10. Погребенные в летних снегах
Мы уже знали, что единственный способ успешно путешествовать летом по арктическим землям – это иметь настолько легкое снаряжение, чтобы его можно было нести на плечах. Даже собаки, натренированные как носильщики, практически бесполезны на суше, поскольку им нужно корма больше, чем они могут нести. Там, где мало крупной дичи, собаки как вьючные животные неэффективны. Мы это часто обсуждали. В нашем отчаянном положении, когда необходимо было быстро передвигаться, мысль бросить все, кроме тюков за плечами, возникала ежедневно. В тех местах, куда мы шли, можно было спать на камнях, укрываться в пещерах и добывать в это время года достаточно мяса для себя, но не для собак. Если мы остановимся на долгую полярную ночь, то будем слишком далеко от людей, чтобы рассчитывать на их помощь. Зимовать без запаса шкур, топлива и мяса непросто. Находясь близко к морю, летом мы нуждались в лодке; зимой же не обойтись без нарт. Если мы хотим жить и намерены по-прежнему пребывать в атмосфере нынешней и будущей неопределенности, необходимо иметь при себе снаряжение и для наземного, и для морского путешествия. Иного выхода нет.
Хотя наше существование на море и на суше редко было безопасным, мы пережили все трудности настолько успешно, что, оглядываясь назад, считали тот образ жизни вполне естественным. Но то, что мы предпринимали сейчас, было весьма опасным отступлением от предыдущего опыта. На самом деле невыносимые трудности только начинались. Первый день пути вглубь острова со всем снаряжением был тяжелым. Тем не менее каждая пройденная миля приносила яркие впечатления. Местность была красивой и удобной для передвижения. Двигаясь зигзагами от мшистых склонов к поросшим травой равнинам через скалистые волоки, мы оставляли позади небольшие озера, наполняемые журчащими ручьями с чистой ледяной водой, узкие полоски зелени в долинах, любовались неземной красотой мшистых, травянистых «ямочек» и своеобразным великолепием нашей любимой Бэби Лэнд. Впереди все это постепенно тускнело. Мы как бы входили в туман. По мере нашего подъема растений становилось все меньше и меньше, встречались лишь отдельные пятна зелени, но здесь мостами через каменистые низины служили старые снежные сугробы. Груз был упакован таким образом, что можно было быстро снять основные тяжести с нарт и нести все на спине, пока собаки перетащат легкие нарты по траве или каменистому грунту; поэтому мы двигались медленно, но уверенно – туда, где лежали вечные снега.
В середине дня мы остановились отдохнуть рядом с небольшим чистым озерком, в котором увидели несколько форелей. За час с помощью изготовленных копий и сетей мы поймали семь рыб весьма приличного размера. Невдалеке были заросли ивняка, необычно крупного для этих мест. Несколько стволов были толщиной в полдюйма и высотой в ярд. Для нас это был целый лес дров. Мы поджарили несколько рыбин и съели без соли и специй. Ни один обед из трех блюд не был бы более полным. Как же хорошо постучать, потереть и пощипать живот, наполненный свежей рыбой! Собаки получили все остатки, и их радость была не меньше нашей. Слишком отяжелев от обильной пищи, они не могли кататься по земле, чтобы выразить свое веселье, и просто затеяли свалку, наслаждаясь вновь обретенной силой.
По дороге мы видели гусей, белых куропаток, зайца, песцов и волков. Волки сильно возбуждали собак, но, как и все волки, которых мы встречали здесь, они были дружелюбны и относились с почтением к нашему вторжению. Мы встречали либо семейные пары, либо волчиц с маленькими игривыми щенками. Ни один волк нас не атаковал. Чрезвычайно осторожные, они редко приближались на расстояние выстрела, но всегда долго следовали за нами, провожая воем – музыкой дикой природы.
Теперь мы были на высоте 500 футов над уровнем моря, и местность впереди медленно поднималась до снеговой линии, примерно до 2000 футов. По силе ветра и его порывам мы предположили, что где-то есть более низкий проход, через который проникает восточный ветер. После обеда движение по довольно гладкому подъему, покрытому травой, мхом или снегом, было медленным, но равномерным. Попадались голые скальные гребни и множество крупных разбросанных камней; тем не менее с одним разведчиком, идущим впереди и выбирающим дорогу, можно было тащить нарты, не снимая с них вещей. С подъемом ветер усиливался. Температура падала. Нас накрыли облака, видимость ухудшилась, но следы зверей обозначали наш путь – несколько свежих следов оленя, овцебыка и волков, а также много старых отпечатков. Повсюду валялись кости давно умерших животных. Мы находили даже скелеты медведей, волков и песцов – свидетельства смерти этих стремительных существ. Этук сказал, что мы сможем жить там, где эти наземные разбойники находят пищу, а я, также уверенный в нашей способности выжить, произнес: «Да, раз человек наделен рассудком, он должен выжить там, где песцы умирают».
Обессилев настолько, что идти стало уже невозможно, мы выбрали место для лагеря на сухих продуваемых скалах. Мы находились теперь далеко на перевале, и с некоторых точек могли видеть море: на востоке пролив Джонс, на западе – пролив Веллингтон. Здесь мы провели 4 июля[88] в безуспешных попытках защититься от холода в летних снегах.
