Наши пожитки были невелики. Однако теперь все имущество требовалось оценить с точки зрения той пользы, которое оно может принести, чтобы продлить нам жизнь. Занимаясь этим делом, мы с радостью заметили, что погода, суля надежду, проясняется. Наша одежда представляла собой оборванные меховые костюмы. Запасной одежды не было, залатать старую было нечем. Обветшалые спальные мешки из оленьих шкур скоро должны стать кормом для собак, то же касалось обуви и рукавиц.
Палатка из шаньдунского шелка под воздействием снежных зарядов и яркого солнца потеряла прочность. Была еще пара нарт из крепкого гикори; это дерево, как нам еще предстояло узнать, составляло главное наше богатство. Наша жизнь зависела от двух винтовок и примерно сотни патронов для добычи пищи. Одна винтовка – «ремингтон» 22-го калибра, другая – 45-летний «шарп». Несколько банок вяленого мяса с жиром, которое мы называли пеммиканом, – вот все, что у нас осталось. Этого хватило бы всего на несколько дней. Чтобы добыть воду, приходилось топить снег или лед. У нас сохранилось 710 спичек[75]. Мы располагали керосиновой лампой, но горючее почти закончилось. Кроме того, в наличии были алюминиевые миски, перочинные ножи, хорошие складные пилы и ремонтный комплект для починки нарт и одежды.
В качестве пола в палатке использовалась сложенная брезентовая лодка. Перечисленное снаряжение и составляло теперь все наше богатство, от разумного использования которого зависело, будем мы жить или нет.
Как минимум на 600 миль в округе нельзя было найти других людей – даже диких эскимосов или индейцев. Таким образом, надежды, что нас спасут, не существовало. Ближайшая перспектива была унылой, а отдаленное будущее сулило поражение.
Впрочем, мы могли отдохнуть, прикрыв глаза, и это было уже немало.
Как часто тихое блаженство в предчувствии конца и мрак смерти соединяются, чтобы даровать умиротворение тем, кто должен перейти в царство вечности! Эта мысль сопровождала меня, доставляя некое утешение, пока глаза беспокойно открывались и закрывались, а сам я находился в состоянии полужизни-полусмерти.
В таком настроении смеси отчаяния и надежды мы ворочались в палатке с боку на бок. Никто не произнес ни слова, но наши обеспокоенные лица были весьма выразительны в этой мертвой тишине. Шелк палатки превратился в марлю. Через него мы видели и чувствовали приговор холодного и безжизненного мира.
Неожиданно донесся какой-то звук. Мы повернули головы. Округлили глаза. Навострили уши. Мы были в полудреме, но и выстрел не мог бы удивить нас сильнее. Раздался еще один звук, за которым последовала серия мягких, серебристых нот – песня существа, которое могло спуститься с небес. Я внимал ей с наслаждением. Мне казалось, что я сплю. Прелестная песня продолжалась – я лежал, как зачарованный, и не мог поверить, что эта неземная мелодия принадлежит нашему миру, пока шест палатки слегка не вздрогнул. Затем над нами послышался трепет крыльев. Это была птица: свою божественную песню пела пуночка – первые звуки жизни, услышанные за многие месяцы.
Мы вернулись к жизни! Слезы радости катились по нашим измученным лицам. Если бы я только мог поведать о воскрешении души, которое пришло с первой нотой этой птичьей трели, о том новом интересе к жизни, который она принесла, я бы чувствовал себя способным на сверхчеловеческое умение выражать свои чувства.
Пение удивительной пташки вызвало в каждом из нас приступ ностальгии. Никто не произнес ни слова. Тоска по дому сжала наши сердца.
Мы были голодны, но даже и мысли не возникло убить это маленькое пернатое создание. Оно казалось таким же божественным, как и та птица, которая прилетела когда-то к Ною в его ковчег. Взяв немного крошек от последних сухарей, мы вышли ее покормить. Маленькое щебечущее создание весело приплясывало на снежном насте, очевидно, так же радуясь нам, как и мы ей. Я смотрел на птичку с восторгом. Наконец мы вернулись к жизни! Мы ощущали прилив энергии. И когда пуночка в конце концов вспорхнула и полетела к дому, наши души воскресли, глаза последовали за ней, мы наблюдали за ее полетом с горячо бьющимися сердцами, словно она была добрым знамением.
Полуодетые, мы вылезли из палатки, чтобы испить воздуха, заряженного взмахами крыльев доброго вестника. Наш мир одиночества стал теперь землей вдохновения. Нервы звенели. Мышцы налились силой для работы. Беспорядок в голове улетучился вместе с туманом в воздухе. Границы новых горизонтов были для нас открыты.
Обратно на землю и обратно к жизни – разбуженные крылатым предвестником. Фото и подпись Ф. Кука. Источник: Cook F., 1912, p. 194, 278, 286, 278, 332, 244, 282, 88, 206, 370
Солнце плыло на юге. Птица улетела на юг. Под солнцем лежала земля, и мы быстрым темпом двигались к ней. Собаки с поднятыми ушами и задранными хвостами скулили, жалуясь на скорость, но лед с приближением к берегу становился все более тяжелым для движения. Наконец мы ступили на землю. Вместо затвердевших плавучих напластований замерзшей воды, которые так долго служили нам ненадежной опорой, перед нами расстилалось большое пространство земли, свободной от снега, с настоящими кручами из кристаллов песка в отдалении. Это была подлинная земля, к которой мы прикоснулись впервые за многие долгие месяцы.
