда их взгляды скрестились, пришелец уловил в глазах Топа такую силу и уверенность, что смутился и, наигранно ворча, удалился. А Топ с Лаской продолжили наслаждаться любовными играми.

Летняя пора для пернатых и четвероногих обитателей тайги — самая благодатная: тепло и кормов вокруг хоть отбавляй. Под пологом прогретого леса созревали, сменяя друг друга, жимолость, земляника, черника, костяника, голубика. Отъедались на щедрых дарах тайги выводки тетеревов, рябчиков, глухарей. Без устали пополняли свои кладовые шустрые белки, подвижные, как ртуть, бурундуки.

С середины лета даже такие хищники, как медведь и соболь, переключаются на вегетарианское меню. Не осталась в стороне и наша парочка. Их стол разнообразили сладкие, сочные ягоды, молочные орешки кедрового стланика. Не ленились они забираться и на высоченные кедры. Там, среди пучков длинной хвои, гроздьями висели уже потяжелевшие связки шишек. Росомахи сбрасывали их на землю. Быстро спустившись, собирали в кучу и, сев рядом, расплющивали каждую шишку зубами. Когтями выбирали еще мягковатые орешки и, тщательно разжевав скорлупку, с наслаждением проглатывали ядрышки.

Как-то на росомах, только заваливших косулю, вышла волчья стая. Молодожены приготовились к обороне, но серые даже не остановились. Отвернув морды, они протрусили стороной: в эту пору все сыты.

* * *

Незаметно подкралась пора желтых листьев. С севера наползала армада тяжелых, низких туч, и, как бы разминаясь, медленно и лениво закрапал холодный дождь. Вскоре полило так, что росомахи вынуждены были укрываться под елью. Водяная пелена временами становилась столь плотной, что контуры ближних деревьев размывались. Монотонный шум бессчетных капель, усиленный порывами ветра, сливался с рокотом быстро набухающего ручья. Затаились звери, птицы. Притихли даже кедровки с сороками.

Обложило основательно: дождь лил, то стихая, то усиливаясь, трое суток. Тайга пропиталась водой до такой степени, что влага проникла даже сквозь самые густые кроны елей. Мучительный озноб не оставлял промокшую парочку ни на минуту. Чтобы не замерзнуть в отсыревших шубах, звери вырыли под корнями ели нору и забрались в нее. Когда голод заставил Топа покинуть обжитое убежище, он с удивлением обнаружил, что дождь прекратился, но тайгу накрыла такая волна хлынувшего с севера холода, что хвоинки елей надели стеклянные чехольчики, а ветки заплыли прозрачной глазурью.

В налетавших порывах ветра ощущался запах медведя. Топ с этими громилами никогда не связывался, но не брезговал пользоваться остатками их трапез. Поводя носом, он шумно засопел.

Запах шел с озера. Осторожно подкравшись к берегу, Топ обнаружил на оледенелых листьях вмятины от медвежьих лап. На некоторых — замерзшие капельки крови. Вон и сам миша лежит на боку. Из полураскрытой пасти торчат желтые, в обломках коры, клыки. Шерсть на ногах вся в ледышках, на широких лапах смерзшиеся комочки грязи. На задней — громадный железный капкан. Между мощных дуг белела оголенная кость. С носа свисала сосулька. Все ясно! Околел, горемыка!

Поев сухого жилистого мяса, напоминающего по вкусу и жесткости древесину, Топ привел к туше Ласку. Насытившись, они обосновались неподалеку. Заморозки по утрам выбеливали траву и кусты. В изумрудное поле елей вплетались огненным янтарем лиственницы. Стайки берез на склоне соседней сопки стояли, облитые золотом. С трудом верилось, что совсем недавно они были зелеными. Но праздник не вечен. Деревья изо дня в день теряли свое роскошное убранство. Опавшие листья покрывали землю цветистым ковром и, высыхая на солнце, скручивались в хрустящие под ногами трубочки.

