Тане лучше ничего не говорить, с этим должен справиться я сам. Я не имел права забывать, что есть и такие Силы, и их матери. Дьявол-искуситель, который переворачивает деревню вверх дном, не имеет права забывать про запутанные узлы.
— Почему ты не пришел ко мне, Сила? Мы бы что-нибудь да придумали. Пойми, и я ведь не всезнающий.
Он взял его за плечи. Старая, залатанная куртка Силы распахнулась, из-под нее выглянула драная рубашка, зашитая крупными, неуклюжими стежками.
— Сам разорвал или подрался с кем-нибудь? — спросил Эрнест.
— Это Милан, — Сила шмыгнул носом и отвернулся.
Эрнест присвистнул:
— Милан? А что ж ты не наденешь другую? Еще спросит кто-нибудь, из-за чего ты с Миланом подрался.
Сила опустил голову, чувствуя, что к глазам подступают неудержимые жгучие слезы:
— У меня только эта, единственная…
…«Тане я ничего не скажу, она имеет право на покой, она ждет ребенка; может быть, родится сын, Эрнест Гривка станет отцом. Тот самый Эрнест Гривка, который словно слепой и глухой проходит мимо мальчика, растущего без отца… Замечательный общественный деятель, образцовый пропагандист идеи коллективизации! Что-то нужно сделать, сегодня же, в этот же вечер…»
Пришла Шкалакова, с темным платком на голове и с узелком под мышкой.
— Эрнестушка! — удивилась она. — А я-то думаю: кто бы это мог у нас быть?
— Это я к Силе заглянул, — сказал Эрнест. — Тут у нас шум подняли, будто пропали детали машин…
Шкалакова замерла, покосилась на Силу:
— Господи Иисусе, неужто мой…
— Понимаешь, машины увезли, когда меня не было дома, — продолжал Эрнест. — Откуда им было знать, что детали я припрятал. — Он помолчал, ухмыльнулся: Снять-то я их сумел, а вот поставить на место… Для этого дела нужен специалист. Вот я и прибежал к Силе: мол, выручай, приятель… И еще о чем я хотел тебя попросить, Веронка, — торопливо добавил он, словно боясь, что она прервет его. — Кооператив принимает Балажа на постоянную работу, на твердую зарплату. Но Имро нужен помощник. Вот я и хотел спросить тебя: не отпустишь ли ты к нам Силу? Правда, большое жалованье мы ему положить не сможем, но тысячу, тысячу двести крон в месяц как помощнику машиниста…
Шкалакова всплеснула руками, но не успела сказать ни «да», ни «нет», потому что Эрнест тут же добавил:
— А для тебя, Веронка, у нас бы нашлась работа на свиноферме. Но для этого тебе нужно подать заявление в кооператив…
— Завтра будет сочинение, — объявила учительница словацкого языка. — Хорошенько к нему подготовьтесь. От сочинения зависит оценка за третью четверть.
Учительница продиктовала две темы: «Весна на наших полях» — описание и «Оживают спортивные площадки» — попытка репортажа. Она еще раз напомнила, как важно хорошо написать сочинение, и добавила:
— Я думаю, что сельским ребятам первая тема будет ближе.
Ближе так ближе, попробуем описать весну на наших полях. Вступление, основная часть и заключение… Так о чем она велела писать во вступлении? Ага, о весне вообще, о лучшем времени года: дни становятся всё длиннее, ночи — короче, солнышко припекает, жаворонки поют… Основная часть: усердный труд крестьян на полях, описать полевые работы в нашей деревне. И заключение: моя помощь во время весенних полевых работ. И без ошибок, без ошибок, за три грубые ошибки будет пара, а за пару по сочинению четвертная оценка будет снижена на два балла.
На два балла — это значит, что Милан получил бы пару по словацкому, тогда о хорошем аттестате нечего и мечтать. Что он тогда скажет Тане?
«Весна — лучшее время года. Солнце восходит в шесть и заходит тоже в шесть. В синем небе распевают жаворонки…»
Стоп! Это все нужно зачеркнуть. В нынешней весне ничего хорошего не было. Март и апрель были дождливыми, лило не переставая; интересно, откуда берется столько воды? По утрам стояли туманы, земля исходила паром, люди проклинали такую весну; попробуй только сказать, что наступило лучшее время года, и тебе тут же дадут по шее.
Напишу-ка я лучше основную часть, а вступление и заключение накатаю потом.
«Крестьяне усердно трудятся на полях. Большую помощь им оказывают тракторы и другая сельскохозяйственная техника…»
Это уже хорошо, училке понравится: высокая оценка механизации.
«Кооператив в нашей деревне имеет два трактора, которые оказывают крестьянам очень важную помощь…»
Ерунда! Есть у нас два трактора, есть два тракториста: один Балаж, а второго нашли где-то в Комарно. После многочисленных просьб и ходатайств удалось достать шины для «фордзона».
— Два трактора, два тракториста, теперь работа пойдет как по маслу! — радовался Эрнест.
Однако работа не пошла. Во время дождей на поле нельзя было и ногой ступить, а когда наконец распогодилось, земля все еще была мокрая и липучая, как третьеводнишная каша. Трактора больше стояли, чем пахали, а топлива израсходовали уйму. Балаж проклинал злополучную пахоту, а заодно и наделы кооперативщиков, раскиданные по всей округе.
