Через полчаса он вернулся в дом Эльзы. Там уже был Рундстрём. Джузеппе увезли в больницу в Эстерсунд. Но Фернандо Херейра исчез. Когда санитары несли Джузеппе на носилках, они сказали, что тот куда-то скрылся, они даже не заметили куда.
– Мы его возьмем, – сказал Рундстрём.
– Не уверен, – сказал Стефан с сомнением. – Мы ведь даже не знаем, как его зовут. У него может быть много паспортов. Он большой мастер скрываться.
– Разве он не ранен?
– Царапина на виске.
В комнату вошел человек в комбинезоне и положил на стол грязное, облепленное илом ружье.
– Не успел спуститься – сразу нашел, – сказал он. – Говорят, стреляли в церкви?
Рундстрём нетерпеливо махнул рукой:
– Потом расскажу.
Он осмотрел ружье.
– Интересно, можно ли привлечь к суду Эльзу Берггрен за ложь, – задумчиво сказал он. – Теперь-то мы знаем, что Авраама Андерссона убил Магнус Хольмстрём. Он же выкинул ружье. Скорее всего, и дом Молина поджег он. Дом загорелся сразу в нескольких местах.
– Дом поджег Фернандо Херейра, – сказал Стефан. – Чтобы отвлечь полицию.
– Я по-прежнему многого не понимаю, – сказал Рундстрём. – Джузеппе в больнице. Эрик застрелил Веронику Молин. В церкви. Так что остаешься только ты – Стефан Линдман, полицейский из Буроса. Может быть, ты будешь так любезен и объяснишь, что случилось этим утром в моем полицейском округе?
Стефан провел в кабинете Эрика Юханссона почти весь день. Разговор с Рундстрёмом занял несколько часов – их все время прерывали. Без четверти два позвонили из Арбоги – там задержали Магнуса Хольмстрёма в красном «Эскорте». В начале шестого Рундстрём сказал, что теперь ему все ясно. Он проводил Стефана до гостиницы. Они расстались в вестибюле.
– Когда уезжаешь?
– Завтра. Самолетом.
– Я скажу, чтобы тебя отвезли.
Стефан протянул ему руку.
– Все было очень странно, – сказал Рундстрём. – Но мне кажется, мы теперь многое поймем. Не все, конечно, – всегда есть белые пятна, – но многое.
– Мне почему-то кажется, что взять Фернандо Херейру будет не так-то просто.
– Он, кстати, курит французские сигареты, – сказал Рундстрём. – Помнишь тот окурок, что ты нашел у озера и отдал Джузеппе?
Стефан кивнул. Он помнил.
– Согласен, – сказал он, помедлив. – Всегда есть провалы. Например, эта загадочная личность по имени «М» в Шотландии.
Рундстрём ушел. Стефан подумал, что он, наверное, не читал дневник Молина. Девушка-администратор была очень бледна.
– Я что-то сделала не так? – спросила она.
– Это еще слабо сказано, – сказал Стефан. – Но теперь все позади. Завтра я улетаю. Оставляю тебя с испытателями и прибалтами-ориентировщиками.
Вечером он, поужинав, позвонил Елене и сказал, во сколько приезжает. Он уже ложился спать, когда позвонил Рундстрём и сказал, что Джузеппе чувствует себя сравнительно неплохо. Рана серьезная, но врачи сказали, угрозы для жизни нет. А вот с Эриком не все в порядке, он в глубокой депрессии. Под конец Рундстрём сказал, что к расследованию подключилась СЕПО.
– В печати и на телевидении начнется черт-те что, – сказал он. – Мы отвалили здоровенный камень. Мокрицы расползаются во все стороны. Уже сейчас появляются данные о масштабах этой нацистской сети – никто такого даже представить себе не мог. Скажи спасибо, что за тобой не будут гоняться журналисты.
Стефан долго лежал без сна. Он так и не знал, как все обернулось с похоронами. И все время вспоминал отца. Наверное, я никогда его не прощу, подумал он, хоть он и умер. Он скрывал от меня свое лицо. Мой отец поклонялся злу.
Утром следующего дня Стефана доставили на машине на Фрёсён, к самому аэропорту. Без нескольких минут одиннадцать самолет с грохотом опустился на полосу Ландветтера. В зале прибытия он увидел Елену – и обрадовался чуть не до слез.
Через два дня, девятнадцатого ноября, сопровождаемый дождем со снегом, Стефан шел в больницу. Он был совершенно спокоен и уверен, что справится с болезнью.
Он выпил чашку кофе в кафетерии. На стуле лежали смятые вчерашние газеты. Первые страницы были заполнены репортажами из Херьедалена, сенсационными фактами о шведской секции всемирной нацистской организации. Приводилось высказывание шефа СЕПО – «у нас в руках шокирующие факты о чем-то гораздо более глубинном и опасном, чем скинхеды, с которыми мы до сих пор связывали опасность фашизма».
Он отложил газеты. Было десять минут девятого.
Он поднялся и пошел в отделение, где его уже ждали.
Он вспомнил Фернандо Херейру. Его до сих пор не поймали.
В глубине души Стефан ничего так не желал, чтобы Херейра сумел вернуться к себе в Буэнос-Айрес и там мог в покое и умиротворении курить свои французские сигареты.
Свое преступление он давно искупил.
