– Аминь! – ответил тот.
– Завтра я приду к тебе снова, Мари.
Штайнер склонился над ее спокойным лицом и выпрямился. В дверях стояла сестра. Она скользнула по нему быстрым взглядом, но тут же отвела глаза в сторону. Стакан на блюдце в ее руке дрожал и тихо позвякивал.
Штайнер вышел в коридор.
– Стой! – скомандовал чей-то голос.
Справа и слева от двери стояло по эсэсовцу в форме и с пистолетом в руке. Штайнер остановился. Он даже не испугался.
– Как вас зовут?
– Иоганн Губер.
– Пройдите со мной к окну.
Подошел кто-то третий и внимательно вгляделся в него.
– Это Штайнер, – сказал он. – Никаких сомнений. Я узнаю его. Да и ты, Штайнер, пожалуй, тоже узнал меня, а?
– Я не забыл тебя, Штайнбреннер, – спокойно ответил Штайнер.
– Это тебе и не удастся, – захихикал тот. – Добро пожаловать! Сердечно приветствую тебя на родине! Я действительно рад видеть тебя снова. Надо полагать, теперь ты погостишь у нас немного, не так ли? Мы открыли великолепный новый лагерь со всеми удобствами. Полный комфорт!
– Могу себе представить.
– Наручники! – скомандовал Штайнбреннер. – Из предосторожности, мой дорогой. Мое сердце разрывается на части при мысли, что ты снова улизнешь.
Щелкнула дверь. Штайнер слегка повернул голову. Через плечо он увидел, что это дверь комнаты, где лежит Мари. Сестра выглянула в щель, но, встретив его взгляд, мгновенно отпрянула назад.
– Ага, – сказал Штайнер, – вот почему…
– Уж мне эта любовь! – Штайнбреннер снова захихикал. – Из-за нее самые хищные птички прилетают обратно в гнездо – на благо государства, на радость друзей.
Штайнер смотрел на эту пятнистую физиономию с вдавленным подбородком и синеватыми тенями под глазами. Он смотрел спокойно – знал, что его ждет. Но пока все это еще было где-то далеко и как бы не касалось его. Штайнбреннер подмигнул, облизнул губы и сделал шаг назад.
– У тебя все еще нет совести, Штайнбреннер? – спросил Штайнер.
Тот усмехнулся:
– Что ты, дорогой! Есть у меня совесть, и притом совершенно чистая. И чем больше вашего брата проходит через мои руки, тем чище она становится. Сплю отлично. Впрочем, для тебя я сделаю исключение: приду к тебе ночью – поболтаем немного. Отвести его! Живо! – вдруг добавил он грубым голосом.
Штайнер спускался по лестнице в сопровождении конвойных. Люди, шедшие навстречу, останавливались и молча пропускали их. И на улице, где бы они ни проходили, кругом сразу воцарялось молчание. Штайнера привели на допрос к пожилому чиновнику. Тот записывал показания в протокол.
– Зачем вы вернулись в Германию? – спросил чиновник.
– Хотел повидаться с женой перед ее смертью.
– Кого вы встретили из ваших политических друзей?
– Никого.
– Для вас лучше отвечать мне здесь, прежде чем вас переведут туда.
– Я уже ответил: никого.
– По чьему поручению вы приехали?
– У меня нет никаких поручений.
– К какой политической организации принадлежали вы за границей?
– Ни к какой.
– На что же вы существовали?
– На то, что зарабатывал. Как видите, у меня есть австрийский паспорт.
– С какой группой вы должны были установить связь?
– Будь у меня такая цель, я бы прятался по-другому. Я знал, что делаю, когда отправился к своей жене.
Чиновник задал ему еще много других вопросов. Затем внимательно изучил его паспорт и последнее письмо от жены, изъятое при обыске. Он посмотрел на Штайнера, затем вновь перечитал письмо.
– После обеда вас переведут в гестапо, – сказал он, закончив допрос, и пожал плечами.
– Хочу вас попросить кое о чем, – обратился к нему Штайнер. – Речь идет о пустяке, но для меня это все. Моя жена жива. Врач говорит, что ей не протянуть больше одного-двух дней. Она знает, что завтра я приду к ней снова. Если я не приду, она поймет, что я здесь. Я не прошу ни сострадания, ни каких-либо льгот. Но я хочу, чтобы моя жена умерла спокойно. Оставьте меня здесь на один или два дня и разрешите мне видеться с женой.
– Никак нельзя. Не могу же я помочь вам бежать.
– Я не убегу. Палата находится на пятом этаже и имеет лишь один выход. Если кто-нибудь будет приводить меня туда и охранять дверь – я ничего не смогу сделать. Прошу вас об этом не ради себя, а ради умирающей женщины.
– Невозможно, – сказал чиновник. – Это вне моей компетенции.
– Это в вашей компетенции. Вы можете еще раз вызвать меня на допрос. Вы можете сделать так, чтобы я снова увиделся с женой под тем, например, предлогом, что я предположительно буду говорить с ней о вещах, которые вам важно узнать. По той же причине конвойные должны оставаться в коридоре за дверью. Вы могли бы также распорядиться, чтобы сестра-сиделка, чья благонадежность не вызывает сомнений, находилась во время свидания в палате и слышала наш разговор.
– Все это ерунда. Ни вы, ни ваша жена ничего не скажете друг другу.
– Конечно, не скажем. Она ведь ничего и не знает. Но она умрет спокойно.
