Возвращение росомахи — страница 22 из 26

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Уничтожение диких животных —

это предостережение людям, указывающее

на то, что ожидает их самих в недалеком будущем.

Бернгард Гржимек

Глава 31Плен

С очередной почтой Подкова привез Степану бандероль из охотуправления. Отдавая ее, не преминул напомнить:

— Степан Ермилович, долг-то не весь погашен. За просрочку уже проценты пошли.

— Да помню, помню. Рассчитаюсь. Но и ты не забывай, что Мавра должен вернуть.

— Сколько объяснять — сбежал он от меня почти сразу.

— Это не моя проблема. Ко мне он не приходил. Так что и с тебя проценты будут.

Подкова хотел было что-то возразить, но передумал и поспешно вышел.

Степан распечатал бандероль. В ней было несколько пачек бланков по учету и письмо с заданием отловить и доставить в город одну росомаху. В отдельной коробочке капсулы для усыпления животного и инструкция по их применению. Также сообщалось, что в охотуправление пришел для него мотоцикл. Наконец-то!

Окрыленный, охотовед засобирался в тайгу. Расспросив мужиков, где кто видел в последний раз росомашьи следы, решил начать поиски с перевальной седловины у Сахарной Головы.

Росомашьих следов там действительно было много. Соорудив три амбарчика, в крайних оставил по глухариному крылу, а в средний положил аппетитный кусок оленины. В него предварительно вложил две капсулы снотворного. Между амбарчиками, для привлечения росомахи, разбросал накроху. Сам устроился в буреломе, метрах в ста пятидесяти. Чтобы не замерзнуть, накидал на снег лапника и забрался в меховой спальник.

Росомаха появилась в тот же вечер. Охотовед с удивлением наблюдал, как она отгрызла ветку и, потыкав ею у входа, ушла. Степан сообразил, что это та самая росомаха, которая безнаказанно опустошает путики промысловиков и гадит в их избушках.

«Почему она ушла? Что ей не понравилось? Может, смутило отсутствие капкана? Теперь сюда вряд ли вернется».

Когда рассвело, Степан вытащил из пещерки приманку со снотворным и перебрался в соседнюю ложбину, где тоже встречались следы росомахи. Соорудил новые амбарчики и, установив на входе капканы, положил в пещерки приваду.

Две ночи дежурства прошли впустую. Степан уже подумывал сменить место, но на третью его терпение было вознаграждено.

Прежде чем приблизиться к амбарчику, росомаха долго нарезала вокруг него круги, подходя с каждым разом ближе. Принюхивалась, присматривалась. Наконец отгрызла ветку. Когда железные челюсти вцепились в нее, безбоязненно вытащила мясо. Съев его, запрыгала дальше.

Выждав минут двадцать, Степан, изумленный столь осмысленным поведением зверя, вылез из спальника и пошел по следу. Опустошив вторую пещерку, зверь направился в долину. Прыжки становились все короче. Прежде прямая строчка завиляла. Метров через четыреста охотовед наткнулся на росомаху, лежащую за валежиной. Увидев его, она с трудом встала и, сделав несколько неуверенных шагов, опять легла. Охотовед, дождавшись, когда зверь окончательно уснет, подошел. Росомаха на его приближение не прореагировала.

Степан никогда не признал бы в этом матером, холеном звере милого, веселого увальня — Топа, если б не характерное белое пятнышко на груди.

Так вот кто донимал Подкову! Ай да Топ! Прямо-таки таежный мститель! Робин Гуд!

Пока зверь не проснулся, охотовед поспешил связать ему лапы. При этом, для надежности, задние притянул к передним. После чего надел на голову мешок из плотной ткани. Накидав на снег еловых веток, уложил на них спящего пленника, а сам побежал за оставленными в засаде вещами. Степан торопился — действие препарата непродолжительно.

Засунув росомаху в спальный мешок (обездвиженный зверь быстро замерзает), обвязал его веревкой и, выбирая путь почище, повез спящего пленника к избушке.

Очнувшись, Топ никак не мог понять, что с ним происходит. Во тьме и непривычной тесноте его затуманенный препаратом мозг фиксировал лишь мягкие толчки. Потом его приподняли и вывалили на что-то твердое. Колпак с головы слетел, и Топ зажмурился от света. Когда глаза привыкли, огляделся. Он находился в бревенчатой, пахнущей дымом избушке. Она была ему хорошо знакома. Это ее они с Мавром сторожили. А вон и хозяин Мавра. Сидит, наблюдает.

«Наверное, думает, что это я убил его собаку, и решил отомстить. Как же ему объяснить, что Мавр умер от плохого мяса?»

Топ заворочался, пытаясь встать, чтобы позой, выражающей дружелюбие, «сказать», что он не причастен к смерти собаки. Но прочные путы не позволили ему даже приподняться. Стремясь освободиться от них, он извивался, дергался всем телом, но безрезультатно.

Зверя охватила паника. Прежде он никогда не испытывал ощущения такой беспомощности. От нервного перенапряжения Топ забился в конвульсиях. Подобная реакция не обеспокоила охотоведа. Он знал, что у диких зверей, особенно взрослых хищников, попавших в неволю, такие припадки не редкость. Конвульсии тем временем становились все слабее и, наконец, прекратились. Степан подошел к росомахе и присел напротив.

— Не бойся, Топ! Я тебе ничего плохого не сделаю. Ты меня узнал? — Охотовед погладил росомаху по спине.

Топ опять попытался выразительным взглядом донести до человека, что он неповинен в гибели собаки.

Степан чувствовал, что зверь пытается ему что-то «сказать», но истолковал по-своему.

— Топ, дорогой, мы, конечно, друзья, но я тебя не отпущу. Поедешь в зоопарк. Там кормят, лечат. Тут тебе опасно оставаться. Ты так насолил здешним охотникам, что они рано или поздно тебя убьют. Зоопарк — твое спасение.

По тому, что зверь немного успокоился, Степан решил, что он его понял.

Переночевав в зимовье, охотовед на следующий день перевез Топа домой. Сколотив из толстых плах клетку, стал ожидать пятого декабря, когда должна была приехать автолавка. Степану не хотелось лишний раз обращаться к Подкове, но по-иному росомаху в город не доставить. А не хотелось потому, что опять начнет ныть насчет долга, обвинять его в том, что он сам и выкрал Мавра.

Эту поездку Топ запомнил на всю жизнь: на ухабистой, с ребристыми наметами снега дороге постоянно трясло, кидало из стороны в сторону, больно било о деревянные стенки клетки. От едких, щиплющих нос и глаза выхлопных газов его тошнило.

В городе Степан связался с сотрудником охотуправления, и они вместе сдали росомаху в багажное отделение аэропорта.

Уходя, охотовед обернулся:

— Прощай, Топ! Пусть на новом месте тебе будет хорошо.

В этот миг он даже не предполагал, что им еще предстоит встретиться при весьма необычных обстоятельствах.

Глава 32Неволя

В зоопарке Топа поместили в клетку из железных прутьев, стоящую в отдельном помещении. Весь день к нему подходили люди в синих халатах и восхищались:

— Красавец!

— А мех-то какой: пышный, блестящий!

— Такой росомахи у нас еще не было!

После томительного двухнедельного карантина под присмотром ветеринарного врача Топа перевели в просторный вольер. На металлическую сетку повесили табличку: «Росомаха. Самый крупный представитель семейства куньих. Возраст — 4 года. Кличка Платон».

Вправо и влево от Топа тянулись вольеры с другими обитателями зоопарка. Очутившись после тесной клетки в просторном, обтянутом сеткой вольере с грудой камней и массивных коряг в центре, Топ опрометью бросился к стенке, ища лазейку, но тщетно — повсюду упирался в стальное сито. Попробовал разорвать его зубами, да лишь сколол эмаль на одном из них.

Цепляясь когтями за ячейки, взобрался наверх. Однако металлическая сетка была повсюду. Тогда Топ начал рыть когтями землю, но вскоре уперся в бетонный пол. Убедившись, что отведенное ему пространство не имеет выхода, зверь на время сник. Съев оставленное ему мясо, забрался в бревенчатое логово.

Ночь прошла спокойно, а утром вокруг зашумело, забурлило: в проходы хлынул разношерстный поток двуногих. Топа поразило невообразимое число запахов, исходящих от них. Он довольно быстро привык к тому, что люди толпились возле его ограды, и старался не обращать на них внимания. Если кто допекал, нервно скалился и забирался в убежище. Единственный двуногий, приход которого радовал Топа, — это белобородый человек в синем комбинезоне, который каждый день кормил его и убирал внутри вольера.

Справа, за сеткой жила волчица. Она смирилась со своим положением, и даже летевшие в нее камешки не будили в ней духа мщения. С утра до вечера лежала, положив голову на лапы, с равнодушным видом поглядывая на посетителей исподлобья. По ночам же наводила воем тоску на всю округу. Зато в вольере слева всегда кипела жизнь: в отдельных секциях деловито сновали огненные колонки, с достоинством прогуливались знающие себе цену красавцы-соболя.

Когда утром раздавался тугой, округлый звук «Платон! Платон!», Топ знал, что сейчас получит порцию мяса, и вылезал из выкопанной под бревенчатым логовом норы. Высокий, с белой шерстью на морде человек подкатывал тележку и, выложив еду, начинал с ним беседовать. Что он говорил, Топ не понимал, но ласковые нотки в голосе успокаивали его, возвращали в счастливое детство.

Как-то белобородый смотритель принес в вольер металлический шар. Топ сразу принялся с азартом катать его по полу. Потом запустил под него длинные когти и, когда ему удалось поднять шар, прижав его к груди, перекувыркнулся с тяжелой, скользкой игрушкой через голову. И так несколько раз подряд. При этом его небольшие живые глазки светились такими жизнерадостными огоньками, а мешковатые движения выражали такое веселье, что человек невольно заулыбался.

— Ну ты, Платоша, даешь! Циркач! А говорили: осторожно, осторожно! Зверь, мол, злобный, пакостливый. Ну какой же ты злобный — вон какой весельчак да игрун!

Несмотря на хорошее питание, просторный, удобный вольер, неволя тяготила бродягу Топа. Стоило ему закрыть глаза, как память уносила к лесистым распадкам, бурливым ключам, услужливо воскрешала моменты удачных охот, игр с нежной подругой. Эти воспоминания наполняли сердце тоской и вызывали страстное желание добиться воли.

Наступило время долгого, высокого солнца, и по дорожкам зоопарка сразу забегало больше маленьких звонкоголосых человечьих детенышей. Крики, постоянный гвалт утомляли зверей. Топ стал раздражительным и большую часть времени прятался в норе.

В один из таких дней обитателей зоопарка не покормили. Стемнело, но никто из смотрителей так и не появился. Привыкшие к четкому распорядку, голодные звери выли, ревели, скулили, грызли, бодали сетку и железные прутья.