В этом году белки необычайно рано сменили неказистую летнюю шубку на шикарную зимнюю. А это верный признак скорых морозов. И точно, лес за несколько дней оголился и застыл в оцепенении до весны. Там, где недавно царил сумрак, стало светло и просторно.

Теперь сюда свободно заглядывали низовые ветры. Они поднимали в воздух упавшие листья, сметали их в ямы, загоняли в расщелины. Две выбеленные солнцем сухостоины, раскачиваемые ветром, соприкасаясь, жалобно скрипели. Топ любил слушать эти «песни» леса.

Глава 29Зима

Начало зимы выдалось студеным, бесснежным. Невысокое бледное солнце скупо делилось теплом. Мороз пронизывал все живое. Прокаленные стужей стволы звонко лопались. Едва прикрытую снегом почву испещрили глубокие трещины. Холод вливался сквозь них и рвал, скручивал корни деревьев, замораживал закопавшуюся в землю живность.

Мороз был до того силен, что кормившиеся на ольхе рябчики попеременно поджимали то одну, то другую лапку: согревали их внутри перьевой муфточки: если летом ноги рябчиков оперены только до колена, то сейчас их теплые, несколько расклешенные «штанишки» опускались до самых коготков. А на пальцах теперь (так же, как и у глухарей, и тетеревов) роговая бахрома. Она в два раза увеличивает площадь опоры при ходьбе по снегу, а в гололед помогает удерживаться на обледенелых ветках.

Добывать пропитание становилось все сложней. Росомах выручали сделанные осенью запасы. Но вот и они кончились. Топ вспомнил, что на мшистых рединах, на бруснике всю прошлую зиму держались большие стаи куропаток и одиночные глухари. Может, и сейчас они там?

Увы! На снегу ни единой лунки, да и ягод почти нет.

Середина зимы для росомах самое голодное время. Старые заначки съедены, а зайцы и олени по неглубокому снегу легко уходили от них, тихоходов. Олени к тому же еще полны сил — запасы осеннего жира не иссякли, да и ягель пока легко копытить. Вот навалят снега, тогда шансы уйти от росомах у них невелики. А сейчас супругам приходилось довольствоваться чужими объедками. Мяса на них немного — в основном кости, но и над ними потрудиться стоило. Особенно над трубчатыми — ведь внутри них необычайно сытный костный мозг. Мощные челюсти и крепкие зубы росомах помогали добраться до этого лакомства.

Ситуация изменилась после обильного снегопада с затяжной метелью. Теперь вероятность успеха в охоте у обладателей лап-снегоступов заметно возросла. Как только непогода угомонилась, Топ отправился в пихтач, обвешанный бородатыми лишайниками. Там жила кабарга — миниатюрный и как будто сгорбленный из-за непропорционально длинных задних ног олень с большими грустными глазами. Топ уже несколько раз пытался догнать его, но безуспешно. Олень всякий раз играючи уходил по натоптанным тропкам. Нынче их засыпало, и кабарга вряд ли сумеет бежать столь прытко.

Притаившись в том месте, где тропки скрещивались, Топ подкараулил олешка. Увидев летящий мохнатый шар, кабарожка сумела в немыслимом отскоке увернуться от когтей и запрыгала, увязая миниатюрными копытцами в пухлой перине, к скале. Топ кинулся вдогонку. Задевая ветки, он оставлял за собой снежные шлейфы. Через несколько минут перепачканный кровью ловкий хищник уже нес добычу к своей избраннице. С этого дня Топ с Лаской не испытывали недостатка в пище.

В зиме тем временем наметился перелом. И хотя морозы еще кусались, разгоравшееся солнце несло первую весть о скорой весне. Это было очень кстати — у Ласки подходила пора щениться. Настал день, когда она повела Топа в глухой, заметенный снегом распадок с несколькими башнеобразными останцами в изголовье. Чтобы надежно спрятать выводковое логово от непрошеных гостей, супруги вырыли в снежной толще многометровый канал. Его конец удачно уперся в просторную скальную нишу. Здесь, прямо на камнях, чуть прикрытых ветками и листьями, они устроили «родильную палату».