Присев на холодные камни, чтобы перевести дыхание перед началом обустройства лагеря, мы обратили внимание, что окружающие скалы и снег отполированы ветром. Вязкий снег заполнял полости в скалах и неровности земли, как жидкий бетон на новой дороге. Это убедительно доказывало, что мы находимся в ветровом желобе, но выбора у нас не было. Мы должны пройти через это, иначе придется вернуться на зимовку в Бэби Лэнд. Нам следовало продолжать, пока позволяла погода, но в тот момент силы людей и собак подошли к пределу.
Наше расположение в седловине среди сухих скал было неплохим местом для лагеря в тех погодных условиях. Передвинув несколько крупных камней и пристроив на них камни поменьше, мы соорудили открытое логово, похожее на грот, укрытие для костра, где можно спрятаться в случае непогоды. В то время мы предпочитали подобные укрытия палатке. Костры, которые мы устраивали из своеобразного местного топлива, были слишком дымные и слишком коптили, чтобы разводить их внутри шелковой палатки.
Разведение огня превратилось в искусство. Даже в самом безнадежном положении мы находили что-нибудь в качестве топлива и место, служившее печкой или очагом. Вместо каменной лампы у нас имелась эскимосская лампа – чаша в форме полумесяца, выкованная из меди. Но тут не было места, достаточно защищенного для такого приспособления. Не было ни ивняка, ни помета овцебыков или оленей – ничего, что годилось бы в качестве топлива. Вела подобрал по дороге несколько старых бедренных костей. Теперь он их разломал, расщепил и сказал: «Вот дрова для костра». Для меня это было новым, и я задался вопросом, как старые выветренные кости без всяких остатков жира могут служить топливом. Вскоре я получил важный урок по разведению огня.
Расположив обломки костей шалашиком, Вела положил сверху несколько полосок жира. Затем, достав из специального мешочка щепотку сухого мха, который мы всегда носим как аварийную основу для разведения костра, он поджег мох и положил сверху маленькую полоску жира. Когда огонь поднялся по костным щепкам, жир сверху начал медленно стекать и пропитывать кость. Наиболее важный момент в этой технологии – добавлять жир понемногу и сверху. Этот костер, если не принимать во внимание дым, копоть и рыбный запах, был очень похож на индейский костер из дров. Он был небольшой, но давал большое количество тепла, потребляя при этом совсем мало жира. Над огнем установили котелок с зайчатиной для приготовления жаркого. Тем временем в качестве закуски мы съели немного рыбы, оставшейся от обеда, затем сырой рыбы, сырой утки и гусиных потрохов. Завершил трапезу настоящий деликатес – полярный заяц, тушенный с зеленью, извлеченной из его желудка. Блюдо было сильно недоварено, но так обычно мы готовили пищу. Парижский шеф-повар не мог бы нам предложить более приятной еды.
Для меня этот тяжелый день был открытием новой школы жизни. Мы существовали за счет ресурсов тех мест, где Франклин и другие исследователи, болевшие и синевшие от цинги, умерли, имея полные корабли припасов и снаряжения. У нас не было почти ничего, кроме природной приспособляемости, но мы жили, наслаждаясь богатством местной природы [10].
Починка нарт. Фото Ф. Кука. Источник: Cook F., 1912, p. 194, 278, 286, 278, 332, 244, 282, 88, 206, 370
Мертвые кости мы заставили гореть огнем жизни, продукты пустынной почвы использовали для продления своих собственных жизней. Мы в самом деле могли жить там, где умирают песцы.
Нам требовалось выспаться, но окружающая обстановка мешала этому – круглосуточный день не располагал ко сну. Кругом разливался свет, хотя было то самое время, которое мы называем ночью. Солнце затерялось где-то в высоком тумане, таком плотном, что положение светила невозможно определить. Низкие небеса были теперь мрачного серо-голубого цвета с холодным стальным оттенком. Там, где виднелась земля, они становились серыми с жемчужным отливом в туманной дымке и черными, будто под покровом всеобъемлющей арктической ночи. Мы могли видеть, но различаемые объекты представали перед нами в искаженном виде. Небольшая скала выглядела горой, а затем быстро превращалась в точку на поверхности. Когда мы думали, что перед нами небольшая каменистая гряда поперек дороги и уже поднимали ногу, чтобы на нее подняться, то обнаруживали, что это яма. Углы всех склонов изменились. Что представлялось подъемом поверхности, оказывалось часто уклоном. Все вокруг было иллюзорным и обманчивым. После галлюциногенного полумрака зимы эти казусы не стали для нас большой новостью, но мы не ожидали столкнуться с этой опасностью в середине лета, не рассматривали ее в числе сегодняшних неприятностей.
От тягостных предчувствий всем было не по себе. Мы легли спать на воздухе, на мокрых камнях. Собаки постоянно выли и скулили. После безуспешных попыток заснуть в течение часа я не только чувствовал себя совершенно разбитым, но был весьма обеспокоен неясными проблемами, которые мне предстояло решить своим не работающим в полную силу интеллектом. Я перекатывался с одного плоского к