он сейчас услышал то, что произошло на самом деле?
— Послушай, не принимай все так близко к сердцу, — утешает его Вилге, которая по-своему истолковывает молчание Леопольда. — Ничего непоправимого ведь не случилось.
Сигареты докурены.
— Так приходи сегодня, я приготовлю что-нибудь вкусное, — по-домашнему, беззаботно произносит Вилге, — так говорит женщина своему мужу или любовнику.
— Я стирала утром твои носки и думала: кто-то мог бы немного позаботиться о тебе. — Он чувствует теплое пожатие ее руки, словно обещание скорой встречи.
Леопольд с поникшей головой идет в сторону больничных ворот, его вдруг начинает мучить мысль — а что, если он лег в постель к жене Веннета только ради того, чтобы наставить тому рога. Переспать с женой Веннета и на какое-то время почувствовать превосходство перед художником, которым восхищается и которому конечно же завидует.
На скамейке, перед входом в больницу, сидят мужчины и женщины в пижамах или халатах. Кое-кто курит, им скучно, и они ждут не дождутся дня, когда их выпишут. Выздоравливающие (счастливые?) взирают на него с бесцеремонным любопытством, но он не в обиде на них за это… И вот он в полутемном коридоре, на дверях палат номера. Прежде чем войти в одну из них, Леопольд колеблется — постучать или не постучать. Он не знает здешних обычаев, это мир, в который он еще никогда не заглядывал; мать умерла до того, как они успели навестить ее, теперь в больнице отец…
Он открывает дверь палаты и растерянно останавливается на пороге. Увиденное не соответствует его представлениям (просторные, полные воздуха и света помещения, запомнившиеся по кинофильмам); словно спеша избавиться от первого впечатления, он начинает глазами искать отца и замечает его на кровати у стены, неловко здоровается со всеми и прямиком (опять эти любопытные взгляды!) направляется к нему.
Отец смотрит на него пустым, ничего не выражающим взглядом, и Леопольд не знает, как ему вести себя — долгое время стоит молча, глядя на поблекшее, почти бескровное лицо старика.
— Возьми табуретку и садись сюда, — еле слышно говорит отец и показывает глазами, где стоит табуретка. Леопольд пододвигает стоящую в изножье кровати табуретку поближе к тумбочке. Он не помнит, чтобы за последние десять лет был так близко от отца, ему хотелось бы помочь старику, сделать для него что-то, но ничего, кроме тягостного, смахивающего на неприязнь чувства, он не испытывает.
И хотя Леопольд ни о чем не спрашивает отца, тот начинает рассказывать про свою болезнь, длинно и подробно говорит, как у него случился инфаркт, как его лечили, что представляет из себя тот или иной врач. Такое впечатление, будто он выучил текст наизусть, однако нельзя пренебрежительно относиться к его словам, сейчас он говорит о самом для себя важном.
Леопольд делает вид, будто слушает, но рассказ старика не трогает его, вернее было бы сказать: Леопольд и не желает слушать его, ибо и представления не имеет, что значит болеть; он видит в окно больничный двор, скамейку, на которой сидят и курят больные; женщины заигрывают с мужчинами, подкрашенные губы не вяжутся с их бледными нездоровыми лицами; интересно, возникает ли у них флирт, влюбленности, взаимная симпатия. Мысль кажется ему смешной, сам он никогда не был в их шкуре, и все же что-то, какое-то внутреннее чувство предостерегает его: и он не застрахован от болезней; я здоров… здоров, внушает он себе и уже в следующий миг жадно прислушивается к словам отца, который говорит, что должен все время носить с собой нитроглицерин (очевидно, отец перепутал название лекарства, очень уж оно смахивает на название взрывчатки) и при первых же болях в сердце класть его под язык.
Только сейчас Леопольд ощущает в своих пальцах влажные стебли цветов. Он спрашивает, куда поставить букет, и отец просит его достать из тумбочки пустую банку и принести из уборной воды. Леопольд рад, что может чем-то заняться, и когда возвращается с водой, от его смущения и неловкости не остается и следа; он спокойно садится на край постели, рассуждая про себя, что больница, как и болезни, просто печальная неизбежность.
— Вилге говорила, что дела у тебя идут неплохо, я, правда, ничего в этом не смыслю, но слышал, что некоторые художники недурно зарабатывают, — говорит отец, и Леопольд вдруг подмечает в его глазах оживление и радость надежды.
Это странный миг — поймав выражение глаз отца, Леопольд понимает, что тому не безразлична его судьба. Мысль эта не укладывается в голове, но ему хочется порадовать отца, и он оживленно рассказывает о том, как прекрасно идут у него дела и как многого он добьется. Леопольд говорит столь убедительно, что и сам начинает верить в это, но тут отец подает знак нагнуться к нему поближе и шепотом произносит:
— Гляди, человек на кровати рядом, он и дня не проживет. Любовница уже третью ночь не отходит от него, а собственная жена ни разу так и не навестила.