Глава 30Новое потомство

Три незрячих щенка появились на свет ночью. Счастливая мать тщательно вылизала каждого с головы до хвостика. Первые дни малышей покрывала не шерстка, а кремовая, слегка вьющаяся подпушь, с более длинными и темными волосками на лапках. Сами подошвы еще долго были голыми.

Детеныши, оккупировав вкусно пахнущее, теплое и мягкое материнское брюхо, либо спали, либо энергично сосали густое молоко. Теперь вся забота о пропитании легла на Топа. В жилистом мясе павших оленей не было недостатка, а вот за парным надо было побегать. Чтобы резкий запах не выдавал его, Топ перед каждым выходом тщательно вылизывал свою шубу и подолгу барахтался в снегу.

Самой подходящей для охоты погодой были безветренные, сопровождающиеся снегопадом дни. Особенно хорошо, если снег падал крупными, пушистыми хлопьями и так густо, что видимость заметно ухудшалась. Обладающему тонким нюхом Топу это не мешало: он подходил к намеченной жертве, ориентируясь преимущественно на запах.

В один из таких благоприятных дней Топ забрел в старый, основательно заросший молодыми соснами и осиной горельник, полого спускающийся к ключу. Сквозь частую сеть снежинок он разглядел несколько бурых пятен. Поцедив воздух, определил — лоси!

Обитая прежде в перестойной, дуплистой тайге, в которой животные не могли дотянуться до тонких, нежных веточек, а кора старых деревьев была грубой, лоси до предела ослабли. Стадо только вчера обнаружило этот богатый сочными кормами подрост. Животные с жадностью откусывали пучки хвои, тонкие мерзлые побеги; обгладывали длинными, крепкими зубами горьковатую осиновую кору. Чтобы добраться до самых нежных веточек, грудью пригибали молодые стволики и, пропуская их между ног, объедали аппетитные вершинки.

Лоси были до того истощены, что, пока пробивали траншею к следующему дереву, несколько раз останавливались отдыхать. От напряжения их бока ходили ходуном. Видя такую беспомощность, Топ решил атаковать немедля. Шанс заполучить гору парного мяса удвоил силы.

Заметив приближающуюся росомаху, стадо скучилось. Однако, стоя по брюхо в снегу, сохатые[57] были лишены возможности использовать свое страшное оружие — копыта. Дрожа от возбуждения, Топ подошел к стоящему несколько поодаль худому комолому бычку. Запрыгнув ему на спину, он вонзил клыки в холку. Бычок, пытаясь сбросить наездника, отчаянно затряс, замотал головой, но безрезультатно…

Убедившись в смерти сохатого, Топ издал торжествующий рык и на глазах всего стада, не жуя, набил желудок парным мясом. Затем отгрыз от туши увесистый шмат и поспешил к семье.

Двигаясь по туннелю, Топ тихонько урчал. Его «песня» вызвала в логове радостное оживление. Беззубые, тупомордые малыши, неуверенно ступая неокрепшими лапками, пошли на запах и, ткнувшись в мякоть, полизали аппетитно пахнущую плоть: есть мясо они пока не могли. Зато их мать одолела его в один присест.

На двадцатый день глаза малышей открылись, но в них еще долго стояла голубовато-молочная муть.

Как ни противилась зима, но настал день, когда весна, вооруженная жаркими лучами ожившего солнца, окончательно одолела ее. Пропитанные теплой влагой пузатые тучи в два приема «съели» отмякшие сугробы. После этого надолго установилась ясная солнечная погода. Ласковые апрельские ветры мигом высушили южные склоны. На открытых бугорках проклюнулись сиреневыми платочками цветки сон-травы. Их уже обхаживал дородный, с оранжевым загривком шмель. Преображались и деревья: лиственницы покрылись легкой, седоватой дымкой, «заплакали» березы, ветви сосен затопорщились розовато-кремовыми свечками, припудренными белой пыльцой.

