— Как всегда, — пожимает та плечами. — Но теперь я хотела бы развестись с тобой, — говорит она нервно.
— Так ты собираешься… — С каким-то внезапно охватившим его весельем Леопольд смотрит на жену и напевает: — «К тебе пришлю я сватов, тра-ля-ля-ля…»
— Прошу тебя, не паясничай, — говорит Аннели и в испуге оглядывается.
Подругу, значит, прихватила с собой во избежание неприятных разговоров, думает Леопольд и спрашивает:
— И сколько же зарабатывает твой избранник?
— Тебе какое дело, — огрызается жена. Очевидно, думает, что Леопольд из вредности может не согласиться на развод и тогда придется вести дело через суд, а она подобных передряг не желает.
— Ну так кто же твой нареченный — бармен, официант или финн? Не поиграть ли нам в «угадайку»? — поддразнивающе спрашивает он. Аннели ничего не отвечает, берет сигарету, пальцы ее дрожат. Внезапно Леопольд понимает, кого, собственно, он сейчас разыгрывает из себя: мелочного отвратительного человека, который вдруг понимает, что имеет какую-то власть, что от его слова что-то зависит, и он получает от этого удовольствие, надеясь: а вдруг его будут в отчаянии умолять, встанут перед ним на колени… Он внутренне краснеет и уже в следующую минуту деловито спрашивает:
— Что от меня требуется?
Выражение лица Аннели смягчается, она поспешно вынимает из сумочки листок бумаги.
— Вот заявление, нужна твоя подпись, потом нам придется сходить в загс. Кажется, через три месяца, а может, и раньше.
Леопольд ставит подпись, отдает Аннели листок, смотрит на нее и говорит:
— Не сердись, что я паясничал, но… — Он не договаривает фразу, потому что невозможно в нескольких словах рассказать, что творится у него в душе, он желает жене счастья и, улыбаясь, уходит. На лестнице ему хочется еще раз обернуться, посмотреть, но он не оборачивается и не смотрит, поднимается вверх по склону и оказывается в тени старых деревьев. Это причудливо изогнутые липы с пышными кронами. По хрустящей гравием дорожке Леопольд подходит к краю холма — перед ним расстилается родной город. Дом художника. Церковь. Пестрое скопление машин на площади.
Двое людей разошлись, потому что один не смог обеспечить другому удобную жизнь. Мать Аннели, красивая элегантная женщина, живет с толстым лысым типом, у него отвратительное лоснящееся лицо и отвратительные манеры, зато он много зарабатывает. Возможно, что расчетливость Аннели идет от родителей, дети с малых лет видят, как все переводится на деньги. Целое поколение занятых коммерцией расчетливых людей. Я поцелую его — а что я за это получу? Я лягу с ним в постель, осыплю его ласками, а потом стану ездить в его шикарной машине, принимать гостей, угощая их кофе из фарфоровых чашек, устраивать на даче банные вечера… Но ведь должно же быть иначе — целуют того, чье пожатие руки вызывает слабость в ногах, в постель ложатся, когда тебя неудержимо влечет к человеку…
Леопольд спускается с противоположной стороны холма, ему не хочется снова проходить мимо кафе; он никуда не торопится и может в свое удовольствие пройтись по городу. Он идет в сторону Дома художника, прием картин закончен, двери заперты. Преступник всегда возвращается на место преступления. Относить картины на выставку не преступление. Писать картины тоже не преступление, но какое-то неосознанное стремление заставляет Леопольда еще раз пройти мимо этого здания.
Люди одеты по-летнему. Женщины свежи и красивы, они словно бабочки порхают по улице. Перед Леопольдом в лучах послеобеденного солнца идут девушки в таких прозрачных платьях, что он в прямом смысле этого слова ощущает желание вцепиться ногтями в асфальт.
Почему-то многие горожане выбрали площадку перед Домом художника местом свиданий. Там они и стоят сейчас — нетерпеливо озирающиеся по сторонам юноши и девушки, принаряженные люди средних лет; глаза скромно одетой девушки загораются радостным блеском, когда молодой человек в летнем костюме подходит и обнимает ее, взявшись за руки, они куда-то торопливо идут. Как естественно и прекрасно — двое молодых людей, желание быть вместе, весна и любовь. Леопольд чувствует себя среди них невероятно одиноким и покинутым, и когда кто-то вдруг окликает его по имени, даже из любопытства не глядит в ту сторону, потому что в городе наверняка сто, если не больше, Леопольдов. Но голос кажется ему знакомым, и Леопольд словно по инерции делает еще несколько шагов, затем оборачивается и видит спешащего ему навстречу Хельдура. Чуть в стороне, с сигаретой в руке, стоит известный художник Веннет; очевидно, они только что вышли из кафе, которое рядом с Домом художника, иначе Леопольд заметил бы их раньше.
— Видел твои картины, молодчина, — хвалит его Хельдур, пожимая руку. — Полагаю, что для жюри они оказались на этот раз крепким орешком.
Леопольду приятна похвала, хотя он не очень-то верит словам Хельдура, похоже, тот настроен сегодня на шутливый лад, и Леопольд произносит в ответ ничего не говорящее:
— Ты так думаешь?
— Разумеется, думаю, спроси у Веннета, если не веришь мне. — И он тащит Леопольда к стоящему поодаль Веннету. — Гляди, вот этот молодой человек и есть Леопольд Ланг, о котором мы говорили, — знакомит их Хельдур. Веннет протягивает руку.
