Городская площадь выглядела теперь иначе: безлюдности раннего утра как не бывало; площадь заполнили спешащие хозяйки, снующие средь толпы машины и молодые матери, катящие детские коляски. Таавет закурил сигарету, рассчитывая таким образом обрести покой и равновесие, дым проник в легкие, а оттуда на городскую площадь, однако облегчения это не принесло. Возможно, я ничего и не видел во сне и придумал этот сон сейчас, пробормотал он, возможно, то был не сон, а… Ему вспомнился случай из детства: он играл на полу веранды оловянными солдатиками, и вдруг непонятным образом исчез офицер в зеленом мундире и в фуражке с красивой золотой кокардой, он искал его повсюду, но так и не нашел. Когда спустя несколько дней он вынул из коробки свое войско, среди солдатиков оказался и тот самый офицер. Только тогда он понял, что пропажа ему приснилась, но картина, запечатлевшаяся в его памяти, — как он пытался отыскать офицера на залитом солнцем полу веранды, — врезалась ему в сознание как нечто реальное и зримое и еще даже сейчас стояла перед глазами.
Таавет дошел до середины площади, когда заметил на правой ее стороне автобусы, скрытые до этого момента голубовато-серым домом с конусообразной башней. Очевидно, там автобусная станция, подумал Таавет, а поблизости наверняка найдется какой-нибудь киоск, где можно будет купить поесть, подсказал ему его пустой желудок. Но там была всего лишь пивная будка, которую стеной окружала толпа любителей пива. Он стал разглядывать толпу и зеленую будку (странно, почему эти будки всегда красят не в какой-нибудь, а именно в зеленый цвет, и при этой мысли Таавета охватило чувство безысходности, отнимавшее всякое желание что-то делать или куда-то идти).
Навес, под которым он сел на скамейку, был продолжением похожей на барак автобусной станции; в течение нескольких минут он тупо смотрел, как люди входили в автобус или выходили и как наскучило им ожидание, и внезапно ему пришло в голову, что он забыл записную книжку дома. Словно кадр из фильма, перед глазами возникло, как он достает ее из портфеля, кладет на пианино и записная книжка в красной обложке остается лежать на черной полированной поверхности. На всякий случай он порылся в карманах и убедился, что красное на черном превратилось в стоп-кадр и изменить это можно будет, только когда он вернется домой, но самым прискорбным было то, что в записной книжке находился адрес Марре Вярихейн, не так давно полученный им от знакомого редактора молодежного журнала. Когда этот факт дошел до сознания Таавета и завладел его мыслями, он стал потерянно озираться вокруг, как бы ища помощи, но увидел лишь людей, которые с безразличными лицами сидели, стояли, ходили. Его охватила бессильная ярость, он мучительно пытался вспомнить, что же было написано на листке записной книжки, но перед глазами мелькали одни буквы и цифры, нацарапанные зеленым фломастером, и ни в какую не хотели принимать отчетливую форму. Впереди его ждал ничем не занятый день, и рассчитывать можно было только на счастливый случай — вдруг он встретит Марре на улице. Внезапно он почувствовал легкое прикосновение к плечу и услышал вопрос:
— Хочешь, я тебе погадаю?
Таавет не хотел и сделал рукой отрицательный жест, но затем с удивлением посмотрел на стоящую перед ним цыганку в длинном клетчатом пальто. На плечи у нее был накинут большой цветастый платок, а на руках она держала младенца, завернутого в розовое атласное одеяло, цыганка говорила на чистейшем эстонском языке. Женщина была смуглой, ее черные волосы отливали синевой. Таавет никогда в жизни не видел цыганку, которая говорила бы по-эстонски, и он протянул ей руку.
— Да-a, но тебе придется дать моему ребенку пятьдесят копеек, — наставительно произнесла цыганка. — Ты не настолько глуп, чтобы пожалеть копейку.
Таавет отыскал мелочь, и они отправились за угол, где женщина принялась изучать его руку, поднеся ее чуть ли не к самым глазам.
