сонным голосом. Теща молча ложится рядом с ним, через несколько минут встает и раскладывает на подушке ночную рубашку. Долгое время он лежит, в голове пустота, затем встает, идет на кухню и достает из холодильника бутылку водки, которую приметил там уже раньше. Он пишет: первый глоток показался отвратительным… на этом его исповедь кончается…
Когда на следующий день я пошел относить спортивную сумку, то был уверен, что имею дело всего-навсего с пробой пера, и потому никоим образом не был подготовлен к той жуткой встрече, которая ожидала меня. Дом, куда я пришел, был маленький и показался мне заброшенным и пустым. Я вошел в калитку и постучал в дверь. Никто не отозвался, тогда я подошел к незанавешенному окну, решив заглянуть внутрь, жилое ли это помещение. Мои глаза еще не успели привыкнуть к темноте, когда под звон разбившегося стекла из окна вылетела книга в красной обложке. Я отпрянул, удивительно, что книга не задела меня. После небольшого раздумья я снова постучал в дверь, в ответ раздался душераздирающий вопль. До сих пор не понимаю, что заставило меня это сделать, но я ударом ноги распахнул дверь и ворвался в дом. За железной кроватью, скорчившись, сидел голый мужчина и рыдал страшным нечеловеческим голосом. Я подошел поближе, он попятился в угол комнаты, непрестанно всхлипывая: „Нет, нет, у меня нечего взять…“ Я показал ему сумку и попытался объяснить, что пришел отдать ее, но мои слова не доходили до него, при виде сумки он испугался еще больше, стал корчиться на полу, норовил поцеловать мне ноги — противно даже говорить об этом. В комнате действительно ничего не было, только голая, с сеткой кровать и стены, разрисованные амебами.
Я вышел на улицу, попросил первого встречного вызвать „скорую помощь“ и остался сторожить мужчину, он по-прежнему лежал в углу и полными ужаса глазами озирался вокруг как загнанный зверь. Тем временем пришел сосед, от него-то я и услышал, что мужчина этот алкоголик, весной, правда, был на лечении, но оно ему не помогло. В последнее время сосед вообще его не видел, думал, что беднягу снова поместили в больницу; сказал, что вставит стекло и починит дверной замок. Затем приехала „скорая“, и когда мужчину увезли, мы с соседом осмотрели дом. Комнаты были пусты, но внезапно сосед обнаружил в кухне люк, ведущий в подвал, приподнял его, посветил спичкой и с ликованием первооткрывателя воскликнул: „Гляди, куда он все позапрятал!“
Мне там делать было больше нечего, и я собрался уходить, однако все же подобрал под разбитым окном книгу в красной обложке, это оказалась „Мудрость и судьба“ Метерлинка».
С этими словами Александр прошел в дом и вскоре вернулся с книгой, на ее титульном листе было выведено карандашом: какой прок бросать пить, становиться нормальным гражданином, наслаждающимся минутным счастьем, когда человек, любой человек, все равно превращается в амебу… Лучше ни о чем не думать, ничего не иметь, ничего не делать, а лишь погружаться и погружаться в нирвану…
Где-то рядом залаяла невидимая собака.
— Не все кончают так страшно, — замечает Александр. — Большинство угасают годами, постепенно, находя каждому потерянному дню ничтожное оправдание.
— А тебе ни разу не захотелось вновь пройти мимо этого дома? Не приходило в голову, что, несмотря ни на что, эта история могла иметь счастливый конец? — спрашивает Леопольд, воодушевленный возникшей перед глазами картиной.
— Нет, для меня это подлинная человеческая трагедия. К тому же в достаточной мере поучительная.
Леопольд берет в руки книгу: а что, если письмо пьяницы и письмо, найденное в лесу, написаны одной рукой, думает он. Разумеется, письма совершенно разные, но ведь и возле камня валялась бутылка водки, которую вор (или воры?) выпил. И очевидно, тот одинокий человек из вечера в вечер торчит у окна, прихлебывая водку, пока вместе с ночной темнотой не наступит забвение. Нет, лучше так не думать, и Леопольд спрашивает Александра, не помнит ли он случайно адрес того человека. Леопольд ничего не может с собой поделать, он просто жаждет счастливого конца — теплого весеннего вечера, пахнущего дымом, когда в саду с радостными лицами хлопочут муж и жена.
Александр усмехается: «Я на десять лет дольше тебя прожил на свете, и, может быть, поэтому реальность зачастую кажется мне более реальной, нежели она рисуется в воображении. А адрес, пожалуйста: улица Сихи, десять. Твое счастье, если найдешь там то, чего ждешь».
Моника, подбоченившись, уже долгое время стоит рядом с нами. Безмолвно, неподвижно. Александр хочет налить чая, но чайник пуст.
— Я, пожалуй, пойду, — говорит Леопольд, и на этот раз Александр не делает попытки удержать его. Взгляд у Александра усталый, покорный, как у шахматиста, который начинает партию с противником, намного его превосходящим.
Шагая залитой солнцем улицей к своему дому, Леопольд недоумевает: почему не спросил у Александра, где находится увеселительное заведение, — Александр вращается в разных кругах и наверняка наслышан о нем.
