Стакфорд пригласил его отобедать в столовой гостиницы. Они сидели в отдельном кабинете. Стакфорд приволакивал левую ногу после ранения. Давенпорту он нравился, прежде всего тем, что не задавал ненужных вопросов. Он терпеть не мог, когда его начинали спрашивать, как он казнил того или иного преступника, чье имя все знали из газет.
За едой они обменялись несколькими ничего не значащими фразами о погоде и о том, не предвидится ли в Англии дополнительных пайков на чай и табак к приближающемуся Рождеству.
Только когда они уже пили чай, Стакфорд заговорил об утренней казни.
– Меня беспокоит только одно, – сказал он. – Люди быстро забывают, что все с таким же успехом могло быть и наоборот.
Давенпорт не сразу понял, что хотел сказать Стакфорд. Но спрашивать не понадобилось – Стакфорд пояснил сам.
– С таким же успехом немецкий палач мог приехать в Англию, чтобы повесить английских военнопленных. Молодых английских девушек, избивающих кнутом заключенных в концлагере. Это безумие могло поразить нас точно так же, как немцев – я имею в виду Гитлера и нацизм.
Давенпорт молчал, ожидая продолжения.
– Никто не рождается злодеем. Вышло так, что нацистами стали немцы. Но никто не убедит меня, что это не могло бы произойти и в Англии. Или Франции. Или в США – почему бы нет?
– Я понимаю ход мысли, – сказал Давенпорт. – Но не могу сказать, правы вы или нет.
Стакфорд подлил ему чаю.
– Мы казним самых закоренелых, – продолжил он, помолчав. – Самых страшных военных преступников. Но мы знаем, что многим удалось улизнуть. Как, скажем, брату Йозефа Леманна.
Леманн был последним из двенадцати. Маленький человечек, встретивший смерть совершенно спокойно, с отрешенным видом.
– Его брат был еще хуже него, – продолжал Стакфорд. – Но сумел скрыться. Может быть, использовал один из тайных нацистских каналов и живет теперь в Аргентине или Южной Африке. Там он недосягаем.
Они помолчали. За окном шумел дождь.
– Вальдемар Леманн. Непостижимый садист, – сказал Стакфорд. – Он не только сам измывался над пленными. Он находил какое-то извращенное удовольствие в том, чтобы обучать своих подчиненных искусству мучить людей. Его следовало бы повесить так же, как и брата. Но мы его не нашли. Пока не нашли.
В пять часов Давенпорт вернулся на аэродром. Он мерз, несмотря на толстое зимнее пальто. Пилот уже ждал его у трапа. Интересно, о чем он думает. Он уселся на стальное сиденье в холодной кабине и поднял воротник – моторы ревели немилосердно.
Самолет набрал скорость и исчез в облаках.
Что ж, задание он выполнил. Все прошло гладко. Не зря он считается лучшим палачом Англии.
Самолет несколько раз подряд провалился в воздушные ямы. У Давенпорта все не шли из головы слова Стакфорда о тех, кому удалось улизнуть. Он вспомнил этого Леманна, находившего особое удовольствие в обучении чудовищной жестокости других.
Он плотнее завернулся в пальто. Воздушные ямы были позади. Самолет взял курс на Лондон. Это был хороший день. Задание выполнено превосходно. Никто из осужденных не пытался сопротивляться, когда их вели к виселице. Ни одна голова не оторвалась.
Он был доволен. Впереди – несколько свободных дней. Потом предстояла казнь убийцы в Манчестере.
Он задремал на своем жестком сиденье. Ему не мешал даже рев мотора рядом.
Майк Гарбетт так и не понял, кто был его пассажир.
Часть 1ХерьедаленОктябрь-ноябрь 1999
1
По ночам он не спал. Его окружали тени. Это началось, когда ему было двадцать два. Сейчас ему исполнилось семьдесят шесть. Он не спал по ночам уже пятьдесят четыре года. Тени всегда были рядом. Ночью ему удавалось поспать, только приняв большую дозу сильного снотворного. Но, просыпаясь, он знал, что тени все равно рядом, хоть их и не видно.
Эта ночь, уже приближавшаяся к рассвету, не была исключением. Тени – или, как он иногда их называл, посетители – всегда появлялись через пару часов после наступления темноты. Только что их не было – и вот они уже рядом, немые белые лица. За много лет он привык к их присутствию. Но он знал и то, что доверять им нельзя. В один прекрасный день они перестанут молчать. И что тогда от них ждать, неизвестно. Набросятся они на него? Начнут разоблачения? Иногда он кричал на них, несколько раз даже принимался бить руками по воздуху, чтобы их отогнать. Какое-то время ему удавалось держать их на расстоянии. Но потом они возвращались и оставались до рассвета. Тогда он наконец засыпал, но всего на несколько часов – надо было идти на работу.
Всю свою взрослую жизнь он чувствовал усталость. Он сам не понимал, как выдерживал все это. Оглядываясь на свою жизнь, он вспоминал только бесконечный ряд дней, сквозь которые ему приходилось мучительно продираться. И во всех воспоминаниях всегда присутствовала усталость. Иногда он вспоминал свои фотографии – не было ни одной, где бы он не выглядел изможденным. Тени мстили ему и оба раза, когда он был женат: женщины уставали от его постоянной тревоги и от того, что все свободное от работы время он спал. Они уставали от его ночных бдений, от того, что он не может внятно ответить на вопрос, почему он не спит ночью, как все. В конце концов они уходили, и он опять оставался в одиночестве.