— Влетит нам такая работа в копеечку, — говорил он. — Гоняю трактор на Пригон, там сделаю два круга и еду к черту на кулички на Задворье. На переезды уходит больше топлива, чем на пахоту. Хотел бы я знать, кто будет за это платить?
Правление кооператива подсчитало, сколько будет стоить гектар пахоты, вышло куда дороже, чем на конях. Люди ломают руки: мол, так мы быстро дохозяйничаемся до ручки! Кое-кто уже рвет на себе волосы, что вступил в кооператив. А что поделаешь? Коней в деревне мало; у кого они есть — те сами едва успевают обработать свою землю, после раздела земли коней ни у кого не допросишься. Остаются только тракторы, а те обходятся дорого.
Эрнест говорит, что тракторы здесь ни причем.
— У Грофиков «фордзон» пахал дешевле, чем кони. Если б мы договорились: здесь будут озимые, здесь яровые, а там корнеплоды — тогда можно было бы за один раз вспахать весь Пригон или все Корыто, а трактористы не тратили бы зря время и топливо.
Но об этом люди и слышать не хотят, они говорят, что Эрнест хочет вообще отнять у них землю. Они, мол, лучше заработают на стороне, чтобы расплатиться за вспашку тракторами.
Я не могу писать об усердном труде крестьян, уважаемая учительница. В Лабудовой крестьяне не работают на полях, они толпами уходят на стройки, на заводы — кто где устроится.
Гурчик работает в Партизанском, сыновья Шишки — на ирригационных работах, Палуш оставил поле на Магду и ушел работать в Новаки. Ондрей Янчович тоже ушел из местного национального комитета, теперь он заместитель директора машинно-тракторной станции, а председателем комитета стал Мико. Эрнест остался секретарем комитета, он же и председатель парторганизации и председатель кооператива. Он предлагал избрать председателем кооператива Яно Мацко, но тот отказался, сказал, что тоже подается на заработки.
У нас идти на заработки некому, и мама откладывает каждый геллер от пенсии за отца, чтобы платить за пахоту и сев.
— Раньше люди уходили на заработки потому, что у них земли не было. Теперь они уходят потому, что у них есть земля, — жаловалась она Эрнесту. — Твои тракторы всех нас из деревни выживут.
А Эрнест ей:
— Что ты каркаешь, Маргита? Если бы люди взялись за ум, то и поля бы свои обработали, и на заработки можно было бы ходить, — и он снова начал свое про общий сев.
— Ты все что-то мудришь, — проворчала она. Общий сев ей тоже был не по душе.
Теперь уже кооператив назывался не машинный, а единый сельскохозяйственный кооператив первого типа. Лучше всех в нем жилось тем, кто получал твердый ежемесячный оклад: Балажу, двум конюхам, женщинам, работавшим на свиноферме, и Силе.
Вот чертов Сила! Эрнест его не выдал: нечего, говорит, подымать шум из-за непутевого мальчишки. Вот так у него всегда, у Эрнеста, я бы ему показал, этому непутевому! Теперь Сила ходит в помощниках у трактористов, иногда его пускают за руль, и он раздувается от гордости — того и гляди, лопнет. Шкалакова работает на свиноферме, у Силы твердый оклад… А я должен корпеть над дурацкими сочинениями, для меня у Эрнеста не нашлось работы с постоянным окладом: «Ты давай кончай городскую школу, потом ветеринарный факультет», — а мама откладывает каждый геллер от пенсии на пахоту. Пожалуй, она права: Эрнестовы тракторы всех нас выживут из деревни.
Уже смеркалось, а в тетрадке у Милана было лишь несколько предложений, и то перечеркнутых. Сочинение на близкую ему тему не получалось. Правда, он мог бы написать: «Тракторы и прочая сельскохозяйственная техника помогают нашим крестьянам, и поэтому крестьяне могут уходить на заработки», но тогда нельзя говорить о добросовестном труде на полях, а учительнице подавай именно добросовестный труд.
Они уже писали о горняках, токарях, сталеварах и о строителях, и везде нужно было писать о добросовестном труде, иначе учительница подымала крик, что ученики не ценят труд тех, кто на них работает.
И о своей помощи на весенних полевых работах Милан не мог писать. Этой весной он палец о палец не ударил по хозяйству. Какая там помощь, если он до ночи сидит над домашними заданиями?
«Не стану же я писать, что вожу в район письма!» — вздыхает Милан. Письма, письма — эта роль связного прицепилась к нему как репейник. В кооперативе, видимо, забыли, что есть на свете обыкновенная почта: «Милан сбегает, Милан привезет, Миланко, загляни к секретарю…»
И в районе его называют не иначе как связным. «Пришел лабудовский связной, есть у нас что-нибудь для Лабудовой?» — кричат секретарши, и в самом деле всегда что-нибудь да найдется.
Милан вырвал из тетради исписанный и исчерканный лист, решительно написал на чистом листе: «„Спортивные площадки оживают“ — попытка репортажа» — и стал вспоминать, что им велели писать на эту тему во вступлении, в основной части и в заключении.