По пробуждающемуся от зимней спячки лесу то и дело рассыпалась четкая, пронзительная дробь дятлов. Этих трудяг природа не одарила красивым голосом, и, чтобы не пугать самочек своим неблагозвучным пением, ухажеры пользуются отщепами и сучками деревьев, которые играют роль музыкальных инструментов. Подобные любовные серенады их подругам, похоже, больше по душе.

Подбадривая пока еще неловких щенят, Ласка вывела их на волю. Яркий свет ослепил глаза и поразил малышей. «Как просторно вокруг! Сколько красок! Какой горячий шар над головой!» — вероятно, думалось им.

Они осторожно обследовали камни, заросли кедрового стланика, от которого шел пьянящий смолистый дух. Мамаша отщипывала пупки хвои и жевала. Ребятня следовала ее примеру.

Внешне схожие, малыши сильно отличались по характеру. Старший — спокойный, медлительный — любил полежать. Младшие сестренки, наоборот, постоянно были в движении. Наевшись, боролись, гонялись друг за дружкой, кувыркались, изгибались так, что казалось, будто они лишены костей. От вечной возни и беготни перед логовом все было вытоптано. Пытаясь расшевелить братца, они прыгали на него, кусали за уши, хватали за хвост, а тот только сладко жмурился. Лишь изредка отмахивался либо, набычив голову, недовольно урчал.

* * *

Занятый заботами о пропитании, Топ выкраивал время и на воспитание детей. Учил подкрадываться, пластаться по земле, надолго затаиваться и молниеносно, без промаха нападать. Учеба шла ежедневно: к осени малыши должны быть подготовлены к самостоятельной жизни.

А учителем он был строгим. Не обращая внимания на отчаянные вопли, без колебаний наказывал неслуха болезненным шлепком либо рыкал так, что провинившийся от ужаса припадал к земле. Если это не помогало, хватал не в меру расшалившегося отпрыска за холку и хорошенько встряхивал. Так что детеныши слушались отца не только с полуслова, но и с полувзгляда.

Добывать пищу Топ обучал на практике. Для этого он приносил еще живую добычу и подзывал потомство. Тут уж братцу не было равных. Он первым набрасывался на жертву и трепал ее, пока та не затихала. Как-то отец положил перед детьми крыло куропатки. Старший на неподвижную добычу не прореагировал. Сестренок же вид перьев привел в необычайное возбуждение. Они припали к земле и не сводили с «добычи» глаз. Ползком подкрались на расстояние прыжка и дружно набросились на «птицу». Упираясь в землю лапками, начали тянуть изо всех сил, каждая в свою сторону. Испугавшись неожиданно загалдевших на дереве ворон, они разжали пасти и замерли. Отец покачал головой, как бы говоря: «Не обращайте внимания, это не опасно». Тут наплыла бесцветная туча, посыпалась морось. Малышня озябла, заскулила, охотничий пыл сразу угас. Ласка поспешила увести их под буреломный отвал.

От изуродованной молнией сосны донесся робкий щелчок, похожий на стук падающих капель. Топ прислушался. Минутная пауза, и новая осторожная очередь… Еще одна. Точнее, череда столь любимых звуков: скрежет, цвирканье, переходящие в точение. Глухарь! Если добыть, дня на три хватит!

Петух сидел с опущенными коричневато-пепельными крыльями на нижнем суку и, ослепленный страстью, исполнял одно любовное послание за другим. Начинал с серии щелчков — сухого тэканья, — затем следовала звонкая трель. А завершалась песня коротким, на три-четыре секунды, точением. В этот момент глухарь как бы отключается: не слышит и не видит. Высоко вскинутая чернявая с красным окоемом вокруг глаз голова на зеленой, с синим отливом шее, вибрирует, а распушенный веером хвост подергивается так, что слышно шуршание перьев.