Только на следующий день по зоопарку поплыли запахи, предвещающие еду. Донеслись шаги, скрип колес. Следом показались два человека. Белобородого среди них не было. На тележке стояли два бачка с похлебкой, фляга с водой и ящик с мясом. Раздавая еду, люди переговаривались между собой. Тот, что толкал тележку, сразу не понравился Топу. Пустые рыбьи глаза, тонкие губы, искривленный улыбкой рот, а главное, запах, шедший от него, выдавали злобную натуру. Бросив росомахе кусок мяса, люди прошли дальше.

На следующий день Рыбий Глаз опять появился, но уже один. Подойдя к вольеру Топа, он прочитал вслух: «Росомаха… Платон». Возле двери табличка поменьше: «Внимание! Входя и выходя, запирай замок».

Оглядев Топа, он пропел:

— Пла-а-а-тон, из тебя выйдет хороший ша-а-а-пон! — и заржал, довольный сочиненной рифмой.

Топ же продолжал катать шар.

— Что, брат, хорошо жить на дармовых харчах? Играй да играй!

Введенный в заблуждение добродушием и игривостью симпатичного «медвежонка», он зашел в вольер, чтобы навести в нем порядок, а дверку только прикрыл. В тот же миг бурая молния метнулась в образовавшуюся щель и саженными махами понеслась между клеток.

Глава 33Свобода!

Выскочив на улицу, Топ помчался, высоко вскидывая зад, отчего в какие-то моменты все четыре лапы не касались земли. Бежал без остановки, подгоняемый страхом и криками людей, заглушаемым ревом накатывающихся то сзади, то с боков железных чудищ. Прохожие в страхе шарахались от него в стороны. С демонически горящими глазами и хриплым пенным придыхом, Топ и впрямь был ужасен.

У столба с круглым красным глазом на него чуть не наехал железный дом на колесах («Точь-в-точь как у Круглолицего», — отметил Топ). Перепуганный зверь понял, что из этого кишащего людьми и машинами муравейника ему сейчас не выбраться. Надо где-то спрятаться и дождаться ночи…

Когда шум вокруг стих, зверь выбрался из убежища и при свете фонарей пошел, подчиняясь врожденному инстинкту ориентировки, на северо-восток — туда, где находился его родной горный массив.

Перед рассветом высокие и многоглазые каменные дома сменили деревянные поменьше. За ними уже просматривался лес. Скорей под его защиту! Вбежав в высветленную белыми стволами березовую чащу, беглец перешел на размеренный шаг. Жадно вдыхая чистый, настоянный на травах и листьях воздух, Топ с наслаждением углублялся в родную стихию. На пути торчали одряхлевшие пни, зияли, карауля неловких, рытвины, обрамленные ажурным папоротником. Топа весь этот кавардак только радовал: он обрел самое дорогое для дикого зверя — свободу! От избытка чувств Топ запрыгал, закувыркался, путаясь в высокой траве.

Двигаясь в выбранном направлении, он невольно оглядывался на каждый треск и шорох. Если обзор закрывали кусты, вставал столбиком: смотрел, не преследуют ли его. Убедившись, что погони нет, опускался на передние лапы и продолжал путь.

За месяцы, проведенные в неволе, Топ отвык от длительных переходов, и сейчас его сердце билось так, что, казалось, вот-вот разорвет грудную клетку. Следовало отдохнуть и перевести дух. Взбежав на лесистый увал, он растянулся на траве, с наслаждением вдыхая лесные запахи.

Ненавистную вонь железных чудищ сменили ароматы прелой листвы, сырой земли. Над головой, на кончиках сосновых веточек, светились полупрозрачные капельки смолы. Они наполняли воздух любимым с детства запахом.

Передохнув и успокоившись, беглец побежал еще резвее. Как весной птиц тянет на север на родные гнездовья, так и Топа генная память вела туда, где он родился.

Завершался первый день свободы. На смену тягучим сумеркам как-то незаметно пришла ночь, а Топ все несся сломя голову. Далеко позади остались огни человечьего жилья. Но вот впереди сквозь чуть шелестящие от ветра кусты опять мелькнул слабый свет. Проступили темные силуэты домов. «Там могут быть собаки, обойду-ка стороной», — решил он.

Как ни велико было желание Топа побыстрее удалиться от города, желудок все настойчивей требовал пищи. Он, конечно, подкреплялся на ходу травой и ягодами, но, чтобы восстановить силы, необходимо было мясо. Тут очень кстати из-под берега шумно сорвалась пара крякв и понеслась по воде, оставляя на ней две дорожки жемчужных кружков. Одна из уток, всем видом убеждая росомаху, что ранена, стала отставать. Но опытный хищник на нее даже не глянул. Сразу полез в траву. В ямке между кочек обнаружил пятерых утят и одно яйцо. Они составили его завтрак и обед одновременно.

На исходе дня Топ, пересекая плотную, отполированную бобрами тропу, увидел уныло бредущее по берегу пухлявое, похожее на бочонок существо. Оно мрачно поглядывало по сторонам. Иногда останавливалось и рылось в береговом мусоре. Это создание было похоже на косматую короткомордую собаку. Топ прикинул: размером с меня, но больно неуклюж — справлюсь в два счета.

И тут до него донеслись едва уловимые шорохи. Он замер и, двигая ушами, огляделся. Косматое создание тут же куда-то исчезло. В глубине леса замелькали призрачные тени. Из-за высокой травы и густого кустарника Топ не сразу распознал в них свору собак. Разойдясь в цепь, они окружали его. Что-то зловещее было в их молчании и слаженных движениях.

Убегать бессмысленно — догонят. Тратить драгоценный мускус жалко — дорога длинная, еще не раз может пригодиться. Топ благоразумно отступил к дереву и, вскарабкавшись по стволу до первой толстой ветки, растянулся на развилке во всю длину. Разномастная стая расселась под ним: решили взять измором!

Из-за горы выкатилась и зашныряла в разрывах туч лимонная долька луны. Тут собаки отчего-то заволновались, вскочили и побежали, то и дело оглядываясь. По их следам вскоре протрусили волки. Учуяв запах росомахи, они на нее едва глянули: знали, что от вонючки следует держаться подальше. Вскоре чуткую тишину леса разорвали душераздирающие визги.

Топ же долго еще лежал на развилке дерева, принюхиваясь и всматриваясь во все, что происходило внизу. Убедившись, что ему больше ничего не угрожает, спрыгнул в траву. В ней его внимание привлекла то разгорающаяся, то почти гаснущая точка. Раздвинув стебельки, разглядел маленького жучка, излучающего мягко тлеющий свет. У себя на родине он таких не встречал.

Шел третий день свободы.

Чтобы экономней расходовать силы, Топ старался пользоваться наторенными звериными тропами. На закате со стороны реки послышалось громкое чавканье. У комля могучего дерева копошился крупный незнакомый зверь. Туловище клиновидное, шерсть бурая, грубая. На голове высокие мохнатые уши. Вытянутый нос венчал подвижный пятачок, по бокам грозно поблескивали круто загнутые клыки. Вепрь, а это был он, ворошил листву, «пахал» мощным рылом дерновину, что-то выбирая в земле. Его волосатый хвостик беззаботно вертелся.

Из-за другого, поваленного дерева показалась пара мохнатых ушей. Они двигались, как локаторы, и вскоре оттуда вышла, бдительно оглядываясь, старая кабаниха — вожак табуна. Она недоверчиво покосилась на Топа и что-то прохрюкала. И тут же выбежали с визгом шерстистые детки с вертикально задранными хвостиками-ниточками.

Вдруг многодетная мамаша резко остановилась, словно наткнулась на незримую преграду. Хвост, как флажок, взметнулся вверх и застыл, приняв форму вопросительного знака. В наступившей тишине Топ слышал сопение — чушка усиленно втягивала в себя воздух. Затем утробно рюхнула и понеслась вниз по косогору. Семья устремилась за ней. Замелькали вразнобой полосатые поросята, подсвинки, черные молодые кабанчики.

Топ не стал выяснять причину столь стремительного бегства незнакомцев. Подгоняемый безотчетным страхом, он тоже поспешил ныряющими прыжками прочь.

Лес расступился, пошли болота, измазанные слоистыми пластами тумана. Куда ни глянь — кочкарник, топи, вода. Сколько уже Топ за свою жизнь перевидал их. Одни чистые, безлесные, с тесно стоящими в ржавой воде высокими кочками. Другие — изумрудная гладь, напоминающая луг с одинокими березками, а ступишь — волны кругами расходятся. По таким зыбунам могут ходить лишь широколапые росомахи. Все остальные звери ищут обход. Но самые пакостные и труднопроходимые болота таятся в густых, мшистых чащобах. Они представляют собой бесконечную череду затхлых, пузырящихся ям, опутанных корнями деревьев. На таких болотинах ухо следует держать востро даже росомахам — того и гляди, угодишь в западню.

Топ спешил достичь темнеющей впереди возвышенности. Шел, приминая осоку между кочек, неглубоких заиленных луж. Он торопился еще и потому, что какая-либо добыча тут была маловероятна, а организм все настойчивей требовал мяса.

Неожиданно из-за густой стены осоки открылся бойкий водоток, полный рыбы. Высовывая рты, они хватали насекомых, тучами вьющихся над водой. Топ стал прикидывать, откуда лучше подойти, чтобы не спугнуть стайку. В этот момент впереди в тумане кто-то зашевелился. Проступили нечеткие очертания горбоносого лося с вильчатыми рогами, говорящими о его молодости.

Осторожно озираясь, он выходил из заводи, где спасался от гнуса. В слегка колеблющихся от легкого ветерка струях тумана животное напоминало сказочное видение. Бык то и дело кашлял, фыркал, пытаясь освободиться от раскормившихся в слизистой оболочке носа личинок оводов.

Лось с каждым шагом приближался и скоро должен был оказаться рядом с Топом. У того взыграл азарт охотника: смогу ли одолеть? Хоть и молодой бык, но попробуй, доберись до вены или шейных сухожилий: прочная кожа и густая шерсть — надежная защита от клыков.

А лось уже совсем близко. Теперь он казался Топу просто огромным. Однако голод порой толкает на совершенно безрассудные поступки. Помощник-ветер тянул на росомаху, и сохатый не слышал ее запаха. Когда он поравнялся с Топом, тот прыгнул. Метил в шею, но чуть промахнулся. Быстро перебирая когтистыми лапами по мокрой шерсти, добрался до загривка и, работая мощными челюстями, стал остервенело рвать, грызть шкуру.

Обезумевший от боли и ужаса, лось понесся по болоту, пытаясь скинуть страшного наездника, но длинные когти росомахи держали надежно. Долго носился, роняя пену, великан, но, когда Топ, наконец, перекусил шейные сухожилия, увенчанная шерстистыми, еще не окостеневшими рогами голова безвольно упала на грудь. Сохатый зашатался и рухнул в густую осоку…

Утолив голод, росомаха прилегла. Когда она вновь приступила к трапезе, ей показалось, что лось как-то странно дернулся. Топ насторожился и приподнял голову. В этот момент передняя нога-ходуля «выстрелила» из-под брюха прямо в морду. Придя в сознание, Топ еле разомкнул челюсти. Половина передних зубов была выбита. По очереди выталкивая языком их обломки, с радостью убедился, что клыки целы. Спекшаяся кровь закупорила распухшие ноздри так плотно, что дышать росомаха могла только ртом. Пройдя к воде, опустил в нее морду. Потихоньку фыркая, бедолага прочистил носовые проходы и вернулся к своему трофею. Но как ни подступался к туше, оторвать даже небольшой кусочек мяса травмированной пастью не смог. А есть хотелось. Зверь огляделся. На холме возле болота могут быть куропатки. Надо проверить.