Леопольд медленно бредет по улице, не испытывая ни малейшего желания входить в старый мрачный дом и сидеть в своей клетушке, но ничего другого ему сейчас не приходит в голову. Единственное, что привлекает его, это надежда — вдруг ему удастся поспать. Что может быть лучше, нежели погрузиться в сновидения, когда время так тянется. Однако едва ли он уснет, всегда так: когда надо спать, тебя одолевают всевозможные мысли.
К наружной двери кнопкой прикреплена записка: Леопольду Лангу — почерк знакомый. Леопольд берет записку, оставляя кнопку для будущих сообщений или посланий, запирает дверь на ключ и чувствует, как из коридора тянет сыростью. В доме тихо, примостившись на кухонном столе, умывается кошка. Он проходит в ателье, открывает окно и замечает на стуле деньги. Откуда-то доносятся звуки рояля, гаммы повторяются через короткие промежутки с упорной последовательностью. Леопольд представляет себе девчушку с коротко стриженными волосами и большим бантом, сидящую на табурете перед роялем у открытого окна. В комнате полумрак, солнечные лучи проникают в нее лишь вечером.
Леопольд равнодушно сует деньги в записную книжку, закуривает и садится на подоконник. На белом измятом клочке бумаги стоит его имя.
Он пытается угадать, что заставило Аннели искать его. Они не виделись уже более трех лет. Три года — продолжительный срок (а может, все же короткий?). И все-таки бывшая жена оставила ему записку. Леопольд читает ее. Оказывается, Аннели хочет с ним встретиться, но для чего — не пишет.
Леопольд начинает наводить порядок в ателье, расставляет все по своим местам, подметает пол, ставит на мольберт натянутый на подрамник загрунтованный холст, чтобы в ближайшее время снова взяться за работу. Он не знает, когда наступит это «ближайшее время», так как в голове у него пока не созрело ни одной подходящей идеи, какую картину ему стоило бы написать. Писать — это всего лишь физическая деятельность, где огромную роль играет профессионализм, однако прежде картина должна сложиться в представлении художника, стоять у него перед глазами. В каком-то смысле это наиважнейшая часть творчества и наиболее трудоемкая.
Теперь порядок наведен, но до пяти часов, до свидания с женой, еще уйма времени. А что, если не пойти? Однако любопытство слишком велико. Хотя можно было бы выкинуть номер, заставить ее поволноваться, еще раз поехать в пригород и приколоть к двери новую записку. Леопольд не настолько наивен, чтобы думать, что встреча сулит ему что-то приятное. Правда, он ничего не имел бы против, если б Аннели вдруг затосковала по нем, но в то же время знает — бессмысленно начинать все с начала.
После того как они разошлись, он долго не находил себе места. В особенности первые, проведенные в одиночестве дни казались ему невыносимыми. Слишком уж внезапно они расстались, это не было тихим медленным угасанием, когда чувства успевают перегореть. И вот однажды вечером, придя с работы, он с букетом цветов отправился к Аннели. Аннели была дома, все ее поведение говорило о том, что она давно ждала его. Выяснилось, что Аннели уже знала о неудаче Леопольда на вступительных экзаменах. Похоже, она надеялась, что все у них снова наладится, но так далеко Леопольд в тот раз не загадывал.
Они пили кофе и болтали как старые друзья, каковыми они фактически и остались. Леопольду казалось, что Аннели не хватает его, внезапно ожили минуты, проведенные вместе, его безумно потянуло к жене, однако он не схватил ее в объятия и не понес в постель. Закурил и (неожиданно для себя) сказал, что уволился с работы и хочет всецело посвятить себя искусству. «Всецело посвятить себя искусству» звучало напыщенно и глупо, но подействовало на Аннели подобно снежной лавине.
«Уволился с работы?! И как же ты думаешь жить?» — спросила она глухим голосом.
Осталась лишь белая пустота, Леопольд с чудовищной ясностью понял, что Аннели нужен не он, а мужчина с приличным доходом, что она, возможно, и не испытывала к нему никаких чувств, и эта мысль ужаснула его.
«Собственно, я пришел сюда решить один вопрос, — сказал Леопольд, делая невероятное усилие, чтобы взять себя в руки. — У нас в сберкассе все еще лежат деньги на машину, я подумал, что надо бы поделить их, все-таки вместе копили…» Леопольд до сих пор не понимает, как ему удалось сохранить спокойствие, но, очевидно, это спокойствие подействовало на Аннели, она вдруг засуетилась, стала говорить о любви, о прошлом, затем расплакалась, и Леопольд тихонько ушел.
И вот теперь Аннели хочет с ним встретиться, и конечно же у нее нет никаких душевных порывов, с ними можно было бы и подождать. Леопольд усмехается, ему, как забавная картинка, вспоминается их первая встреча: чей-то день рождения, шумная веселая компания, его представляют Аннели, и именинник почему-то называет его фамилию. «А вы не родственник Лембита Ланга?» — с неподдельным интересом спрашивает девушка. «Лембит мой брат», — небрежно отвечает Леопольд, и девушка смотрит на него с нескрываемым восхищением. Сейчас ему кажется, что все это было много-много лет тому назад. Или он в самом деле за несколько лет стал на целую вечность старше? Ему не хочется думать об этом. Но в тот раз он был братом своего знаменитого брата-спортсмена. Испытывал по этому поводу дурацкую гордость, словно какая-то часть достижений Лембита принадлежала и ему. Грелся в лучах его славы.