Топ, стелясь по земле, подполз к дереву почти вплотную. Взобравшись на обомшелую валежину, он уже готовился к прыжку, как в стороне, глухо квохча, низко пролетела рыжеватая глухарка. Хищник замер. Капалуха села на соседнюю сосну и принялась, не обращая на певца внимания, откусывать кончики веточек и завязи шишек. Благодаря острым краям светло-желтого клюва делала она это в один прикус.

Топ успокоился и, когда петух в очередной раз устремил к небу украшенную брусничными бровями голову, прыгнул на него. Задние лапы при толчке соскользнули с влажной коры, и хищник лишь едва дотянулся до кончиков черного с белым крапом хвоста. Глухарь, оглушительно хлопая громадными крыльями, взмыл вверх, а огорченный неудачей Топ побрел искать другую поживу.

Вскоре тишину леса взорвал резкий хохот ошалевших от брачных страстей куропаток. Они с криком перелетали с места на место, красуясь перед наблюдавшими за ними курочками. Тут уж Топ не оплошал. Два петушка отчасти компенсировали неудачу с глухарем. Одного он съел сам, а второго отнес в логово.

В конце мая семья спустилась в долину. Здесь, на речной пойме, уже вовсю зеленели не только осины, но и лиственницы, а загустевший лес оглашался звонким пением лесных птах.

Детвора росла быстро. В три месяца они внешне уже мало отличались от родителей, только были в четыре раза меньше весом. После каждой удачной охоты и сопутствующей ей трапезы молодняк принимался беззаботно резвиться: гоняться друг за другом, кувыркаться, нападать из засады. Взрослые не отставали. Кувыркались, прыгали вместе с ними. Тут уж начиналась общая свалка.

Мирно и безмятежно протекали долгие летние дни. Семья обычно отдыхала в пещерке возле родничка, бьющего прямо из-под корней ели. В ней не докучала мошкара и прочие кровососы, а в жару было прохладно. У входа на каменной плите частенько грелись на солнце свернувшиеся в клубок змеи. Когда росомахи проходили мимо, те, шелестя кожей, расползались по своим убежищам. Звери не обращали на них внимания — еды и без того хватало.

К июлю, когда стали поспевать ягоды, выводок перебрался в горельник. Первой вызрела жимолость. Темно-синие продолговатые ягоды имели приятный, кисло-сладкий с легкой горчинкой вкус. Следом подошла черника, красящая язык в черный цвет.

Вот и любимая голубика поспела. Невысокие, с коричневыми стеблями кустики были столь густо усыпаны темно-синими, будто припудренными плодами, что за ними почти не было видно листочков. Набив желудки, звери ложились на спину и, радуясь солнцу, переворачивались с боку на бок. Лениво помахивая хвостами, урчали от сытого блаженства.

В начале сентября неожиданно выпал снег. Не сбросившие листву ветви под его тяжестью ломались, а некоторые, согнувшись до земли, образовали шатры. Снег вызвал необычайный восторг у молодняка. Они купались, резвились, барахтались в искрящемся снежном пуху. Опрокидываясь на спину, скатывались со склона. Взбирались обратно и, раскачавшись на гибких ветвях черемухи, плюхались в снег и вновь съезжали вниз. Особенно им нравилось то, что мягкий, пушистый покров приятно холодит ступни. Дурачились так до тех пор, пока мать строгим стрекотом не призывала их к себе.

Топ с наступлением холодов оставил семейство и принялся, как обычно, бродяжничать в одиночку. Обойдя несколько отрогов и ключей, он не встретил ни одной достойной внимания добычи. Приходилось довольствоваться лишь нерасторопными куропатками. Ему все чаще вспоминались тропы двуногих, на которых всегда можно было поживиться мясом из амбарчиков. Эта легкая добыча дразнила, не давала покоя.

Часть III