– Нет, – улыбнулась я.
Даллас помолчала, обхватив себя руками.
– Потом был Роджер, – продолжала она. – Вернувшись домой, я не могла освоиться, но приходилось притворяться, чтобы не отправили назад. Воспользовавшись первым же шансом, я сбежала. Нашла мятежников, они меня приняли, а однажды появился Майкл Релм. Он держался так… будто всегда будет рядом и поможет. Он так говорил и смотрел на меня… Я тогда всего боялась, а с ним мне стало легче – на какое-то время.
Слушая Даллас, я поняла, что совсем не знаю Релма. Это было до того, как он впервые попал в Программу, или в промежутке до второго раза?
– А потом? – спросила я, облокотившись о диван.
– Он ушел, – ответила Даллас. – Релм вечно уходил и никогда не говорил куда. Затем появлялся и вел себя как ни в чем не бывало. Мы сближались, потом он меня отталкивал. Однако сейчас он впервые открыто предпочел другую. Не стану лгать, Слоун, это очень больно. Я думала, у меня развился иммунитет к боли, но Релм всякий раз изобретает новую гадость, не позволяя влюбиться в него безоглядно.
Я чувствовала себя без вины виноватой. Понятно, почему Даллас меня ненавидит. Не представляю, как бы я пережила, если бы Джеймс полюбил другую.
– А как же Кас? – спросила я. – Вы когда-нибудь…
– Нет, – тут же сказала Даллас. – С Касом иначе. Черт, я вообще не знаю, какие девушки в его вкусе. Кас мой лучший друг, и это обоих устраивает.
Мы помолчали. Я обдумывала услышанное, сопоставляя с тем, что мне говорил Релм. Но в истории по-прежнему не хватало большого эпизода.
– А ты когда-нибудь говорила с Релмом? Объясняла, что ты чувствуешь?
Лицо Даллас дрогнуло:
– Он же сказал, я ничего не значу. Вряд ли можно выразиться яснее.
Я вздрогнула – слова Релма задели даже меня. Я не понимала его мотивы. Хотя Джеймс тоже вел себя отвратительно, когда я с ним познакомилась.
– Джеймс сначала меня оттолкнул, – призналась я. – Я ему все высказала и уехала буквально куда глаза глядят. Только моя дружба с Релмом заставила Джеймса признаться в своих чувствах. Еще несколько дней назад я считала, что мы все выяснили и будем вместе навсегда…
Джеймс – это связь между мной прежней и настоящей. Без него я не знаю, кто я.
– Мы его найдем, – твердо сказала Даллас. – Я не сомневаюсь, что с ним все в порядке. Он, наверное, просто взбешен. Не подумай, что я тебя ненавижу или что, – улыбнулась она, – но в принципе его можно понять. Вы с Релмом ведете себя совсем не как друзья. Я бы от тебя тоже ушла.
Джеймс не стал бы дружить с влюбленной в него девушкой, если бы меня это задевало. Мне стало стыдно, что я недостаточно взрослая, чтобы уважать своего бойфренда. Даже Даллас это заметила.
– Можно у тебя кое-что спросить? – нерешительно начала она. – Что ты планируешь делать с Панацеей?
Вопрос застал меня врасплох. Я замялась.
– Честно говоря, не знаю, – наконец ответила я. – Надо подумать. А ты бы что сделала?
– Если бы мне ее дали, проглотила бы в ту же секунду, и плевать мне на Причарда и других. Но на твоем месте, – она пожала плечами, – отдала бы таблетку Джеймсу. – Она улыбнулась. – Можно, я скажу честно? Твой бойфренд потрясающе красив. Не скрою, он меня возбуждает.
Я захохотала, запрокинув голову. Наверху задрожали трубы и взвыл закрываемый кран. Шум воды стих. Разговор с Даллас мне многое открыл, но еще удивительнее, я убедилась, что она неплохой человек. Я ее недооценивала. Я встала, надеясь, что Кас не использовал всю горячую воду, как грозился.
– Спасибо за общение.
– Не за что, – снисходительно отозвалась Даллас, будто мы только что не говорили по душам. – Увидишь Каса, передай, что попозже я хочу подраться на ножах.
– Э-э… Хорошо.
Даллас снова вынула телефон. Ее пренебрежение меня слегка задело, но, возможно, Даллас избегала сближения, не желая испытать новую боль. Нельзя ожидать, что она вдруг сразу начнет мне доверять. Я пошла наверх, но задержалась и оглянулась. Даллас помахала рукой в знак того, что видит, и снова принялась проворно орудовать на клавиатуре большими пальцами, игнорируя меня.
Кас уже ушел в свою комнату. В ванной было полно пара. Ладонью я протерла зеркало: из Программы я вышла со здоровым цветом лица, но с тех пор под глазами появились темные круги, кожа стала бледной. Я здорово похудела. Интересно, что подумали бы родители, если бы увидели меня сейчас.
Наверное, решили бы, что я снова заболела, и обратились бы в Программу. Интересно, как это было в прошлый раз? Спохватившись, я запретила себе думать об этом. Это нестерпимо. Захочу ли я вспомнить, как меня предали собственные родители?
Я выдохнула, стараясь привести мысли в порядок, и открыла воду. Ванная старая, с черно-белым кафельным полом и ванной на львиных лапах, лейка душа на жесткой трубе. Мыла у меня не было, но я нашла под раковиной нераспечатанный брусок. Стоя под горячей водой, я мысленно поблагодарила Каса за великодушие. Мышцы, затекшие от долгой езды в машине и недостатка сна, начали расслабляться, мозг медленно распутывал события последних недель.