Отец начинает подробно рассказывать, чем болен этот человек. В палате сумрачно, окна выходят на теневую сторону, стены выкрашены бледно-зеленой, кровати — часть бежевой, часть — блекло-голубой краской, лишь белые занавески на окнах создают некое подобие уюта. Кто-то стонет, кто-то издает хриплые звуки, женщина на миг открывает глаза, кидает испуганный взгляд на умирающего, затем закрывает их. Неожиданно Леопольд обнаруживает ошеломляющую схожесть своего внутреннего мира с внутренним миром человека, находящегося в больнице. Ведь и он, Леопольд, большую часть времени проводит в замкнутом пространстве, отгораживаясь от происходящего вокруг, и потому каждое, самое незначительное событие приобретает для него гигантские размеры — кассир в магазине ошибся, и хотя все быстро улаживается, этот случай с мучительной последовательностью снова и снова всплывает в памяти Леопольда; либо он помог кому-то внести в электричку детскую коляску, а потом, спустя долгое время, эта ситуация в деталях возникает перед глазами, и он начинает анализировать ее… Так уж лучше, чтоб потом не мучиться, ничего не рассказывать отцу про Вилге.
А отец погружен в свои мысли, Леопольд спрашивает, принести ли ему в следующий раз что-нибудь вкусное.
— Нет, — отвечает отец, — у меня все есть.
Чуть подальше на табуретке сидит молодой мужчина, пристально уставившись на свою кровать. Но когда Леопольд что-то говорит, кидает на него искоса быстрый взгляд, и Леопольд понимает, что мужчина ловит каждое его слово. Леопольду хочется выйти из пропахшей лекарствами палаты на свежий воздух, но посещение еще не кончилось, похоже, отец собирается еще что-то сказать ему. А может, он сам хочет поговорить о чем-то существенном, просто до сих пор не удосужился?
— Я приду через несколько дней снова, — после долгого молчания произносит Леопольд.
На лице отца появляется выражение растерянности или страха.
— Ты что, уже уходишь? — спрашивает он.
— Нет, у меня есть еще немного времени, — отвечает Леопольд. — Правда, надо успеть зайти в Дом художника, узнать, приняли ли мои работы на выставку, но особой спешки с этим нет.
Взгляд отца становится вдруг нежным. Леопольду от этого не по себе, и он ерзает на табурете.
— Может, принести тебе что-нибудь почитать? — спрашивает Леопольд и мысленно видит перед собой «Луну и грош» Моэма.
Отец молчит, но Леопольд в восторге от своей идеи и в общих словах рассказывает содержание книги — он убежден, что она будет читаться легко и понравится отцу, но отец все еще ничего не говорит. Леопольд умолкает, похоже, его и не слушали, поскольку отец тянется за газетой и произносит:
— Лембит в Германии на соревнованиях, но пока никаких сообщений нет. Ты по радио случайно ничего не слышал?
Леопольд отрицательно качает головой, не может же он сказать, что уже давно не испытывает ни малейшего интереса к спортивным достижениям брата.
— Наверняка в завтрашней газете будет, — успокаивающе говорит он и думает, что непременно принесет отцу книгу, тот от нечего делать обязательно прочитает ее, но секунду спустя Леопольду становится жаль книги — отец наверняка забудет ее в больнице или даст кому-то почитать, и тогда Леопольду не видать этой книги как своих ушей. Ему вспоминается, с каким интересом он следил за жизнью Стрикленда-Гогена, находил в прочитанном параллели со своей жизнью и как все это вдохновляло его и ободряло. Отец просматривает в газете спортивную хронику (поди знай, в который раз за сегодняшний день?), и Леопольд доволен, что его предложение насчет книги не нашло отклика.
Внезапно (или он уже давно думал об этом) Леопольд понимает всю трагичность старения и болезни отца — человек, который привык работать физически, вдруг лишается того, что составляло его жизнь. Должен смириться с томительными днями полной бездеятельности. Его духовный мир беден. Культура прошла стороной, ее для него не существует. Практически он уже и не живет. Но ему не понять этого. Как не понять и того, что его старость могла бы быть скрашена радостями и переживаниями. На память Леопольду приходит «Последнее лето Клингзора», и ему становится нестерпимо жаль отца, хочется вспомнить что-то хорошее, светлое, что оживило бы и в отце какие-то радостные моменты его прошлой жизни, и он смог бы с чувством удовлетворения перебирать их в памяти…
— А помнишь, — говорит Леопольд, — помнишь, как ты в первый раз повел нас смотреть участок?
— Как не помнить, — усмехается отец, и перед глазами Леопольда встает картина: однажды воскресным днем — была ранняя весна — отец велел всем одеваться на прогулку. Такого никогда раньше не бывало, вид у отца был какой-то таинственный. Мать без конца допытывалась, мол, куда и зачем, но отец молчал; они направились в сторону болота, отец нес Леопольда на плечах, и по дороге они играли в угадайку. Приведя их на заросшее кустарником место неподалеку от железнодорожной дамбы, отец сказал: чувствуйте себя здесь как дома, а мать рассердилась. Теперь это наш участок, сказал отец, и все засмеялись, мать с отцом ходили вокруг и строили планы, и всем было радостно и весело.