Рядом не было ни камушка, ни травинки, ни какого-то другого признака живой природы. Но это была земля, мать-земля. Мы присели. Собаки скребли когтями почву. Нас охватил восторг детей, копающихся в песке на берегу. Мы вернулись на землю, и птичья песня еще звенела у нас в ушах, а где поют птицы, должна быть жизнь. Как трепетали наши сердца!
4. Медведь во спасение
Но что за пейзаж! К северу простиралась дробящаяся масса пакового льда. Во всех остальных направлениях над морским льдом сквозь тонкие облака подвижного морозного тумана и под ними виднелась земля. Здесь нам предстояло налаживать свою жизнь. Какая же безрадостная картина! Продвигаясь вперед, мы изучали бесплодную землю и увидели несколько скал, которые даже с южной стороны не были покрыты хотя бы черными лишайниками. Не обнаружив ни одного возможного источника пищи, мы вернулись к палатке глубоко разочарованные. Когда мы присели на нарты, чтобы обсудить перспективы, на запачканный снег опустилась маленькая птичка – возможно, та же, что и раньше. И опять вид этого маленького комочка вознес нас на вершину блаженства.
Интересно, бывало ли когда-нибудь такое, чтобы столь мрачный остров посреди безжизненной пустыни мог показаться кому-то раем? Впрочем, очарование длилось недолго, как и все хорошее в этой экспедиции.
Следующий день выдался облачным и холодным. Горизонт не был достаточно ясным, поэтому выбрать определенное направление не удалось – но идти куда-то все равно следовало. Необходимо было основательно отдохнуть, однако отдых означал голодание. Собаки понимали это так же хорошо, как и мы; они начинали выть, драться и принюхиваться, пытаясь уловить запах дичи и других прелестей твердой земли. Мы собрались и двинулись на юг по крайне неровному паковому льду, выброшенному на берег. Нарты, почти полностью освобожденные от груза, стали легкими, но собаки слишком ослабли, чтобы тянуть их. На самых трудных участках людям, подбадривая животных, приходилось толкать или тянуть нарты. Одна собака свалилась от усталости. Мы положили ее на нарты, чтобы дать отдохнуть, но она скончалась. Эскимосы, привычные к дикарскому образу жизни, лучше переносили голод. Теперь, обладая значительным запасом физических сил, они поднялись на более высокую ступень психического развития. А я скатился на более низкий животный уровень и уподобился собакам: моим самым заветным желанием стала еда, еда и еще раз еда.
Выйдя из одной полосы тумана и войдя в следующую, я не заметил ничего обнадеживающего, но собаки принюхивались и вострили уши, а эскимосы широко распахнули глаза в нетерпеливом ожидании. Впереди сгустился темный туман, указывающий на близость открытого моря. Мы устремились к нему с удвоенной энергией и, нырнув в него, увидели нечеткий контур земли. Идти по прибрежному льду было удобно, и мы зашагали по нему на юг с приличной скоростью. Немного погодя, увидели следы – отпечатки лапок маленького четвероногого животного. Собаки остановились и обнюхали следы, а мы пощупали их. Это был свежий след бесхвостой крысы, лемминга, который в одиночестве направлялся к морю. Дальше то и дело мы натыкались на другие следы леммингов. Вскоре мы увидели застарелый медвежий след. Теперь уже точно мы были в местах, пригодных для жизни, и принялись подыскивать площадку для лагеря. Тем временем на севере собиралась буря. Дувший в спины сильный ветер прямо-таки подгонял нас вперед и вскоре превратился в штормовой с сильнейшими порывами. Палатка не могла выдержать такого напора стихии, а снег был слишком мягким для постройки снежного дома. Нам пришлось искать укрытие за большими камнями, отколовшимися от каких-то высоких, не видимых нами скал.
Началась пытка холодом царства Аида. Температура была не очень низкой – всего несколько градусов ниже точки замерзания, но мы никак не могли согреться. Поземка осыпала нас острыми, как бритва, снежинками, от которых негде было укрыться. Скалы гасили порывы ветра, но снег летел со всех сторон. Мы легли между собаками, чтобы использовать их тепло, сверху растянули палатку и лодочный брезент и стали ждать, когда у пурги закончатся силы. Вскоре нас полностью занесло снегом и стало тепло, но пришлось проделать вентиляционное отверстие внизу и еще одно наверху, чтобы не задохнуться.
Примерно сутки мы оставались в этом положении. До еды было не добраться. Собаки жевали шелк палатки. Чтобы утолить жажду, люди и собаки ели снег. Наконец сквозь маленькую щель мы увидели кусочек голубого неба. Извиваясь, как червяк, я вылез из середины этой кучи. Ветер прекратился. Стояла мертвая тишина. Под слоем свежего снега земля выглядела, как в середине зимы. Пропали все признаки лета. Воздух был свежий и морозный. Оглядевшись по сторонам, я увидел большие пространства земли, но только на нескольких отвесных склонах не было снега. Всем вместе нам удалось вытащить наши немногочисленные пожитки, к счастью, крепко привязанные к нартам, что облегчило раскопки. Через полчаса мы могли продолжить путь по прибитому ветром снегу. Очередное бедствие осталось позади. Впереди ждали другие опасности, всегда неожиданные и всегда приносящие такие муки, что смерть представлялась более легкой, чем борьба за жизнь.