Я начала с Лейси, о которой не позволяла себе думать после ее ухода. По словам Даллас, ее вернули в Программу, и единственный способ с этим справиться – забыть о подруге. Но Лейси так и стояла у меня перед глазами – я вспоминала подругу до и после психологического срыва и ту странную записку. Можно мне думать о Миллере или это подстегнет новый прорыв воспоминаний и сведет меня с ума? Вода становилась ощутимо прохладнее. Закрыв глаза, я притворилась, что Джеймс рядом со мной, под душем. Извиняется за то, что ушел. А я извиняюсь за свою ложь. Мы оба очень виноваты. Мы всегда сожалеем о своем поведении.
Я начала намыливать волосы, когда виски пронзила резкая боль. Память стремительно хлынула через разошедшуюся гладкую корку.
Кафельный пол кажется ледяным под босыми ступнями. Я поворачиваю дверную ручку. Открыв дверь, вижу белый коридор Программы с голыми стенами. Релм идет к сестринскому посту, где Роджер над чем-то смеется с дежурной медсестрой. Запястья у меня растерты ремнями, которыми хендлер меня привязывал, но я очень боюсь за Релма. Боюсь того, что он намерен сделать.
Кулак Релма впечатывается Роджеру в лицо, отчего тот отлетает спиной на стол. Медсестра кричит. Я пытаюсь подойти и удержать Релма, пока его не увели в изолятор, но в голове туман – Роджер мне что-то вколол.
– Какой рукой? – рычит Релм.
– Не надо, Майкл, – говорит Роджер. – Ты нас всех выдашь.
Релм сильно бьет его в лицо, ломая нос – красные брызги разлетаются по белой стене.
– Какой рукой ты ее трогал? – повторяет он. Когда Роджер не отвечает, Релм хватает правую руку хендлера и выкручивает за спину. В руке что-то щелкает, и у Роджера вырывается вопль. Релм отступает на шаг, взбешенный, но странно спокойный.
Вбегают охранники, но вместо того, чтобы уложить Релма на пол, они что-то шепчут ему, и он спокойно позволяет себя увести. На ходу он оглядывается и кивает мне, будто мы о чем-то условились. Будто у нас есть секрет.
Судорожно дыша открытым ртом, я схватилась рукой за стену – меня повело вбок, я побоялась вывалиться из ванны. Секреты. Сколько секретов у нас с Релмом? Сколько из них я не помню?
Это слишком. Все навалилось разом, и я заплакала. Опустошенная, я сидела в ванне, и плакала от ощущения утраты, дрожа под ледяной водой, но не имея сил встать. Я не слабая, мне просто слишком тяжело. Надо перестать об этом думать, иначе я сломаюсь.
Занавеска отодвинулась, со скрипом повернулся кран. На плечи легло теплое полотенце. Релм помог мне выбраться из ванной. Ноги подкашивались, но как только я поняла, что он здесь и прикасается ко мне, я его оттолкнула.
Ненавижу Релма за то, что он лгал мне в Программе, делая вид, что он такой же, как все: это неправда. Он все прекрасно помнил. Он был знаком с Роджером. Больше всего я ненавижу его за то, что он здесь, а Джеймс нет.
Я плотнее завернулась в полотенце и вытерла щеки, гневно глядя на Релма. У него вытянулось лицо, беспокойство сменилось подавленностью.
– Не желаю ничего слушать, – это вышло как у капризного ребенка, но я не позволю Релму мною манипулировать. Я чувствую, он уже начал.
– Знаешь, как я впервые попал в Программу? – спросил он, подходя вплотную.
Я шмыгнула носом, удивившись вопросу – и близости Релма. Я отодвинулась, ударившись о раковину.
– Ты же не рассказывал, сказал, что не помнишь.
Релм двинулся вперед, и я вздрогнула, что вот сейчас он меня коснется, однако он лишь присел на край ванны.
– Мне было шестнадцать, – тихо сказал он. – Родители рано умерли, сестра работала день и ночь, я ее не видел практически. Я перебивался случайными заработками, но в основном пил и курил, чтобы притупить боль. Отчаяние было настолько глубоким, что выедало меня изнутри. Я начал представлять, что гнию, и был уверен – если надрезать кожу, оттуда потечет черная, дурная кровь. – Он посмотрел мне в глаза. – Однажды решил проверить.
Мое дыхание участилось от медленно распространявшегося ужаса. Признание казалось слишком личным и болезненным, чтобы слушать. На глазах выступили слезы.
– Сестра была на работе, подружки тоже не было – ее забрали в Программу за несколько недель до этого. У меня не было ничего и никого. Но я не искал покоя, Слоун, я искал боли. Я хотел, чтобы мне было больно, хотел прочувствовать каждый дюйм своей смерти, и мне очень хотелось страдать. Поэтому в кухне я взял нож-пилу из деревянной подставки, пошел в ванную и закрыл дверь. Я стоял над раковиной не меньше часа, с отвращением разглядывая черные круги под глазами. А потом приставил нож к шее и начал пилить. Я смотрел, пока хватало сил, как кровь заливает рубашку, как расходится кожа. Я потерял, где режу, потому что дрожала рука, и начал снова.
Я зажала рот. Слезы текли по щекам, когда я все это себе представляла.
– Хватит, – попросила я, но Релм, словно обезумев, забылся в воспоминаниях.