Чиновник задумался и принялся перелистывать бумаги.
– Тогда мы вас допрашивали относительно группы VII. Вы не назвали имен. В промежутке мы нашли Мюллера, Бэзе и Вельдорфа. Вы назовете нам имена остальных?
Штайнер молчал.
– Вы готовы назвать нам эти имена, если я дам вам возможность видеться с женой в ближайшие два дня?
– Хорошо, – сказал Штайнер после паузы.
– Тогда назовите их.
Штайнер молчал.
– Хотите назвать две фамилии завтра, а остальные послезавтра?
– Я назову их вам послезавтра.
– Вы это обещаете?
– Да.
Чиновник долго смотрел на него.
– Я посмотрю, что смогу сделать. А теперь вас отведут в камеру.
– Не вернете ли вы мне письмо? – спросил Штайнер.
– Письмо? Вообще говоря, оно должно остаться в деле. – Чиновник нерешительно повертел письмо в руках. – Впрочем, ничего отягощающего в нем нет. Ладно, возьмите.
– Благодарю, – сказал Штайнер. Чиновник нажал на кнопку звонка и приказал конвойному увести Штайнера. «Жаль его, – подумал он, – но что поделаешь».
Проявишь капельку человечности – и сам попадешь в эту адову кухню. И вдруг он грохнул кулаком по столу.
Мориц Розенталь лежал в своей постели. Впервые после долгих дней он не чувствовал боли. Был ранний вечер, и в серебристо-синем воздухе февральских парижских сумерек зажглись первые огни. Не шевеля головой, Мориц Розенталь наблюдал, как одно за другим освещались окна в доме напротив; дом плыл в сумерках, точно гигантский корабль, точно океанский лайнер, выходящий в море. От простенка между двумя окнами на отель «Верден» падала длинная, темная тень; она выглядела как переходные мостки, по которым вот-вот на судно пойдут пассажиры.
Мориц Розенталь не шевелился; он лежал на своей кровати и внезапно увидел, что окно комнаты распахнулось настежь; кто-то похожий на него встал с постели, вышел через окно и направился по мосткам к кораблю, который еще только что покачивался на сумерках жизни, а теперь поднял якорь и медленно заскользил вдаль. Стены комнаты распались, словно ветхая картонная коробка, подхваченная бурным потоком, и унеслись. Мимо с шумом проносились улицы, зеленые леса уходили под форштевень, все обволокло туманом, и корабль стал медленно подниматься ввысь, втягиваясь в тихий гул бесконечности. Подплывали облака, появились звезды, и кругом разлилась глубокая синева; вдруг среди всего этого колыхания, словно колыбельная песня, плавной дугой надвинулся розово-золотой берег, и снова бесшумно опустились мостки; Мориц Розенталь спустился по ним, и, когда он оглянулся, корабля уже не стало, и он очутился один на чужом берегу.
Перед ним вытянулась длинная, ровная дорога. Престарелый путник не стал долго раздумывать: дороги существуют для того, чтобы по ним идти, – а уж его-то ноги исходили дай Бог сколько дорог…
Он шел недолго. Вскоре из-за серебряных деревьев показались огромные, сверкающие ворота, а за ними – поблескивающие купола и башни. Прямо посередине ворот, осиянная маревом, стояла высокая фигура с посохом в руках.
«Таможня! – испуганно подумал Мориц Розенталь и мгновенно спрятался за куст. Он оглянулся. Обратного пути не было – позади зияло Ничто. – Ничего не поделаешь, – покорно подумал старый эмигрант, – притаюсь здесь до темноты. Тогда мне, может быть, удастся прошмыгнуть боковой тропкой и как-нибудь обойти это место». Прищурив глаза, он посмотрел сквозь развилку двух ветвей из карбункулов и ониксов и увидел, что могучий страж делает ему знаки посохом. Он снова оглянулся. Кроме него, здесь никого не было. Страж снова поманил его.
– Папаша Мориц! – позвал чей-то мягкий, гулкий голос.
«Зови меня, сколько угодно, – подумал Мориц Розенталь, – все равно не откликнусь».
– Папаша Мориц, – вновь послышался голос, – выйди из-за этого куста печали и забот.
Мориц встал. Попался, решил он. Этот великан наверняка догонит его. Бежать бесполезно. Придется подойти.
– Папаша Мориц! – раздалось снова.
– Да еще имя мое знает! Вот так невезение! – пробормотал Мориц. – Видимо, меня и отсюда когда-то высылали. Значит, по последним законам дадут по крайней мере три месяца. Хоть бы кормили прилично. И только бы не давали читать «Семейную газету» за 1902 год, а что-нибудь посовременнее. Например, Хемингуэя – этого я бы почитал с удовольствием.
Чем ближе он подходил, тем светлее и лучистее становились врата. «И откуда такие световые эффекты на самой границе, – размышлял Мориц. – Просто не пойму, куда я попал. Впрочем, может, они нарочно освещают все, чтобы было легче вылавливать нас. Какое расточительство!»
– Папаша Мориц, – сказал привратник, – почему ты прячешься?
«Тоже мне еще вопрос, – подумал Мориц. – Ведь он вроде бы узнал меня и ему известно, какие мои дела».
– Входи, – сказал привратник.
– Послушайте-ка, – ответил Мориц, – пока, насколько я понимаю, меня еще не за что привлекать к ответственности. Ведь я еще не пересек вашей границы. Или то, что за моей спиной, – это уже ваша территория?