— Теэт Веннет, — быстро произносит он. Леопольд пожимает руку с длинными тонкими пальцами и думает: так вот, значит, как выглядит человек, которого он всегда ставил себе в пример. Художник-самоучка, ставший благодаря таланту и редкой трудоспособности интересным, своеобразным мастером. Завоевал признание. Достиг вершины на том пути, по которому сейчас идет он, Леопольд. Ему хочется поближе познакомиться с Веннетом, спросить у него… О чем? Он и сам пока не знает, но чувствует: спросить есть о чем.
— Молодой человек не верит, что принес на выставку неплохие работы, — говорит Хельдур.
— Но у жюри может быть иное мнение, — задумчиво добавляет Веннет.
На какой-то миг Леопольду становится безразлично, что думает жюри, важно, что Веннет похвалил его картины, но внезапно охватившее его чувство упоения длится недолго.
— Ну что мы здесь стоим, пошли-ка лучше в увеселительное заведение, — говорит Хельдур.
Слова «увеселительное заведение» повисли в воздухе, Леопольд ловит их, ему хочется пойти вместе с Хельдуром и Веннетом, но страх показаться назойливым останавливает его.
— Ну, чего ждешь? — спрашивает Хельдур и тянет его за рукав.
Они входят в подъезд Дома художника. Хельдур достает пропуск с фотографией, сует его в какую-то щель, и дверь, щелкнув, открывается. Леопольд разочарован — слишком уж все просто, никакой таинственности, никакого мистического ореола.
— Занятно, — говорит он, — кажется, я раньше не слышал, чтоб это место называлось увеселительным.
— Его называют так в шутку, — объясняет Веннет. — В последнее время это заведение превратилось в самое скучное в городе, правда, находятся люди, которые считают, что скука — лучшее веселье, и потому придумали это ироническое название.
На самом деле это закрытый клуб художников, где Леопольд никогда не был, и потому совершенно естественно, что его разбирает любопытство. Они спускаются по ступенькам вниз и входят в большой зал без окон. Леопольда и тут ждет разочарование. Совершенно обычное, ничем не примечательное помещение, где можно поесть. После солнечного весеннего дня этот подвал выглядит давяще холодным и неуютным.
Народу здесь много, поначалу кажется, что свободных мест нет, но тут кто-то машет им. Леопольд узнает архитектора Мейнхарда, который на многих выставках эпатировал публику своими графическими листами (одна из последних его работ называлась «Автор в образе Венеры», где он лежит голый на диване в позе Венеры). Рядом с Мейнхардом сидит рослый актер в очках и тоже приветственно машет им.
— Похоже, здесь соберутся сегодня все столичные художники, — улыбаясь, говорит актер.
— Есть повод. Отнес картины на выставку — можно расслабиться и вздохнуть свободнее, — говорит Веннет и устраивается поудобнее рядом с Мейнхардом; они, похоже, большие друзья, но давно не виделись и сейчас улыбаются, радуясь встрече. Леопольд ждет, что его представят, но, видимо, здесь это не принято.
Разговор заходит о делах клуба.
— Так вот, — начинает Веннет, — получаю я как-то письмо, распечатываю конверт и нахожу в нем последнее предупреждение относительно моего недостойного поведения в такой-то и такой-то вечер, такого-то и такого-то числа. Послушайте теперь, в чем состояло это недостойное поведение: мы сидим, мило беседуем, с нами за столиком красивая певица, брюнетка, на столе — ваза с цветами. Ваза, разумеется, устрашающая, а цветы красивые, вот я и думаю: что украшает женщину — цветы, а что украшает цветы — конечно же красивая женщина. Беру цветы и засовываю их певице в волосы — зрелище потрясающее, цветы в ее волосах сверкают подобно божественным звездам. А на следующий день выясняется, что я совершил якобы хулиганский поступок и пришлось вызывать милицию. И теперь в этих уродливых вазах стоят искусственные цветы, к тому же приклеенные ко дну.
— Не иначе как решили сделать из нас мещан, — серьезно произносит Мейнхард. — Хотят, чтобы художник был порядочным гражданином, уплетающим бифштекс и разглагольствующим о бытовых нуждах, чтобы его мысли не шли дальше карбюратора и отопительной системы машины, чтобы в утонченном обществе он лишь слащаво улыбался. А художники всегда были отъявленными негодяями, в прежние времена их вообще терпеть не могли, потому что от них всегда несло чесноком и вином, думаю, что и сейчас ничего существенно не изменилось. Считаю, что из художника не может получиться порядочный и нормальный гражданин, а из порядочного мещанина хороший художник. У человека, занимающегося искусством, должен быть какой-то изъян, хотя бы крошечный.
Гул голосов вокруг усиливается.
— Мне все же кажется, что на сегодняшний день художник может быть внешне вполне порядочным человеком — я подчеркиваю — внешне, — говорит Веннет, задумчиво крутя в руке бокал с шампанским. — Произошла нивелировка населения, абсолютно незаметный процесс, в результате которого простой рабочий внешне ничем не отличается от ученого, а инженер от художника. Все живут приблизительно в равных условиях, в квартирах многоэтажных домов, материальные условия у всех одинаковые, возможности тоже, даже образование, которое получает художник, мало чем отличается от образования, получаемого в других высших учебных заведениях, например, с дипломом художественного института можно защищать диссертацию по физике, разумеется, если такой прецедент будет иметь место. Художник уже не живет в мансарде со стеклянным потолком, богемный образ жизни не практичен, поскольку н