Ему повезло: куропатки там действительно были. Подкрепившись, Топ зашел в лес. Тут его характер резко менялся. На смену светлому, преимущественно лиственному, начался дремучий, темнохвойный. Под его плотным сводом редко увидишь кустарники, подлесок, траву. Устланная пышным моховым ковром земля бугрилась старыми обомшелыми валежинами, колодами, дряхлыми пнями. Молчаливая, угрюмая и бескрайняя, как океан, страна — тайга! Видимость из-за густых, зеленых лап, обвешанных бородами лишайника, упала до трех-пяти метров. Лишь изредка встречались открытые пространства, утыканные черными скелетами горелых стволов. Хорошо, что у зверей имеется внутренний компас. Без него в такой чаще можно плутать годами.

* * *

Шел Топ в основном ночью, когда вероятность встречи с двуногими была минимальна. Перед рассветом выбирал скрытное место для отдыха и чутко дремал. С приближением сумерек подкреплялся, чем придется, и продолжал путь.

Когда дорогу преграждала речка, Топ безбоязненно входил в воду и, загребая широкими лапами, как веслами, переплывал на другой берег. Дважды его путь преграждали большие полноводные реки. На них, как ни старался Топ плыть прямо, мощное течение сносило на километр, а то и на два.

На илистых и песчаных берегах все чаще встречались отпечатки медвежьих лап. А сегодня Топ чуть не напоролся на семью косолапых. Она отдыхала на краю хорошо продуваемого берегового уступа. Медведица блаженно развалилась на дерновине, подставив солнцу грудь и брюхо. Передняя лапа расслабленно свешивалась вниз. Этим не преминул воспользоваться один из малышей. Подпрыгнув, он ухватился за нее и моментально взобрался на живот матери, где и устроился, словно на мягкой перине. Вскоре рядом появился братец, и они стали, потешно фыркая, барахтаться на мамаше. Она же басовито урчала, щурилась от удовольствия, но, уловив в ветре чужой запах, беспокойно огляделась. Увидев Топа, рявкнула на него так грозно, что тот ретировался.

Ясная, сухая погода разнообразилась грозами. После того как на глазах Топа от удара молнии раскололся и загорелся большущий кедр, он боялся грозы и при ее приближении начинал, забыв обо всем, зарываться в землю.

Грозе всегда предшествовал шквалистый ветер. Под его натиском мохнатые папахи деревьев, судорожно всплескивая ветвями, мотаясь из стороны в сторону, роняли на землю обломки сучьев; стволы, натужно выгибаясь, трещали. Некоторые лопались. А иные, выворачивая корнями пласт земли, валились целиком. Бесчинствовал ветер, как правило, недолго, но ветровалы оставлял значительные. Топ никак не мог понять, каким образом какое-то невидимое существо может творить такую разруху.

Лишь только напор ветра ослабевал, с небес начинали низвергаться косые струи. Тайга, озаряясь слепящими вспышками, нервно вздрагивала от раскатов грома. Порой ливень был столь обильным, что безобидные ручьи на глазах превращались в клокочущие мутные потоки, несущие ветки, коряги, а прибрежный песок буквально вскипал под ударами дождевых капель. Бывало, что дождь переходил в град. Тогда ледяные шарики срезали траву, кромсали листья деревьев, ударяясь о камни, разлетались в разные стороны.

Глава 34Долгая дорога домой

Косматый зверь брел нескончаемой сумрачной тайгой двадцатый день. Его шаг по-прежнему был ровным, четким, как и в первые дни пути. По почти прямой линии следа было ясно, что он точно знает, куда идет. Позади остались сотни километров. О том, что его ждет впереди и когда покажутся горы, где он родился, Топ не знал. Он просто шел, подчиняясь зову родины. Когда появлялись попутные звериные тропы, пользовался ими. Это было не только удобно, но и полезно — то и дело набегали зайцы, олени.

В одной из долин Топ уловил запах дыма. Снедаемый любопытством, он круто отклонился от своего направления. На галечном берегу шустрой речушки чадил дымокур. Рядом убежище двуногого из туго натянутой безволосой шкуры цвета пожухшей травы. Поодаль по колено в воде человек. Зачерпывая корытцем гальку с песком, он покачивал его, сливая содержимое в речку. Эта странная процедура повторялась все время, пока Топ наблюдал за ним. Как ни силился зверь понять смысл этих однообразных движений, так и не смог найти им объяснение. В нем даже пробудилось сочувствие к этому несчастному, занятому бессмысленным перекатыванием камушков в корыте.

* * *

Завершался второй месяц пути. Равнины с мрачными мшистыми ельниками все чаще чередовались с холмистыми возвышенностями, заставленными бронзовыми колоннами сосен.

С наступлением тьмы тайгу теперь частенько тревожил страстный рев-стон сохатых. Настала пора, когда быки разыскивают нежных подруг и бьются с соперниками за право быть их возлюбленными. Мычание неслось с разных сторон и эхом металось по лесу. Один лось простонал совсем рядом. Вскоре оттуда донесся стук рогов, прерывистое дыхание и треск сучьев под копытами. Вот в орешнике замелькали охристые «лопаты» с многочисленными отростками, налитые кровью глаза, вздыбленная на загривке шерсть, широкая грудь, поджарый круп таежных великанов. Быки, упершись рогами, месили копытами землю, отстаивая право огулять стоящую поодаль лосиху. В это же время главный информатор — ветер — принес Топу волнующую весть — где-то рядом косой. Росомаха медленно двинулась на этот запах…

Ночь неохотно сдавала свои позиции, но медленно восходящее светило с каждой минутой неузнаваемо преображало мир: гасило звезды, сдирало мрак сначала с макушек холмов, затем и со склонов, обнажая ложбины. Вот и кедровки проскрежетали побудку. Повылезали из земляных норок и молниями замельтешили по лесу бурундуки, слетели с деревьев в траву кормиться ягодами рябчики. Тайга пробуждалась, а Топ, вычистив шершавым языком морду и лапы от крови наполовину съеденного зайца, наоборот, готовился ко сну на мягкой рыжей перине из накопившейся за многие годы хвои.

На следующем переходе его ожидал приятный сюрприз: между стволов сосен проглянули зазубрины гор. Вид разрывавших линию горизонта сизых зубцов необычайно воодушевил Топа — значит, дом близок! Он любил горы. Ему нравилось чередование серых потоков из громадных валунов с зелеными языками кедрового стланика. Нравились шумно сбегавшие по дну распадков пенистые ключи. Нравилось наблюдать, как из узких холодных расщелин, заваленных гранитными глыбами, выползают, цепляясь за выступы скал, клочья тумана. Долина, по которой поднимался Топ, постепенно сужаясь, превращалась в тесное ущелье.

Придерживаясь правого склона, Топ продолжал упорно углубляться в замысловатый лабиринт гор. Скалистое ущелье все поднималось и поднималось уступами, местами почти отвесно. Чем выше взбирался Топ, тем холоднее делался воздух. В расщелинах забелели снежники. Их становилось все больше. Изголовье ущелья и вовсе оказалось сплошь забито крупнозернистым снегом. Слева, на севере, высился остроконечный ослепительно-белый пик, безраздельно господствовавший над всей округой. Он венчал суровый, безжизненный водораздел одного из хребтов.

Перевалив через него и спустившись в долину, Топ опять попал в лето. Полное безветрие, богатейшее разнотравье, стаи куропаток, сосновые боры очаровали уставшего путешественника, и он решил задержаться тут.

Обосновался на межгорном плато, огражденном от северных ветров гребнем, состоящим из множества игольчатых скал. Его подножье подпирали заросли кедрового стланика. На загнутых вверх ветках висели гроздья бурых с фиолетовым отливом шишечек. Спрятанные в них орешки обеспечивали сытую жизнь многим обитателям этих мест.

Глава 35Медведь

День ото дня холодало. Северный ветер безостановочно гнал в теплые края стаи птиц, а по земле перебирались в глухие дебри медведи. Там, в заваленных снегом берлогах, они спокойно проспят до весны. Могучие звери шли напролом, каждый своей дорогой, оставляя дымящиеся в прохладном воздухе колбаски из непереваренных кедровых скорлупок: прежде чем залечь в берлогу, они должны полностью освободить кишечник.

Топа приближение зимы не пугало. Пищи было в достатке. В один из промозглых, ветреных дней он после удачной охоты на куропаток брел по неровно затвердевшей от утренника земле к ручью. Под лапами гремел пожухлый лист, потрескивал в лужах новорожденный ледок. День только начинался, но благодаря повалившим из туч хлопьям снега было светлее обычного. Белые мухи бесшумно падали весь день. К вечеру тайгу укрыло белым одеялом. Поднявшийся ветер загонял снежинки в щели, полости, надувал за скалами сугробы. За долгую зиму там вырастут целые холмы. Зайцы и куропатки, не успевшие сменить свой серенький наряд на белый, были теперь хорошо заметны. Это облегчало Топу охоту. После очередной успешной вылазки он, как обычно, взобрался на свой любимый наблюдательный пункт — скалистый утес. Соскреб когтями налипший на широкие ступни снег и, пригретый полуденным солнцем, свернулся в клубок. Разбудил треск веток. По долине брел мосластый медведь. Коричневая шерсть, слипшаяся от смолы и репьев, свешивалась с боков клочьями. По тому, как часто косолапый отдыхал, было понятно, что он идет из последних сил: то ли болен, то ли стар.

Топ сразу определил — миша не жилец, но он так плотно поел, что поленился преследовать топтыгина. Только через день, когда желудок опустел, он двинулся по его следу. Там, где медведь ложился, от груди отпечатывался глубокий желоб. По нему и вмятинам от острых локтей было видно, насколько худ зверь.

Все говорило о том, что у Топа хороший шанс заиметь гору мяса. Чем дальше, тем чаще лежки. Редкая, особенно на животе, медвежья шуба не защищала зверя от мороза. В одном месте в остекленевший снег впаялись коричневые шерстинки — похоже, долго лежал. Следы вели к источнику с солоноватой водой. Он не замерзал даже в сильные морозы. Особенно любили посещать его копытные.

Здесь снега было меньше, и вместо борозды тянулась цепочка ямистых отпечатков. В них проступали алые пятна: похоже, голые ступни топтыгина полопались и кровоточили. Возле источника медвежьи следы смешались с волчьими. По ним Топ видел, что серые взяли бедолагу в кольцо и атаковали. К пятнам крови прибавились клочья шерсти, как медвежьей, так и волчьей. Ветер успел согнать их в снежные стаканы. Миша каким-то чудом вырвался из волчьего оцепления, и толчея следов тянулась, сходясь и расходясь, вдоль берега еще метров сто. Развязка наступила под обрывом.

