В нашем ослабленном состоянии на форсирование полосы прибрежного льда потребовались часы трудной работы. Глубокий снег с тонким настом не держал ни нас, ни нарты, ни собак. Самые изнурительные условия для передвижения. В итоге мы выбрались на берег, даже не заметив, где пересекли линию между землей и морем, и оказались на пологом береговом склоне. Наконец на земле! Собаки, полностью обессиленные, сидели и тяжело дышали. Мы плюхнулись поперек нарт и ненадолго прикрыли уставшие глаза. Все были слишком измучены, чтобы выражать радость. О том, как долго мы предавались этому телесному покою, записи нет.
Придя в себя, все поднялись одновременно и принялись внимательно изучать новый мир. Но мы были все еще слишком утомлены, слишком голодны, слишком хотели пить и были слишком опустошены умственно и физически, чтобы радоваться этому спасительному событию. Недалеко виднелось неясное серое пятно, окруженное грязным снегом. Мы двинулись в ту сторону и вдруг почувствовали под ногами сухой песок. Мы посмотрели друг на друга запавшими глазами с нескрываемым удивлением.
Вела сказал: «Noon-ah-me ash-you-kay» (Это земля, в этом нет сомнения). Этук улыбался с первобытной радостью, более выразительной, чем слова. Я был слишком рад и чересчур погружен в мысли, чтобы говорить. Для нас это были очень впечатляющие моменты.
Собаки нюхали воздух, рыли носами песок, осматривали горизонт, прядали ушами, махали хвостами, а затем, сделав каждая по дюжине оборотов, тоже улеглись, привыкая к новой обстановке. Все – люди и собаки – затихли, а глаза поочередно устремлялись то к небу, то к земле, как в медитативной молитве.
Солнце пригревало, в воздухе разливалось тепло. Вокруг никакого движения, не слышно ни треска льда, ни скрипа наползающих друг на друга льдин. На короткое время у нас не осталось никаких желаний, кроме как устроиться поближе к матери-земле.
Хотелось улечься поудобнее, насладиться ощущением сухой почвы и с чувством преданности матери-земле спать целые сутки! Но подсознательно нас тянуло вперед, туда, где есть признаки живого, где мы найдем средства к существованию. Голод не позволяет долго поддаваться желанию получить эстетическое удовольствие. Мы пробудились для новых восторгов, и это пробуждение, в свою очередь, вынуждало нас активно думать о сохранении своей жизни.
В данный момент мы находились примерно на полпути между географической полярной осью, которую мы покинули 22 апреля, и магнитным полюсом. Покрытое льдом море, заменившее нам земную твердь, выглядело мерзлой пустыней, но земля после первых приятных впечатлений тоже обернулась гнетущей арктической Сахарой из песка, камней и снега без какой-либо растительной или животной жизни. Этот северный край земли был фактически концом жизни, концом надежды живых существ. И какое странное несоответствие! По компасу мы все еще шли на север, но на самом деле постоянно двигались на юг, к центру притяжения стрелки – к магнитному полюсу. Солнце плыло с востока на запад, но не через зенит, а вдоль горизонта.
С восхода солнца прошло больше трех месяцев, до заката оставалось еще два. Несколько месяцев мы не видели звезд, но луна днем появлялась. От ледяной воды, между плавающими скалами изо льда, поднимались облака пара, словно от кипятка. Снег обжигал лицо отраженными лучами солнца. Что за мир парадоксов! Все вокруг казалось странным, мы сами себе казались странными, но недостаточно странными для того, чтобы забыть о благоразумии. Было понятно, что, если не встряхнуться, чтобы найти какую-то еду, темнота смерти окутает нас прежде, чем наступит темнота полярной ночи.
Мы горели желанием отправиться дальше – туда, где можно найти пищу, но ближайшее будущее сулило какую-то таинственность и новые проблемы. Сама опасность нашего положения становилась непонятно привлекательной. Хотя отсрочка могла оказаться смертельной, краткие моменты нерешительности приносили неосознанное удовлетворение. Незадолго перед этим мы созерцали на небе сразу пять солнц [8]. В тот день мы видели одновременно солнце и луну – и то и другое в удвоенном виде. Позади нас была удивительная картина перевернутого горного хребта и нескольких отдельных островов – миражи земли там, где, как мы знали, лежало только море, по которому мы шли предыдущие дни. Сам воздух был заряжен безумием. Во всем, что видели наши встревоженные глаза, таились иллюзия, обман и заблуждение. Сможем ли мы когда-нибудь избавиться от этого холодного проклятья, невзгод этого несчастного мира?
Единственное, что выглядело определенным, было дорогое нашим сердцам маленькое желанное пятно зернистого песка у нас под ногами. Скрытый туманом горизонт поминутно менялся со сменой нашего настроения. Только появляется какой-то радостный признак, как вскоре все вокруг снова становится смутным. В таких условиях мы не могли понять, где находимся – то ли на небольшом острове, который могло затопить высоким приливом, то ли на обширной низменности. Из-за этой неопределенности мы считали небезопасным разбить здесь лагерь. Чуть дальше и правее, если смотреть в сторону дома, обнаружилось нечто вроде возвышенности, которую мы приняли за холм или остров с более выраженным рельефом. Могло ли быть такое, что вся поверхность и впрямь столь однообразна, или наши глаза ослабли от напряжения? Мы должны найти место, чтобы отдохнуть и восстановить силы.