ЭпилогИнвернессАпрель 2000
В воскресенье девятого апреля Стефан заехал за Еленой. По дороге от Аллегатан к Норрбю он заметил, что напевает себе под нос – он не мог вспомнить, когда это с ним случалось в последний раз. Не сразу он вспомнил и мотив – что-то такое давным-давно забытое, соображал он, ведя машину по пустому утреннему городу. Потом из памяти выплыло, что этот мотив когда-то наигрывал отец на своем банджо. «Билл-стрит блюз». Отец говорил, что Билл-стрит – название улицы, может быть, такая улица есть и во многих североамериканских городах, но что она есть в Мемфисе – это точно.
Я помню его музыку, подумал Стефан. Но образ отца, его лицо, его безумные идеалы уже успели вновь стушеваться в памяти, ускользнуть в темноту. Он вернулся ненадолго из мира теней, чтобы поведать мне, кем он был. Но теперь он снова там. Теперь единственное, что меня с ним связывает, – навечно застрявшие в памяти фрагменты мелодий. И может быть, эти мелодии в какой-то степени оправдывают его в моих глазах. Потому что негры, их музыка, их уклад жизни для нацистов были олицетворением варварства. Негры стояли гораздо ниже белой расы в их иерархии человечества. Несмотря на то что черный спортсмен Джесси Оуэн был несомненным героем Олимпиады тридцать шестого года в Берлине, Гитлер отказался пожать ему руку. Но отец любил музыку черных, любил блюзы. И не скрывал этого. Здесь была его слабинка, трещина в выстроенной им самим стене ненависти и презрения к людям другого сорта. Не знаю и никогда не узнаю, прав ли я. Но мне хочется, чтобы это было так.
Елена уже ждала его у подъезда. По дороге в Ландветтер они затеяли шутливый спор, кто из них больше рад этому путешествию – Елена, почти никогда не выезжавшая из Буроса, или Стефан, после разговора с врачом всерьез поверивший в свое выздоровление, – по словам врача, один курс лучевой терапии с последующей успешной операцией дал очень хорошие результаты. Вопрос, кто больше рад, так и остался без ответа. Впрочем, это была просто игра.
Они вылетели рейсом 7.35 на Лондон, аэропорт Гэтвик. Когда самолет круто взмыл в воздух и взял курс на море севернее Кунгсбакки, Елена схватила Стефана за руку – она боялась летать. Самолет прорезал мутный слой облаков, показалось солнце, и Стефан вдруг испытал чувство свободы. Шесть месяцев он жил под гнетом грызущего страха, не оставлявшего его почти никогда. Теперь страх прошел. Он знал, что стопроцентной гарантии, что он здоров и останется здоров, у него нет, – врач сказала, что они будут держать его под наблюдением пять лет. Но она же посоветовала начинать жить, как обычно, не искать симптомов и перестать культивировать в себе страх, живший в нем так долго. И лишь теперь, в самолете, он внезапно освободился от этого страха: оторвался, улетел.
Елена смотрела на него:
– О чем ты думаешь?
– О том, во что не решался верить уже полгода.
Она без слов взяла его за руку. У него чуть не вырвалось рыдание, но он удержался.
Самолет приземлился в Гэтвике. Пройдя паспортный контроль, они расстались, как и договаривались, – Елена хотела пожить пару дней у своего дальнего родственника из Кракова – у того была бакалейная лавка в одном из многочисленных лондонских пригородов. А Стефан собирался продолжить путешествие.
– Я все-таки не понимаю, зачем ты туда едешь.
– Я, несмотря ни на что, все-таки полицейский. Я хочу все понять до конца.
– Но преступника же взяли! Одного из них, по крайней мере. И женщина погибла? Ты знаешь причину, знаешь мотивы. Что тут еще доискиваться?
– Всегда остаются белые пятна. А может быть, это простое любопытство. Если и связанное с моей работой, то не напрямую.
Она смотрела на него изучающее:
– В газетах писали, что один из полицейских был ранен, а другой подвергался смертельной опасности. Не ты ли? Когда-нибудь я дождусь, что ты расскажешь мне все по-человечески?
Стефан не ответил, только развел руками.
– Ты сам не знаешь, зачем ты туда едешь? Правда? Или чего-то недоговариваешь? Почему не сказать все, как есть?
– Я работаю над этим. Учусь говорить все, как есть. Но в данном случае все обстоит именно так – хочу открыть последнюю дверцу и узнать, что за ней кроется.
Он провожал ее взглядом, пока она не исчезла в толпе. Потом пошел на международный терминал. В голове снова возникла утренняя мелодия. Самолет взлетел строго по расписанию, 10.25. Хриплый громкоговоритель сообщил, что им предстоит около двух часов полета. Он закрыл глаза и открыл их только тогда, когда колеса застучали по взлетной полосе аэродрома Инвернесс в Шотландии. Пока Стефан шел к старомодному аэровокзалу, он успел заметить, что воздух чистый и прозрачный, как в Херьедалене. Свег окружали темные волны лесов, здесь пейзаж был совсем другим. Высокие, четко очерченные горы на севере, луга и пастбища. Небо совсем близко. Он взял ключ от заранее заказанной машины, немножко нервничая из-за левостороннего движения, и поехал в Инвернесс. Дорога была узкой. Его раздражал разболтанный рычаг переключения скоростей, он даже подумал, не стоит ли вернуться и поменять машину, но потом плюнул. Много крутить баранку не придется, до Инвернесса и обратно, ну, может быть, съездить куда-то еще.