Частокол белеющих ребер обозначил место пиршества волчьей стаи. На истоптанном снегу валялась недоеденная голова. Это все, что осталось от некогда могучего зверя.

Сделав большой круг, Топ убедился, что серые покинули эту территорию, и вернулся к останкам медведя. Прожив здесь три недели, он доел не только голову, но и перемолол, перетер крепкими коренными зубами мозговые кости. На медвежий дух как-то забрел старый волк. Твердый, тяжелый взгляд выдавал в нем нелюдимого бирюка. Топ отдыхал в это время неподалеку. Он был сыт и не стал отстаивать свои права. Серый попытался погрызть оставшиеся кости, однако зубы старика не смогли с ними справиться. Похватав от безысходности пропитанный кровью снег, волк так и удалился ни с чем. Когда от медведя ничего не осталось, и Топ покинул это место.

* * *

Зима достигла пика своего могущества. Принаряженные алмазной бахромой деревья трещали от стужи. В эти дни мало кто отваживался высунуть нос из своих убежищ — мороз сразу пробирал до нутра. Один лишь ворон, украшенный заиндевелыми бакенбардами, продолжал шуршать крыльями над тайгой, оставляя за собой след кристаллизованного пара. Заметив кого-либо, он от удивления оглашал промороженное пространство раскатистым «к-р-р-у-у!».

Топ тоже отлеживался в глубокой снежной норе. Однако голод заставил на третий день выбраться. Вышел не в сумерках, а днем — солнце все же смягчало стужу.

Мороз сразу вцепился когтистой лапой в морду. Пронзив калеными иглами ноздри, вытек из глаз слепящей влагой. А лоб заломило так, словно с головой провалился в полынью.

В тугом, жгучем воздухе Топ не чувствовал ни единого запаха — все выстудило. Теперь вся надежда на глаза. Изучая на снежной пелене немногочисленные следы, он видел только старые. Чтобы не обморозить нос, Топ периодически прятал его под мышку. Подушки лап, несмотря на то, что густо опушены шерстью, тоже приходилось по очереди вжимать в мохнатое брюхо.

Из распадка донесся странный стук: как будто кто-то стучал дубиной по стволу. Спустившись пониже, Топ увидел однорогого сохатого, бившего оставшейся «лопатой» по стволу березы: лесной великан решил избавиться от второго рога — видимо, устал ходить с перекошенной на один бок головой.

Неожиданно сверху посыпалась, кружась, шелуха кедровых шишек — не белка ли? Увы! Это были недоступные Топу клесты! Дойдя до круто обрывающегося склона, он свернулся в клубок и скатился на дно впадины, оставляя за собой гладкий, волнистый желоб. Отряхнувшись, двинулся вдоль заваленного снегом русла. Его внимание привлекла струйка пара, поднимающаяся из-под каменного козырька. Взобравшись на снежный намет, Топ увидел отверстие, густо обрамленное пушистым инеем. Что же там внутри? Может, берлога? Принюхался — медведем не пахнет.

Протискиваясь в черный зев, он коснулся головой игольчатой завесы. Холодная осыпь прошелестела по спине. Когда глаза немного привыкли к мраку, он разглядел приземистый грот. Стены ребристые, с выходами слоистых пород. Здесь было заметно теплей. Любознательный зверь решил осмотреть пещеру. Осторожно ступая по камням, он прошел в более просторный зал. Тут чувствовался сквозняк. Двигаясь навстречу воздушному потоку, Топ услышал мелодичные звуки. Как будто серебряный молоточек бил по наковальне: тинь, тинь, тинь… Чем дальше он шел, тем громче тинькало и прозрачней становилась тьма. Пройдя поворот, Топ увидел сноп голубоватого света, льющегося сквозь высокий узкий пролом. Снег, окаймлявший его, от теплого воздуха таял, и капли со звоном падали в озерцо.

На берегу лежали крупные кости каких-то животных. Голодный путешественник попытался погрызть их, но бросил: на вкус — обычный камень. В воздухе что-то прошуршало. Топ поднял голову и разглядел темные комочки. Это были летучие мыши, свисавшие с шершавого свода вниз головой. Их было много: сотни, если не тысячи.

Цепляясь когтями за неровности стены, Топ вскарабкался повыше и снял один комочек. Мяса немного, но оно оказалось нежным и приятным на вкус. Радости росомахи не было предела. Топ даже подпрыгнул от восторга: теперь можно не беспокоиться о пропитании! А если учесть, что в этом каменном мешке тепло и полно воды, будущее представлялось сытым и спокойным.

Глава 36Перевал

Пещера и летучие мыши помогли Топу пережить необычайно суровую зиму. Когда мороз слабел, он выходил охотиться наружу: летучих мышей, до которых можно было дотянуться, становилось все меньше. На плато уже попахивало весной. Снег кое-где залоснился настом. Деревья, тронутые первыми вздохами тепла, оживленно зашептались. У приствольных кругов завитал едва уловимый запах прелых листьев, прошлогодней травы и влажного мха. С проплешин доносился дикий хохот ошалевших от весенних страстей куропаток, перемежающийся с жизнерадостным теньканьем веселых синичек.

Как только сошел снег и подсохла земля, Топ продолжил путь в родные края. Со скальной гряды хорошо просматривалась вереница конусовидных гольцов Головного Хребта. Уходя на север, они растворялись в легкой дымке. В глубоких морщинах пепельных склонов лежали не успевшие растаять плотные надувы. Топа потрясла мощь и высота этой горной цепи.

Водораздела неутомимый путник достиг за дневной переход. С него открылся вид на более низкие отроги, переходящие у горизонта в зеленую равнину, поблескивающую плошками озер. Казалось, дальше уже нет ничего, кроме этой изумрудной глади. Но где-то там, вдали, должен быть еще один горный массив, к которому так стремится Топ.

Издавая трубные крики, над ним пролетел на север журавлиный клин. Теперь в нем звучала ликующая радость, не то что осенью. Тогда журавли, покидая родовые долины, курлыкали протяжно и печально.

Предвкушение встречи с родным краем подстегнуло Топа: прыгая с камня на камень, он устремился вниз вдоль ручья. Спускаясь, Топ то и дело вставал на задние лапы. Делал он это не только, чтобы выбрать лучшую дорогу, но и чтобы не встретиться с людьми — ведь тут они уже должны быть. Когда до равнины оставалось совсем немного, склон неожиданно оборвался отвесной стеной. Разогнавшийся ручей слетал с нее, красиво рассыпаясь в воздухе на жемчужные гроздья, в водобойный котел. В некотором удалении от него на обширной площадке стояли длинные серые строения, окруженные столбами с рядами колючей проволоки, натянутой между ними. За изгородью ходили огромные собаки и двуногие. Точно такие же «селения» встречались Топу и по ту сторону гор, но там они были безлюдными, заросшие березками. Чтобы не попасться людям на глаза, Топ обошел это страшное место стороной.

Глава 37Зверобои

Дальше сплошную тайгу стали разрывать непривычно широкие тропы и пустоши, усеянные пнями с ровным срезом. На некоторых уцелевших кедрах виднелись шрамы от затесов. Беспокойство Топа нарастало. Он физически ощущал приближение беды. В подтверждение тому издалека донесся рокот. Так же рокотало железное чудище Круглолицего.

Пока Топ решал, с какой стороны в этот раз обойти опасное место, рокот прекратился и воцарилась тишина. Вернее, не тишина, а смена звукового фона. Для росомахи шелест листьев, птичий гомон, стук дятла, остервенело выколачивающего из дерева хлеб насущный, были столь привычны, что он их не замечал.

Вскарабкавшись для лучшего обзора на дерево, Топ увидел людей, поднимающихся по косогору с огнебойными палками в руках. В это время из подлеска показался небольшой табунок оленей. Судя по тому, что люди замерли, они тоже заметили животных. Громыхнули выстрелы. Передняя оленуха упала, а остальные бросились врассыпную. По тому, как тяжело бежал рогач, Топ понял, что он ранен. Один из двуногих припустил было за ним, но вскоре почему-то вернулся.

Хорошо изучивший повадки людей, Топ решил дождаться, когда зверобои разделают добычу и уйдут — тогда можно будет поживиться внутренностями. Увы! Зверобои унесли тушу целиком. Вылизав траву, обрызганную кровью, Топ почувствовал, как он голоден, и решил добыть раненого оленя.

Пройдя чуть более километра, обнаружил его на берегу лопочущего между валунов ручья. Голова рогача по самые уши лежала в воде — видимо, пытался пить. Съев мяса столько, сколько смог осилить за раз, Топ не стал даже отдыхать — хотел побыстрей покинуть эту опасную территорию.

Глава 38На родине

Когда ровную линию горизонта вновь изломали лиловые зубцы, у Топа не было сомнения — это его горы! В центре взор ласкал приметный белоголовый купол, по бокам — столообразные вершины пониже.

Последние километры одолел без единой остановки. Взойдя на первый кряж, прилег отдохнуть в тени разлапистых кедров. Воздух, густо насыщенный ароматом хвои, хотелось вдыхать бесконечно долго. Гряды гор от него разбегались так далеко, что казалось, нет им ни конца ни края. На самом же деле этот горный массив был не столь велик: порядка восьмидесяти километров в самой широкой части.

Здесь Топу все было знакомо. Прямо перед ним — родной участок. Там он встретился с Лаской… Найдет ли ее? Этот вопрос волновал его больше всего. Подлетела сорока и, прыгая по веткам, с воодушевлением что-то протараторила. Видимо, поприветствовала старого знакомого.

В надежде найти свою подругу Топ направился к пещерке, в которой они частенько отдыхали или прятались от мошки. Вот и ложбинка с родничком-живуном, бьющим из-под узловатых корней. Его даже в самые сильные холода обметывало льдом лишь у берегов. Где-то тут и должен быть проход в пещерку. Точно — вот он!

Забравшись в сухой грот, Топ с волнением обнюхал мох, листья, устилавшие каменный пол. Они до сих пор хранили родные запахи, но свежих среди них не было. Улегшись на прохладную плиту, он прикрыл глаза. Давние, уже полузабытые события вдруг стали всплывать из тайников памяти, звучать и видеться будто наяву. Вспомнилось, как счастливо и беззаботно они с Лобастым жили у двуногих, с каким воодушевлением он осваивал науку самостоятельной жизни, как выручил его Амур, как с Мавром наказали Круглолицего, как с Лаской растили малышей.

«Эх, найти бы ее!» Топ страстно желал встречи с милой его сердцу росомашкой еще и потому, что настало время гона. Но, сколько ни ходил, ни колесил он по участку и за его пределами, следов подруги не обнаружил. Ушла! Куда? Неизвестно.

Поскольку в пещерке даже в самые знойные дни было прохладно и не докучал гнус, Топ в ней и поселился. Жил, придерживаясь простого распорядка. В течение дня, спасаясь от жары, дремал в гроте. С приближением вечера вставал и отправлялся на охоту. Вернее, даже не на охоту, а на кормежку: как известно, летом у росомах с питанием проблем нет. Тут тебе и сочные коренья, и мед, и яйца, и птицы, и грызуны.