Он посмотрел на часы. Четверть пятого утра. Он вышел в кухню и налил кофе из термоса. Градусник за окном показывал минус два. Градусник висел криво – вот-вот оторвется, и он подумал, что шурупы надо бы подкрутить. Когда он пошевелил штору, в темноте двора залаял пес. Шака был его единственной защитой. Имя для этого крупного скандинавского шпица он нашел в книге, название теперь уже и не помнил. В ней рассказывалось о могущественном зулусском вожде, и он подумал, что имя замечательно подходит сторожевому псу. Короткая, легкопроизносимая кличка. Он захватил кофе в гостиную и посмотрел на окна Тяжелые шторы наглухо задвинуты. Он в этом и не сомневался, но все равно не мог удержаться, чтобы не проверить.
Он снова сел к столу и стал рассматривать разбросанные кусочки складной головоломки. Головоломка была хорошей – много элементов, требуется масса фантазии и терпения, чтобы найти каждому фрагменту свое место и составить целую картину. Наконец ему это удалось. Он бросил ее в камин и тут же начал новую. Он всегда заботился, чтобы дома был запас этих игр. Он часто думал, что с ними его связывают такие же отношения, как курильщика с сигаретами. Уже много лет он состоял членом всемирного клуба составителей головоломок. Правление клуба было в Риме, и каждый месяц он, как член клуба, получал информационный листок – какие предприятия прекратили, а какие, наоборот, начали производить головоломки. Уже в середине семидесятых он начал замечать, что все труднее раздобыть настоящую игру, ручной работы. А серийные, машинного производства, он не любил – в их элементах не было ни логики, ни связи с общей идеей. Они могли быть трудными для решения, но это были чисто механические трудности. Как раз сейчас он начал работу над картиной Рембрандта «Батавы приносят клятву верности Клаудиусу Цивилису». Три тысячи элементов. Головоломку создал один истинный художник этого дела из Руана. Несколько лет назад, путешествуя на автомобиле, он посетил этого мастера. Они тогда говорили, что самые лучшие головоломки – это те, где есть тонкая игра света и тени. С этой точки зрения Рембрандт предъявлял самые большие требования к терпению и фантазии.
Он держал в руке кусочек, принадлежавший, скорее всего, фону картины. Прошло чуть не десять минут, пока он нашел для него место. Он снова поглядел на часы. Половина пятого, чуть больше. До рассвета оставалось еще несколько часов. Еще несколько часов до того, как тени исчезнут и он сможет заснуть.
Жизнь стала заметно проще с тех пор, как ему исполнилось шестьдесят пять и он ушел на пенсию. Уже не нужно бояться уснуть во время работы.
Но теням следовало бы оставить его в покое. Он уже понес свое наказание. Жизнь его и так уже искалечена. Неужели им этого мало?
Он поднялся из-за стола и подошел к полке с музыкальным центром, купленным несколько месяцев назад во время одной из нечастых поездок в Эстерсунд. Компакт-диск уже был в гнезде, поэтому он просто нажал кнопку. Этот диск он, к своему удивлению, купил в том же магазине. Аргентинские танго. Настоящие танго. Он увеличил громкость. У шпица во дворе был хороший слух – собака приветливо тявкнула, но тут же замолчала. Продолжая слушать, он обошел стол, приглядываясь к разбросанной головоломке. Работы еще много. Пройдет минимум три ночи, пока картина будет собрана и он сможет ее сжечь. А у него еще предостаточно таких же, ожидающих своей очереди в картонных коробках. К тому же через несколько дней он должен поехать на почту в Свег и получить посылку от старого мастера из Руана.
Он сел на диван, продолжая слушать музыку. Это было главной мечтой всей его жизни – поехать в Аргентину. Провести несколько месяцев в Буэнос-Айресе и танцевать по ночам. Но из этого так ничего и не получилось, каждый раз что-то его останавливало. Когда одиннадцать лет назад он покинул Вестеръётланд и переехал на север, в леса Херьедалена, он уже решил было, что теперь-то уж точно совершит задуманное путешествие. Жил он скромно, и небольшой его пенсии вполне хватило бы на поездку. Но вместо этого он несколько раз съездил на машине в Европу, разыскивая новые головоломки.
Наконец он осознал, что никогда не поедет в Аргентину. Никогда не будет танцевать танго в Буэнос-Айресе.
А что мешает мне танцевать здесь? – подумал он. У меня есть музыка и есть партнер.
Он поднялся с дивана. Пять часов. До рассвета все еще далеко.
Самое время для танцев. Он прошел в спальню и достал из шкафа темный костюм. Внимательно оглядел его, прежде чем надеть. Маленькое пятнышко на лацкане раздражало его. Он намочил носовой платок и аккуратно потер лацкан. Пятнышко исчезло. Потом он переоделся. К белой сорочке он выбрал на этот раз красно-коричневый, цвета ржавчины, галстук.