Через несколько минут видимость улучшилась. Да, мы на острове – незаметном бесформенном возвышении, песчаной дюне или подводной косе, не заслуживающей быть нанесенной на карту. Осмотреть окрестности было все еще невозможно, вокруг висел плотный туман. Вынужденная неизвестность была пыткой. При высоком приливе морской лед выдавливало наверх по пологому склону. Длинный язык толстого берегового льда уходил в море за разводья и скрывался в тумане.
До сих пор мы устраивали лагерь где угодно на дрейфующем льду, при условии, что там был хороший снег для постели, но сейчас мы вдруг стали опасаться судьбы унесенных и заблудившихся. Необходимо встать лагерем там, где есть шанс найти дичь, либо покориться, чтобы голодная смерть покончила со всеми страданиями. Вела заявил, что он слишком устал, чтобы двигаться. Этук сказал, что неплохо бы лечь и подремать в ожидании более ясной погоды. В этих обстоятельствах мы решили, что пустынный остров послужит местом краткого отдыха. Недалеко виднелось несколько трещин. Мы расположились в месте, где в разводьях около берега вполне могли обитать тюлени. Мясо для нас было дороже золота.
Итак, мы устроили лагерь на Острове тайны. Шелковую палатку поставили и закрепили на песке, собак привязали к краю льдины. Каждый человек и каждая собака получили по четыре унции сушеного мяса и жира. Собаки, как обычно, вместо питья ели снег. Мы пили талую воду. Это была вся еда, мы располагали лишь скудными запасами, чтобы поддерживать жизнь еще недолгое время. Призрак голодной смерти витал совсем близко.
Из-за крайнего истощения мы спали урывками, как голодный медведь, ожидающий следующей трапезы. Настойчивый зов застарелого голода не давал покоя нашим костлявым телам. Мы давно утратили привычку к спокойному мирному сну. Через несколько часов чувство близкой опасности заставило меня открыть глаза.
Я слышал тихий голос смерти, которая приближалась с холодного востока к моему ложу из песка и снега. Приподняв тяжелую голову над куском льда, служившего мне подушкой, я без всякой надежды обратил глаза на спутников, рассчитывая увидеть их в спокойствии того сна, который предшествует концу, но обнаружил, что они тоже проснулись и с беспокойством смотрят на меня. На их лицах был написан голод, но, кроме того, на них читались надежда и улыбка. В тот миг, когда я тонул в пучине ужасного мрака, эта легкая полупечальная улыбка придала мне новые силы, чтобы поспорить с судьбой.
Мы долго страдали, но и научились вместе радоваться самой малости. Вместе мы проникли в крайне холодные места с температурой до 83° ниже нуля. Вместе мы провели долгую зимнюю ночь, выстуживающую кровь, и долгое лето, с волнующими двойными днями и эмоциями «двойной жизни». Пройдя через трудные месяцы печали и радости, мы познали друг друга, что случается редко.
И все же важного вопроса: «Неужели это конец?» – невозможно было избежать.
Вела, немного истерично, сначала с улыбкой, а затем сквозь слезы, произнес: «Дото, мы тебе доверяем, как старшему брату. Найди место, где мы можем надеяться найти медведей и тюленей, а потом мы добудем еду и ты отведешь нас домой, неважно сколько времени это займет». Этук сказал: «Да, чтобы жить, нам нужно поместить в себя жизнь других животных».
Опять я смотрел на своих спутников, пытаясь оценить их способность выдержать предстоящие невзгоды. Оба были миниатюрные, 20-летние, ростом в 5 футов, с желтой кожей – типичные эскимосы. Но за пять месяцев лица у них изменились, приобретя черты куда более взрослых людей, проживших тяжелую жизнь. Солнечные лучи, отраженные от снега, обожгли кожу. Работа при недостатке воды и пищи иссушила их тела. Лица сморщились и потемнели, как мороженые красно-коричневые яблоки. Я вел детальные записи о физическом состоянии – слишком пространные, чтобы приводить их здесь. Кожа сморщилась, но она не была дряблой, а плотно держалась на том, что осталось от тканевого слоя, слабо скрывающего выпирающие кости. Опираясь главным образом на наблюдения за наполненностью пульса и упругостью мышц, я сделал вывод, что запаса сил хватит еще на несколько недель трудных приключений.
Наши 11 верных ездовых собак находились в таком же плачевном полуголодном состоянии, как и мы. Это все, кто уцелел из 26 сопровождавших нас псов, остальные были съедены. Мы любили этих исхудавших косматых воинов, знавших лучшие дни. Эти потомки полуприрученных волков продолжали спасать нам жизнь. Каждая собака была личным другом одному из нас. Они выглядели безвольными и равнодушными, и это отсутствие командной энергии сильно удручало нас. Неделями собаки ходили с опущенными хвостами и, когда по всем признакам должен был возникнуть шум драки или энергичный вой, они только скулили приглушенными голосами. Если у эскимосской собаки пропадает голос и она перестает драться, жизнь теряет для нее смысл.