Как ни странно, через какое-то время Топа потянуло к двуногим. Во сне ему все чаще виделись пышнотелая хозяйка, добрейший Пуля. Как хорошо и весело жилось с ними! Эти сны-воспоминания бередили душу зверя, но он все не решался сходить в село.

Глава 39Разгул браконьерства

В начале осени Подкова наряду с товарами повседневного спроса привез в Верхи два снегохода «Буран» и предложил промысловикам, про которых знал, что те втихаря браконьерят, взять в аренду. «Доверенные» охотники не отказались. По условиям договора они должны были в течение двух лет ежегодно сдавать по двести килограммов брусники, клюквы, по восемьдесят штук рябчиков, двадцать тетеревов, десять глухарей, а главное — по полторы тонны мяса. Чтобы охотовед не поднял шум, какого именно мяса, в договоре не указали. По выполнению этих условий снегоходы переходили в собственность охотника.

В следующий заезд парк пополнился еще двумя машинами и бочками бензина к ним. Обладатели скоростной, не знающей усталости техники, охотники теперь могли загнать любого зверя. Оставалось только дождаться, когда ляжет снег. А лег он буквально день в день с открытием промыслового сезона — 15 октября. Уже через неделю выбеленные окрестности покрыла густая сеть следов от зубчатых траков. Две гусеницы и одна опорно-поворотная лыжина позволяли «Буранам» без особого труда передвигаться по таежной глухомани, легко раздвигая подрост своим полукруглым носом.

Ребристые ленты на снегу появились даже в прежде недоступных местах. Рядом, зачастую — следы в ужасе бежавшего зверя. О развязке красноречиво повествовал окровавленный снег.

Добычливей всего охота была на безлесых горельниках и марях. Да и непролазная тайга день ото дня делалась все более доступной: стремясь побольше заработать, опьяненные легкой добычей, браконьеры не ленились растаскивать завалы, пропиливать мотопилами в них проходы.

Заготовки мяса у Подковы резко выросли. Он ликовал — доходы с каждого рейса утроились, и деньги, вложенные в снегоходы, отбились в первый же сезон. А алчные арендаторы радовались, что обзавелись такими замечательными помощниками. Увещевания же Степана не превышать нормы отстрела не останавливали их: милиция далеко, а охотовед пошумит, пошумит да перестанет — ему тут жить.

Больно было Степану Ермиловичу видеть, как скудеет тайга, но время было лихое — мир перевернулся: зло торжествовало! Иные мужики словно с цепи сорвались. Чем бессовестней и наглей вел себя человек, тем больше зарабатывал. Казалось, что этому безумству не будет конца…

Пусто стало в тайге. Прежде каждый шаг в лесу был наполнен сладостным ожиданием: вот сейчас из-за куста выскочит заяц или из снежной спальни вылетит красавец глухарь. Теперь это все осталось в прошлом.

Глава 40Ласка

Окрестная тайга за два года превратилась в безжизненную пустыню. Можно было пройти несколько верст, а на снегу встретить лишь миниатюрные строчки мышиных следов, разделенные кое-где тоненькой ниточкой от хвоста. Среди зверей уцелели лишь те, кто посмекалистей. Одни из них забрались на неприступные для снегоходов крутяки, другие и вовсе покинули этот горный массив.

Бродя зимой по осиротевшим распадкам в поисках чего-либо съестного, Топ вдруг оживился: ветер принес давно искомый, но уже успевший несколько стереться в памяти дух. Прихватив носом запашистую струйку, он побежал, следуя ей, веря и не веря: это был запах Ласки. Вскоре увидел и ее следы, четко отпечатанные на уплотненном ветрами снегу. Они неторопливо виляли среди деревьев. Топ очумел от радости. Вдруг след пошел прямо, без отклонений, а шаг стал шире. «Интересно, куда это она заспешила?» Топ припустил что было сил: ему не терпелось увидеться с росомашкой.

Вскоре Ласка и вовсе перешла на махи. Похоже, ее что-то встревожило. Сбоку появилась широкая ребристая лента, оставляемая железным чудищем, на котором теперь ездили двуногие. В носу от едкого запаха гари засвербило.

Ласка бежала к изголовью распадка. Широкая лента, спрямляя изгибы, не отставала. И тут Топ уперся в небольшой вытоптанный круг весь в пятнах крови. Следы Ласки в этом месте обрывались…

Потрясенный Топ был готов вцепиться в горло и разорвать двуногого, убившего его подругу, но понимал, что железное чудище ему не только не одолеть, но и не догнать. В соседнем распадке тоже появились ребристые ленты. У одной из них лежали головы и внутренности трех оленей. Топ понял: люди достигли такого могущества, что могут убивать столько, сколько захотят. И, если он не хочет повторить судьбу Ласки, лучше покинуть эти места. Куда идти, он давно решил — на север! Однако выход откладывался со дня на день — с обжитым участком всегда тяжело расставаться. К тому же припекавшее солнце расквасило снежный покров, и двуногие стали покидать тайгу.

Надежды на то, что быстро тающий снег, как обычно, обнажит останки погибших в морозы животных, не оправдались: в опустевшей тайге их и не могло быть.

Топу давно хотелось нежной, парной зайчатины. По схваченному утренником глянцевому снегу, еще сохранившемуся на северных склонах, загнать косого было несложно. Наст в это время столь прочен, что на нем оставались лишь царапины от когтей. Зверь вспомнил, что на днях на берегу Ворчалки упала здоровенная осина, и он ныряющими прыжками направился туда: зайцы обожают мясистую, горьковатую кору этого дерева. Но, увы! Ни одного следочка — повсюду лишь девственный наст. Пришлось опять довольствоваться мышами. Хорошо, хоть их было в достатке.

Во сне Топу стали видеться то громадные туши лосей, то табунки доверчивых куропаток. Голод и эти навязчивые видения в конце концов принудили его оставить омертвевшую тайгу.

Глава 41На севере

Топ спустился с хребта к широкой, полноводной, местами распадающейся на узкие рукава реке и зашагал туда, откуда ветер всегда приносил холод и дожди. Гладь равнины изредка пучили длинные песчаные увалы, поросшие соснами. Пружинистый слой из опавших хвоинок под ними чередовался с серебристыми коврами шарообразных клубов ягеля. На солнцепеке он был низким и хрупким: стоило наступить на мшистый клубок, он с легким хрустом рассыпался. А вот в тенистых и влажных местах ягель превращался в упругую противоположность: стоило наступить — податливо проминался, а как только Топ убирал лапу — принимал исходную форму.

Болотистые участки устилал хлипкий ковер, сотканный из корней травянистых растений и низкорослых кустарников. Эту изумрудную гладь местами разрывали голубые блюдца озер. Вокруг них в изобилии гнездились водоплавающие. Вечерами от их криков вибрировал воздух. В этом многоголосье можно было различить и надрывное кряканье уток, и гоготание гусей, и пронзительный свист куликов. Птиц влекли сюда богатые корма и недоступность их гнездовий для вороватых лис и песцов.

Топ же благодаря широким лапам ходил по этим топям свободно. Бесцеремонно сгоняя с гнезд мамаш, он с удовольствием лакомился лежащими в них яйцами, отдавая предпочтение крупным гусиным: надкусывал скорлупу и высасывал содержимое через образовавшееся отверстие. Опорожненные таким образом яйца внешне выглядели целыми. Топ, в отличие от песцов, клал их обратно в гнездо. После такого хитроумного ограбления гусыни продолжали добросовестно высиживать пустышки.

Шагая по берегу одной из проток, Топ вышел на широкий, со слабым течением плес. От него несся шум, напоминающий треск сучьев. Зверь привстал на задние лапы: протоку переплывали дикие олени. Плывущие животные держались так плотно между собой, что их ветвистые рога, стукаясь друг о друга, издавали этот необычный треск.

Запрыгивая на берег, олени шумно отряхивались, после чего жадно хватали подвижными мясистыми губами все, что росло под ногами: кустики карликовой березы, ивового стланика, брусники; но предпочтение отдавали сытному ягелю.

Топ дождался, когда эта лавина двинется дальше, и тоже переплыл протоку. Вскоре он обнаружил, что за стадом оленей следуют две росомашьи семьи. Осторожный зверь поначалу держался на некотором удалении от них. Но, видя, что его появление соплеменниками воспринято доброжелательно, присоединился к ним.

Охотились, вернее сказать, пасли оленей росомахи просто: ложились в двадцати-тридцати метрах от пережевывающего жвачку стада и наблюдали. Определив, кто послабей, гнали несколько десятков метров. Если чувствовали, что с ходу не взять, оставляли в покое. А если намеченная жертва бежала не прытко, продолжали погоню. Когда животное начинало сдавать, делали резкий рывок и валили с ног. Иных и преследовать не приходилось: доставали в несколько прыжков.

Правда, один олень, круто повернувшись навстречу преследователям, встал на дыбы и принялся так неистово молотить передними ногами воздух, что росомахи, пораженные необычной храбростью животного, отступили.

Топ среди сородичей оказался самым сильным и дерзким. Он мог схватить оленя за шею и еще живого таскать по земле из стороны в сторону, хотя вес жертвы в четыре-пять раз превосходил его собственный.

Несмотря на обилие мяса, росомахи никогда не оставляли костей — разгрызали даже самые толстые. Особенно долго приходилось возиться с рогами. Удерживая основной ствол передними лапами, они, с усилием ворочая головой, перепиливали-перетирали его коренными зубами. Тут уж хищники не считались со временем: роговые опилки были их излюбленным лакомством.

Иногда намеченного к трапезе оленя выручала близость реки или озера. Хотя росомахи хорошие пловцы, в воду они заходят неохотно. Поначалу самые азартные пытались продолжать преследование и по воде, но олени, будучи намного выше в ногах, дождавшись, когда преследователи подплывут, с хриплым мычанием били их копытами. После пары таких уроков росомахи перестали рисковать.

Смекалистый Топ изобрел более безопасный способ охоты. Приблизившись к стаду, он падал навзничь и, тяжело дыша, начинал кататься из стороны в сторону, якобы корчиться в судорогах. Олени прекращали кормиться и с любопытством наблюдали за странным поведением хищника. В это время его соплеменники подкрадывались к стаду почти вплотную и атаковали, как правило, успешно.

Правда, в жаркие дни эта хитрость не давала нужного результата. Облепленным слепнями и оводами животным было не до зрелищ. Они безостановочно били по брюху и бокам задними и передними ногами. Либо стряхивали резким подергиванием шкуры вонзивших в них острые носы-стилеты кровососов.

В лесотундре встречались и домашние олени, но росомахи с ними не связывались: они находились под охраной некрупных, но необычайно голосистых оленогонных собак и их двуногих хозяев. Зачем рисковать, если еды и так достаточно?

К середине лета, когда арктическое солнце, едва коснувшись далеких холмов, отскочило вверх, росомахи переключились на другую, более легкую и доступную добычу: на линных гусей. Встав цепью, они отрезали беспомощным птицам дорогу к воде и гнали в тундру, где давили сначала тех, кто на виду, а потом добирали затаившихся в зарослях карликовой березы.

В конце лета тундра закишела расплодившимися леммингами и пищухами. Топ первым переключился на разжиревших на разнотравье и сочных корешках грызунов.

Животы у росомах от такой обильной кормежки округлились, черные смородинки глаз весело и беззаботно заблестели. Охватившее Топа любовное томление побудило его сойтись с одной из самочек, но через месяц она стала тяготить его своей бестолковостью. Когда глупышка в очередной раз испортила охоту, он оставил ее.

Росомахи не брезговали и отъевшимися за лето песцами. Топ презирал этих «собачат» за трусость, но давил и ел с удовольствием.

В начале осени, когда миновала пора комаров, стада копытных хлынули обратно в тайгу[58]. Пасшие их росомахи двинулись следом. Топ же остался: зачем уходить, когда вокруг столько еды и двуногие не докучают. Он с недоумением смотрел вслед удаляющейся лавине оленей и бегущим за ними сородичам. В это время в небе что-то загудело, и из-за низких облаков вынырнула огромная зеленая птица. Покружив над тундрой, она хищно зависла над оленями. До Топа донеслись резкие щелчки огнебойных палок. Стадо разделилось на две части и в панике понеслось в разные стороны. Несколько оленей осталось лежать на земле. Росомахи же гурьбой кинулись обратно. Сделав крутой вираж, птица полетела за ними. Опять донеслись щелчки.

Топ видел, как его бывшая подруга волчком закрутилась на месте, а ее отец сунулся в траву, словно провалился в глубокую яму. Рокочущая громада опустилась рядом. Из нее выпрыгнули двуногие и, забрав убитых, вернулись к убитым оленям. Топ был потрясен: ведь и он мог оказаться среди них!

Световой день тем временем становился все короче, а тени длиннее. После нескольких волн холода тундру накрыли снега. Робко выплывавший по утрам диск потускневшего солнца, прокатившись вдоль линии горизонта с востока на запад, спешил укрыться от пронизывающих ветров за холмами.

Настал день, когда к земле пробился последний, жиденький луч. Это был прощальный привет светила, покидающего этот край на три недели. Следующие два дня небосвод в полдень еще подсвечивался невидимым уже солнцем, но на третий день полярная ночь окончательно вступила в свои права.

Жизнь съежилась, попряталась в сугробы, расползлась по глубоким норам. Каждый выживал, как мог. В этом оледенелом полуночном крае мороз порой достигал такой силы, что белая сова, распушив перья, превращалась в шар.

Топ хоронился от стужи и пронизывающего ветра, зарываясь в снег. Полярная ночь его жизнь не осложнила. Он и прежде предпочитал охотиться в сумерках или темноте. Но кишевший всевозможной живностью край теперь словно вымер. Выручали устроенные с лета запасы. Не все схроны уцелели, но и оставшихся было достаточно.

Как-то небо несколько посветлело. По черному, украшенному гроздьями созвездий своду ритмично забегала полупрозрачная, серебристая лента. Дрожа и пульсируя, она, казалось, дышала. Временами по ней с шорохом прокатывались зеленоватые сполохи, но вскоре нежные переливы потухли, и поднялся ветер. Над промороженной тундрой понеслись, многоголосо воя, выравнивая все на своем пути, снежные вихри. Чтобы сберечь тепло, Топ опять глубоко закопался в зернистую толщу.

Глава 42Авария

Весна и лето прошли в сытости и покое. Однако с приближением зимы в душе Топа стало расти беспокойство. Безлесая тундра начала раздражать его своим монотонным однообразием. Пробудилась тоска по привычным горам и тайге. Ему стало казаться, что нет на свете места краше и богаче, чем его родной край. Конечно, там много двуногих с громобойными палками, но ведь Топ хорошо изучил их повадки и был уверен, что сумеет избежать опасных встреч и ловушек. Он почему-то напрочь забыл, как голодал там.

Была еще одна причина, по которой его потянуло на родину. Тут ему не хватало некоей состязательности с прямоходящими. Раньше он гордился тем, что, сколько бы они ни ставили на него капканов, сколько бы ни гоняли по тайге, он всегда выходил победителем. Это соревнование было для него своего рода увлекательной, правда, сопряженной со смертельным риском, игрой.

Очередная волна морозов явилась последним толчком: он отправился на родину. Чтобы облегчить путь, воспользовался самой удобной дорогой — широкой лентой закатанной в лед реки. Правда, были в этом выборе и свои минусы. Не имея преград, ветер на некоторых участках разгонялся так, что сквозь мутную поземку не всегда можно было разобрать, где же русло.

Бежал Топ по косым, тянущимся поперек реки застругам практически без остановок. На берег выходил лишь подкрепиться и передохнуть где-нибудь в затишке. Любимых белых куропаток добывал ночью из снежных спален, а если голод давал о себе знать днем, засекал их на белоснежном покрове по черным бусинкам глаз и нескольким темным перьям в хвосте (эти перья помогают куропаткам не терять друг друга в полете).

Когда до родных гор оставалось полтора, от силы два перехода, Топ решил побаловать себя зайчатиной. В заваленной снегом ложбине, обрамленной с трех сторон чешуйчатыми стволами лиственниц, снег был исчиркан не только набродами столовавшихся куропаток, но и топаниной беляков. Затаившись у хорошо наторенной тропы, хищник стал поджидать косого. Вот и он.

Прыжок! Матерый беляк ловко увернулся. Топ же завершил прыжок крайне неудачно: чуть присыпанный снегом острый смолистый сучок пробил ступню лапы насквозь. Росомаха сгоряча кинулась было в погоню, но почти сразу встала — из-за застрявшего обломка каждый прыжок отдавался острой болью. Пришлось сесть и выдернуть занозу зубами. Боль сразу ослабла. Заяц тем временем убежал так далеко, что преследовать его не было смысла.

Зализав рану, Топ побрел с намерением добыть хотя бы куропатку. Увидев след рыси, свернул на него, надеясь поживиться остатками ее трапезы. Пройдя с километр, разглядел за застругом рысь. Рядом с ней лежал недоеденный беляк. Крапчатая кошечка, заметив Топа, устрашающе зашипела, нервно задвигала ушами. В этот момент с неба донесся слабый рокот. Он становился все явственней. Топ узнал его: так же рокотала зеленая птица, напавшая на стадо оленей и убившая семью росомах.

Приглядевшись, засек на фоне свинцовых туч и самого грозного стервятника. Он быстро рос в размерах. Похоже, птица тоже заметила их — стала снижаться. Когда она зависла над росомахой, вокруг поднялась снежная круговерть, а от нестерпимого грохота заложило уши. Топ, помня, что его сородичей в аналогичной ситуации не спасло даже бегство, нырнул в снег и, зарываясь в него, старался уйти в сторону.

Он не видел, как открылась дверца, и человек направил на убегавшую кошку карабин. Как из него вылетали огонь и клубки дыма. Как рысь, кувыркнувшись через голову, неловко распласталась на пушистой перине. Зато слышал, что рокот вдруг резко усилился, и земля содрогнулась от удара. После этого наступила пугающая тишина.

Топ замер и еще с полчаса не шевелился. От горячего дыхания снег перед его носом протаял и не мешал дышать. Время шло, а тишина никем не нарушалась. Осторожно высунув морду из убежища, росомаха увидела, что грозная птица лежит на почерневшем снегу в нескольких прыжках от него. С ее зеленой спины свисают узкие крылья, а из-под смятого брюха идет дым. На грязном снегу распластались человек, чуть поодаль — мертвая рысь.

Раздался скрип, и дыра в боку птицы расширилась. Из нее показалась голова двуногого. Топ тут же скрылся в снежной норе и опять обратился в слух. Сверху временами доносились непонятные звуки: стук, скрежет. Вслушиваясь в них, росомаха не заметила, как заснула.

* * *

Степан Ермилович при падении вертолета легко отделался: расшиб голову, колено и, судя по острой боли при вдохе, кажется, сломал ребро. Его спасло то, что был пристегнут к сиденью. Он всегда бравировал тем, что игнорировал ремень безопасности, но в этот раз, когда они взлетали с Трофимова участка, словно подчиняясь чьей-то безмолвной команде, почему-то не только застегнул его, а даже затянул до упора, плотно прижав себя тем самым к спинке.

«Никак ангел-хранитель подсказал!» — с благодарностью подумал Степан, глядя повлажневшими глазами в небо. Опираясь на стенку, он пробрался в кабину. Командир полулежал, уткнувшись лицом в залитую кровью приборную доску.

— Иван Петрович, как ты?

Ответа не последовало. Осторожно приподняв его голову, Степан содрогнулся от застывшего взгляда расширенных зрачков. Взяв себя в руки, прижал к запястью командира палец — пульс не прощупывался. Сомнений не было — командир мертв. Бездыханное тело второго пилота лежало на почерневшем снегу — при ударе его выбросило в открытую дверь и рубануло лопастью.

Мысли лихорадочно полетели одна за другой. «Надеяться на помощь бессмысленно: на всю округу был один вертолет, и тот теперь разбит… До Верхов не больше пятидесяти километров, а до промысловых избушек и того меньше… За три дня всяко одолею, но прежде надо второго пилота в вертолет затащить…» — размышлял он.

Поскольку стекла кабины были разбиты, охотовед, дабы звери не попортили тела вертолетчиков, перенес их в мятый, но без разрывов салон. Порылся в сумках. Добыча скудная — четыре пирожка с картошкой. Зато оленины и дичи, сданной промысловиками, не на одну сотню ртов хватит. Нарубив топориком мороженой мякоти, сложил ее в полиэтиленовый пакет и засунул в рюкзак.

Пока собирался, солнце перевалило зенит. Подойдя к распахнутой двери, охотовед попытался с ходу спуститься, но не тут-то было — земля почему-то поплыла: то удалялась, то приближалась, то вообще уходила вбок.

— Вот это да! Похоже, сотрясение мозга!

Он с минуту не мог понять, куда ставить ногу. Поймав наконец момент, когда примятый снег замер, встал на него. Притянув обрывком стального тросика деформированную дверцу к фюзеляжу, поковылял на юг, с трудом переставляя травмированную конечность. Поначалу каждый шаг давался через силу, но постепенно мышцы и связки разогрелись. Скованность ослабла. Боль притупились, а на душе становилось все горше и горше: Степан считал, что именно он повинен в гибели людей.

Когда в иллюминатор увидел одновременно росомаху и рысь, его ликованию не было предела: звери возвращаются в их леса! Окликнув командира, выразительно затыкал пальцем в стекло. Тот заулыбался и, сбавив до предела высоту, подал знак второму пилоту сделать фотографии. Парень же, открыв дверь, вместо этого принялся палить из карабина. Командир обернулся на выстрелы и что-то прокричал. В этот миг вертолет качнулся и резко пошел вниз…

Глава 43Тяжелая дорога

Топа разбудил приближающийся хруст снега и шумное дыхание. Шаги все ближе! Неужели обнаружили? Нет, удаляются!.. Росомаха осторожно высунула нос и поцедила воздух. В нем появилось несколько новых запахов. Один из них Топу показался знакомым. Где он слышал его?

Ого! Так это же запах того странного двуногого, который в детстве подкармливал его, а после поймал и отвез в тесном ящике в громадный человечий муравейник. Надо быть начеку — от него можно ожидать любого подвоха.

Топ выбрался из снежной норы спустя час после того, как стихли шаги. Вокруг царило такое безмолвие, что уши улавливали шепот падающих снежинок. Железная птица уже не чадила. Снег вокруг был в ямистых следах двуного. Вот тут он срубил и очистил от веток березку и пошел туда же, куда держал путь Топ.

Вскоре зверь догнал его. Человек шел медленно, опираясь на палку. Но это была не огнеметная, а обычная палка — из той срубленной березки. Топ забежал далеко вперед, дабы воочию убедиться, что нюх не обманул его. Да, это был тот самый двуногий с мордой, густо заросшей шерстью.

* * *

Степан, прислонившись к дереву, восстанавливал дыхание: сломанное ребро мешало дышать полной грудью. Стоило вдохнуть чуть глубже, как бок пронзала колющая боль, а лоб покрывался испариной. Ко всему прочему, земля под ногами опять закачалась. Ему бы полежать дня два-три, но нет — надо идти.

Отдыхая, Степан в который раз прокручивал события сегодняшнего дня. «И далась нам эта клюквенная настойка! Взяли бы с собой и вечером дома посмаковали… Эх! Задним-то умом все сильны!»

Зная, что зверя в их тайге почти не осталось, а попытки остановить браконьерский беспредел не находили поддержки ни у начальства, ни у милиции, Степан Ермилович в прошлом году договорился в областном земельном комитете, чтобы госпромхозу выделили промысловые участки на Главном Хребте, и закрепил их за семерыми честными охотниками. Самый ближний участок находился в ста восьмидесяти километрах от Верхов. Для пешей заброски далековато. Хорошо, что командир авиаотряда пошел навстречу землякам: выделил единственный исправный вертолет. Правда, пришлось пообещать ему трех соболей для жены.

А с Подковой и охотниками, выбившими практически всю живность на снегоходах, договора на аренду старых участков расторг. Но главным своим достижением Степан считал увольнение Подковы из потребсоюза. Теперь на автолавке к ним приезжал сын Макарыча.

Уже в первый же рейс жители села с удивлением обнаружили ощутимую разницу в закупочных ценах. Оказывается, Подкова занижал их на тридцать процентов. Люди кляли пройдоху и радовались, что теперь будут получать за свой труд заметно больше. Из снегоходов на ходу остался лишь Лукьяновский. Поскольку участка его лишили, он, когда у него поспевала брага, напивался и, сев на «Буран» бесцельно гонял по озеру, горланя: «Врагу не сдается наш гордый „Варяг“, пощады никто не желает».

Нынче Степану удалось облететь все новые участки и принять у промысловиков заготовленное мясо, пушнину; раздать продукты, боеприпасы до конца сезона. На последнем хлебосольный Трофим угостил клюквенной настойкой. Для пробы по кружке выпили, потом повеселили душу второй.

— Хорошо у тебя, Трофим! Такая красота вокруг! Пожить бы пару недель, — вздыхал расчувствовавшийся второй пилот.

Промысловик оживился:

— Так в чем дело? Оставайтесь! Поохотимся, погуляем маненько! Настойки хватит!

— Спасибо, отец! Нам пора. Давай по последней.

«Вот ведь! И в самом деле последняя получилась», — тяжело вздохнув, Степан побрел дальше.

Укрытая снегом марь в этом месте даже зимой не промерзала: будто кто подогревал изнутри. При каждом шаге под снегом чавкало. Унты от налипавших комьев отяжелели. Это беспокоило путника: «Хватит ли сил дойти до ближней избушки?» При воспоминании о зимовье в голове сразу зароились вопросы: цела ли там будет печурка? Найдется ли что поесть?

Беспокоился он не случайно. В последние годы многие промысловики из-за отсутствия зверя побросали свои участки. Если в прежние времена невозможно было представить зимовье без железной печки, дров возле нее, подвешенных под потолком полотняных мешочков с сухарями, солью и крупой, то сейчас в ином и спичек не сыщешь.

«Хорошо бы на Петрову избушку выйти. Она ближе всех будет. У него наверняка порядок — хозяйственный старик… Обсушусь, обогреюсь, чайку попью, отлежусь в тепле, а потом домой», — размечтался охотовед.

Короткий зимний день отгорал. Марь местами пучилась невысокими гривками, утыканными худосочными елями. На одной из них Степан и решил обустроиться на ночь. Отдышавшись, первым делом сбил с унтов оледеневшие ошметки. После этого натаскал кучу сушняка. Наломав мелких веточек, вынул из кармана коробок спичек, завернутый в полиэтиленовый пакет, и высек огонь. Порывистый ветер, как ни укрывался охотовед, тут же задул пламя. В ход пошла вторая, третья спичка — все гасли.

«Не торопись! Подожди, когда порыв ослабнет», — уговаривал он сам себя. Наконец огонь перекинулся на сухие палочки. Через пару минут перед Степаном уже полыхал жаркий костер. Окрестности сразу скрыла стена непроницаемого мрака. Мечущееся на ветру, словно лисий хвост, пламя временами вырывало отдельные куски пространства, но через секунду они вновь исчезали во тьме. Одежда заклубилась паром.

Немного согревшись, охотовед стянул унты и повесил промокшие носки на воткнутые палки сушиться. Сами унты грел издали: боялся покоробить кожу. Икры ног то и дело стягивало болезненной судорогой. Чтобы избавиться от нее, приходилось подолгу массировать одеревеневшие мышцы.

Сухие ветви, тонкие стволы прогорали быстро, и Степан вынужден был за ночь несколько раз отправляться за дровами. А ходить нужно было все дальше и дальше — поблизости осталась лишь трухлявая осина. Но даже тогда, когда костер горел в полную силу, спать толком не получалось. Приходилось каждые пять минут поворачиваться к огню то грудью, то спиной: пока грудь согреется, спина заледенеет. Рассвет встретил как избавление. Ночевка сил не прибавила, напротив — убавила. «И чего я спальник с лыжами не взял? Не на себе ж было нести», — расстраивался охотовед.

Настрогав оленины, Степан позавтракал и, проваливаясь между кочек, продолжил путь через болотистую марь. На одной из гривок наткнулся на кусты, увешанные плодами шиповника. Съев их вприкуску с двумя оставшимися пирожками, путник, обласканный лучами солнца, прилег, подложив под голову рюкзак. От тепла и сытости по телу растеклась такая приятная истома, что он задремал.

Степан не видел, как по нему проплыла размашистая тень и на матовую спину соседнего сугроба неслышно спланировал орлан-белохвост. Сложив огромные крылья, стервятник пытливо вглядывался в неподвижно лежащего человека. Крылья подрагивали от нетерпения, крючковатый с зазубринами клюв то и дело хищно приоткрывался. Решив, что человек мертв, орлан издал торжествующий клекот. Степан приоткрыл глаз и увидел рядом с собой громадную птицу.

— Ишь, ты! Моей плоти захотел? Шиш тебе! — произнес он и потянулся за посохом.

Стервятник, сверкнув желтыми глазищами, нехотя отлетел. Степан же поспешил встать. Перед ним сразу все поплыло, в глазах потемнело. Опершись на посох, он все-таки устоял. Когда стало лучше, зашагал под звуки негодующей перебранки снежинок, безжалостно сминаемых оледенелыми подошвами.

До вечера одолел еще порядка семи километров. На горизонте в сизом мареве уже проступали знакомые с детства силуэты гор с куполом Сахарной Головы в центре.

Выбрав место, где было больше всего сухостоин, Степан, прежде чем рыть в снегу яму под кострище, привычным движением попытался скинуть рюкзак и… взвыл от ужаса — его за спиной не было. Вспомнилось, что после перекуса рюкзак подложил под голову… Выходит, там оставил… Слава богу, что спички в кармане. Правда, всего семь штук. Чиркнул одной — головка прошипела, но так и не вспыхнула: видимо, отсырела. Степан вынул оставшиеся и разложил вместе с коробком на ствол сушиться. Солнце, хоть и склонилось к горизонту, еще пригревало. Минут через двадцать предпринял вторую попытку — на этот раз удачную.

Огонь, задавленный густым дымом, наконец пробился крохотным язычком пламени. И вот уже трепещет, увенчанный золотистыми искрами, жаркий костер. Немного обсохнув, Степан стал вырезать ножом из снега кирпичи для отражающей стенки. Благодаря ей вертеться ночью не пришлось.

Утром с новой силой напомнил о себе голод. Порылся в карманах — ни единой крошки. Нашел только скомканный фантик от конфеты. Развернул — «Мишка на Севере». Жена дала в дорогу. Вспомнив про рюкзак, полный мяса, Степан выругался, но не возвращаться же за ним. Преодолевая приступы тошноты и головокружения, он встал и побрел к темнеющим зубцам. Поначалу шел с трудом, но мышцы шаг за шагом разминались, а боль в колене отступала.

— Эх! Если б были лыжи, уже чаи б гонял! — в который раз попрекал себя охотовед. — На них куда быстрей… Да кто ж думал, что так получится!

К полудню почувствовал, что выдыхается. Тем не менее, подгоняемый бьющими в спину студеными вздохами ветра, продолжал с тупым отчаянием брести, утопая временами в снежных наметах по пояс. Вконец вымотавшись, понял — надо делать снегоступы! Без них никак!

Нарезав ножом гибких ивовых веток, сплел две округлые площадки. Разрезал ремень на три полоски. Двумя притянул получившиеся снегоступы к унтам, а третьей подвязал штаны. Поскольку теперь ноги почти не проваливались, идти стало намного легче.

«И чего сразу не сделал? Столько мучился! — удивлялся сам себе Степан. — Бестолковым становлюсь. Старею, что ли?»

В разрыве туч показался слепящий глаз солнца. Сразу потеплело. Обласканный его лучами, охотовед решил передохнуть. Привалившись к стволу ели, долго полулежал, перебирая всплывавшие в воспаленном мозгу обрывки воспоминаний и мыслей, не имея сил связать их воедино…

Вот он ловит на реке вещи, выпавшие из люльки мотоцикла, вот палит из тяжеленного, выше его, дедова ружья и безбожно мажет, вот радуется весеннему буйству пернатых на озере, вот мастерит из перчатки соску для росомашат…

Веки то и дело смеживались. Путник не заметил, как впал в забытье. Проснулся от того, что кто-то царапал его бушлат из солдатского сукна. Огляделся — никого. Только снег сыпет. В голове настойчиво зазвучало: «Вставай! Иди! Вставай, иди!»

Степан подчинился. Прочитав единственную известную с детства молитву «Отче наш», пошел, опираясь, дабы не перегружать травмированное колено, на посох. Впереди, в метрах ста от него, сквозь заволакивающую глаза пелену просматривалось темное пятно. Поначалу охотовед не обращал на него внимания — мало ли с чего съехал снег и обнажил черноту. Но как только он двинулся, пятно стало удаляться. И что интересно, удаляться в сторону Верхов. А может, это ему померещилось от голода? Отгоняя морок, путник потер глаза. Пятно не исчезло, все так же мутно маячило впереди. Степан остановится, и оно замрет.

«Кто это может быть? Наверное, волк, выжидает, когда отдам концы… Нет, скорее всего, деревенская собака… ведет в деревню. Хотя нет, собака подошла бы… Может, одичавшая?»

Пытаясь догнать таинственного проводника, Степан неимоверным усилием воли заставил себя прибавить шаг. Прошел час, но расстояние не сокращалось. Тем временем задувший с севера ветер оттеснил облака за горизонт. Эта перемена не радовала путника: знал, что следом покрепчает мороз. И точно: бороду и воротник бушлата вскоре стал выбеливать иней. В воздухе густо замельтешили искорки изморози. Чтобы ночью не замерзнуть, надо было поторопиться с выбором места ночевки и заготовить побольше дров.

Устроился под защитой бурелома. Лес здесь был поосновательней, и Степану удалось свалить для костра три выбеленные временем смолистые сухостоины. Уложив их так, чтобы две оказались снизу, а третья сверху, запалил под ними костер. Когда стволы объяло пламенем, от них пошло ровное, щедрое тепло, и Степан проспал несколько часов, что называется, без задних ног. Разбудила пронзившая, как стрела, мысль: «Замерзаю!»

Лесины прогорели. Обнажившаяся земля, пропитанные влагой от растаявшего снега трава и листья вокруг кострища еще парили, но фиолетовые язычки пламени едва попыхивали. Одна головешка, стрельнув, вздрогнула, будто в агонии, и рассыпалась в прах. Лишь слабая струйка дыма говорила о том, что жар все еще прячется где-то в углях. Степан понял, как сильно застыл он на окрепшем морозе, только когда попытался встать. Руки еще ощущал, а вот ног как будто не было.

«Надо оживить костер, иначе околею!» — подумал Степан. Собрав волю в кулак, подтянул оставшийся хворост, раздул огонь. Когда пламя окрепло, придвинул к костру недогоревшие концы стволов. Немного согревшись, снял унты. Белые, как мрамор, пальцы не сгибались. Чтобы восстановить кровообращение, Степан принялся растирать их зернистым снегом. Минут через пять пальцы стало покалывать. По мере восстановления кровообращения боль нарастала. Вскоре, не имея сил терпеть, он, скрючившись на снегу, вопил на всю округу:

— А-а-а-а!.. Мы еще-е по-о-охо-одим!!!.. А-а-а!

Вытерев насухо порозовевшие пальцы, надел теплые носки, подремонтировал снегоступы и поковылял дальше по руслу ручья. Тут Степан с тревогой заметил, что со зрением у него не лады: вдруг, ни с того ни с сего все расплывалось, теряло очертания, меняло цвет. Да и головные боли усилились. Темное пятно впереди исчезло, но появилось ощущение, будто Степана кто-то преследует. Обернется — никого! Однако это ощущение было до того явственным, что он продолжал то и дело оглядываться.

«Неужто смерть? Не она сейчас мелькнула среди деревьев? Выжидает своего часа, гадина. Не дождешься!»

Временами одолевали слуховые галлюцинации. Степан отчетливо слышал то лай собак, то голоса людей, то колокольный набат. Он уже не сознавал толком, куда и зачем идет. В мозгу пульсировала одна мысль: не останавливайся… не останавливайся… иди…

Наконец в цепочке уже отчетливо видимых гор показался приметный проем со скалой-пальцем. Степан сразу узнал это место — километрах в пяти от него отцово зимовье.

— Как я промахнулся? Целил ведь на Петрову избушку. О, боже! Дай мне силы…

А расстраиваться была причина: от этого места до села намного дальше. К тому же впереди два перевала. Они невысокие, но сейчас ему и по ровному-то идти тяжко.

Опять задул, тараня горы серыми и плоскими, как льдины, тучами, северный ветер. Сухая снежная крупа змеистыми ручейками потекла по белому руслу. Ветер напирал, заходя то с одной стороны, то с другой. На прямых участках он разгонялся так, что снег, свиваясь в плотные смерчи, валил с ног. Холодные кристаллы забивали рот, глаза… Каждый шаг давался с огромным трудом, но Степан брел и брел за вновь замаячившим впереди «проводником». Когда силы оставляли его, приваливался, словно умирающий зверь, к дереву и, прикрыв глаза, отдыхал. Не шевелиться было для него самым большим наслаждением. Хотелось, чтобы оно длилось как можно дольше, но затягивать отдых опасно — заснешь, и смерть не упустит своего шанса.

Открыв глаза после очередного передыха, Степан обнаружил лежащую у ног куропатку. Она была еще теплая. Охотовед не удивился: он воспринял это за дар лесного духа. Мужики рассказывали и о более удивительных случаях.

Сняв шкурку прямо с перьями, путник, почти не жуя, съел мясистую грудинку и почти сразу ощутил прилив сил. Зашаталось немного бодрее.

Смеркалось, а избушки все не было. И проводник куда-то пропал. Степан растерялся. Он перестал понимать, где он и куда идет. А тьма тем временем сгущалась.

«Придется опять ночевать у костра», — обреченно подумал охотовед.

Кое-как свалив несколько сушин, запалил предпоследней спичкой огонь. Ели вокруг стояли разлапистые, и Степан устроил из их ветвей роскошное, пружинящее ложе. Рухнув на него, почти сразу провалился в бездну. Костер прогорел, а измученный путник продолжал спать. Разбудили мягкие и настойчивые толчки в спину. Открыв глаза, огляделся… Никого! Видимо, опять померещилось.

Затянув недогоревшие хвосты сушин на чуть тлеющие угли, дождался, когда огонь охватит их, и опять свернулся на хвойной постели. Мороз под утро совсем озверел. Когда через пару часов Степан вновь попытался освежить костер, ни руки, ни ноги не слушались. Да и дрова кончились.

«Ну, вот и все!» — лениво подумал он и закрыл глаза. Но возникшие перед мысленным взором лица жены и дочери пронзили сознание:

— Как же они без меня?! Такое горе им… Нет, сдаваться нельзя!

Перебарывая апатию, Степан завалился набок, затем, с нескольких попыток, лег на живот. Самым трудным оказалось подтянуть под себя одеревеневшие ноги и встать на колени. Когда это удалось, принялся, опираясь на посох, по частям поднимать тело.

Перед тем как сделать первый шаг, долго стоял, шатаясь и дрожа от непрекращающегося озноба. На него в эти минуты страшно было смотреть. Глаза глубоко запали, почерневшая, потрескавшаяся от мороза кожа на лбу и остро выступающих скулах свисала струпьями. Зубы стучали, сотрясая подбородок и спутавшуюся бороду.

«Куда идти? Ах да! Вон проводник… Вперед! За ним!» — скомандовал сам себе Степан. Но, провалившись в снег, сообразил, что не надел снегоступы. Один нашел сразу — лежал у края лапника, а от второго остался лишь покоробленный кусок ремня — остальное сгорело в костре. Видимо, пока спал, нечаянно столкнул ногами.

Снежный покров в горах заметно глубже и рыхлей. Поэтому каждый шаг требует немалых усилий. Что делать? Степан недолго думая переломил несколько густых ветвей ели пополам и, положив их друг на друга, притянул остатком ремня к подошве унта. Получилась широкая, надежная площадка. Опираясь на нее, можно было худо-бедно передвигаться. Правда, через час кровь с такой силой запульсировала в голове, что, казалось, вот-вот разорвет черепную коробку. Слуховые галлюцинации обострились, глаза заволокла белая муть с плавающими в ней огненными кругами. Возникая ниоткуда, они наплывали один на другой, переплетались в цветистый клубок, после чего разбегались, чтобы вновь соединиться.

Все вокруг теряло очертания. Степан теперь различал лишь контуры ближних деревьев. Цветные, мерцающие круги вертелись все быстрее и быстрее. В голове стал нарастать противный гул, опять забухали колокола. Неожиданно все пропало — путник потерял сознание.

Глава 44Урок

— Ермилыч!.. Ермилыч! Ты меня слышишь?

Степан с усилием открыл залепленные оледеневшими ресницами глаза и промычал что-то нечленораздельное.

Чья-то сильная рука приподняла ему голову и поднесла кружку с горячим чаем. После нескольких глотков живительного напитка взгляд охотоведа стал осмысленным. Он огляделся. Напротив него сидел на корточках Лукьян. Поодаль стоял снегоход. Вокруг тайга.

«Искали! Не бросили!» — с благодарностью подумал Степан. Напряжение сразу спало, он расслабился и погрузился в целительный сон. Очнулся почти через сутки уже дома. Здесь было тепло. Пахло дымком самовара, свежезаваренным чаем, геранью, стоящей в горшках на подоконниках, и тем духом надежного семейного гнезда, которое свивают любящие супруги годами.

Жена, осторожно смазывая ноги, лицо и руки гусиным жиром, рассказала ему, что, когда вертолет не вернулся, командир авиаотряда утром, взяв двоих опытных таежников, вылетел на «аннушке» с лыжными шасси на поиски.

— Место крушения нашли, вывезли погибших и груз. По следам поняли, что ты идешь в сторону Верхов. Мужики на лыжах сразу вышли навстречу. А Лукьян на снегоходе только на следующий день — все ремонтировал свою тарахтелку. Он и отыскал тебя. Фельдшер — отец Сергий — сказал, что чуть припоздай, сердце от мороза остановилось бы. — Женщине в очередной раз за прошедшие дни стало не по себе от того, что она могла бы потерять мужа.

Вечером, узнав, что Степану получшело, к нему заглянул и сам батюшка.

— Ну, как он?

— Слава богу, ожил.

Следом ввалились соседские мужики. От радостного возбуждения они то и дело поглаживали товарища по плечу, как бы убеждаясь, что живой.

— Спасибо, ребята! Спасибо!.. Большое спасибо! — только и бормотал растроганный Степан. — А вам, Лукьян Митрофаныч, отдельная благодарность!

— Ты не меня благодарить должен, а росомаху. То бишь Топа. Я его по белой отметине на груди узнал. Он к тебе и привел. Так бы не сыскал — всего замело. Дикий зверь, а с понятием. Честно скажу, подумал: вот бы стрельнуть на шапку. Но Господь отвел от греха — ружья-то не взял. Топ сразу понял, что я не опасен. Подбежал, глянул на меня и в ельник, а сам все оглядывается, как бы зовет. Я за ним. На прогалине он встал. В снегу порылся и отбежал. Я к раскопу. Гляжу — из снега бушлат торчит. Вот такая, брат, история.

— Ну и дела! Фантастика! А я никак в толк не мог взять, кто впереди меня идет. Оказывается, Топ… Какой умница!.. А где он?

— Как увидел, что тебя откопал, ушел в горы. Представляешь, даже не обернулся. Вроде как обидели его чем.

Степан потупил взор и чуть слышно прошептал:

— Так оно и есть, обидели… Сильно обидели…

ЛОХМАТЫЙ