— Ты рос в хороших условиях, и тебя окружала любовь, но ты не был счастлив, ты жил больше сам по себе, есть в тебе что-то, что не дает тебе душевного покоя, ты шел в жизни прямым путем, но и это не сделало тебя счастливым, у тебя нет близких людей, с которыми ты бы мог разделить свои заботы, и если я сказала тебе правду, ты дашь моему ребенку еще пятьдесят копеек, и тогда я скажу, что ждет тебя в будущем.
Таавет достал кошелек, пальцы его, когда он искал мелочь, дрожали от волнения. Мелочи не оказалось, и он вынул рубль, немного постоял в растерянности, а затем отдал его женщине. Та опустила руку в карман и начала отсчитывать сдачу.
— Да вы что, зачем… — Таавет сделал неловкое движение, но цыганка вручила ему пятьдесят копеек и, словно извиняясь, сказала:
— Деньги, они счет любят… — И снова принялась изучать его руку. Прогуливающиеся неподалеку мужчина и женщина с детской коляской остановились и принялись глазеть на них. Таавет в смущении отвернулся и почувствовал на своей руке дыхание цыганки.
— Живешь ты сейчас как будто солидно, налаженно, но тебе не хватает спутника жизни… — медленно, низким голосом вещала цыганка, и Таавету почудилось, будто каждое ее слово — опасная весть из какого-то неведомого ему мира, рука, лежавшая в ладони женщины, вспотела, и его охватило непреодолимое желание вырваться из этого плена и уйти, но непонятное любопытство приковало его руку к руке цыганки и заставило жадно ловить каждое ее слово. — Ты путешествуешь, — продолжала цыганка, — в этот город тебя привели сердечные дела, ты долго колебался, прежде чем отправиться в путь, но имей в виду, эта поездка может стать для тебя роковой. Счастье может оказаться непрочным, судьба может выкинуть с тобой злую шутку. Еще не поздно вернуться и зажить по-старому. Остерегайся! Если в определенный час ты поведешь себя правильно, твоя линия жизни вновь обретет силу, а то она, похоже, тонка у тебя, легко может оборваться, не впускай змею в свое сердце… а если все сложится хорошо, то доживешь ты до семидесяти двух лет и будет у тебя двое детей. С первой женой не будет ни одного, а со второй приживешь мальчика и девочку. — Последние слова женщина произнесла как-то поспешно, нехотя и, выпустив руку Таавета, быстро зашагала в сторону пивного ларька, вокруг которого по-прежнему толпились мужчины. Таавет невольно подумал: «Такой маленький городишко, а столько пьяниц». Но эта мысль была всего-навсего щитом, с помощью которого он пытался оградить себя от других мыслей, вызванных предсказанием цыганки и набросившихся на него, подобно стае голодных чаек.
Женщина что-то скрыла, чего-то недосказала… Он никак не мог избавиться от этой смутной догадки; мучительное, прямо-таки мистическое ощущение, что он мог бы узнать всю правду о своем будущем, довело Таавета до того, что он утратил чувство реальности: понесся к ларьку, полагая, что цыганка все еще там, готов был предложить ей рубль, пять рублей, сколько угодно, лишь бы она ничего от него не утаила.
Завсегдатаи ларька потягивали пиво, но цыганки среди них не оказалось, и тогда он, несчастный, без сил, опустился на скамейку под навесом. Ему чудилось теперь, что он видел цыганку во сне, ненадолго задремал и сон, вызванный переутомлением, принял реальные черты. Уже не зная, чему верить и какие из своих мыслей отбросить в сторону, он решил пойти в отель и завалиться спать. Ибо не мог же он отправиться на поиски Марре одуревшим от бессонницы. Ему надо побриться, раздобыть букет роз… И тут он вспомнил про пирожки. Эти два жареных пирожка в его портфеле моментально вытеснили из его головы все прочие мысли.
Когда за ним с глухим стуком захлопнулась наружная дверь отеля, Таавет увидел, что администратор машет ему рукой, но решил сделать вид, будто не замечает этого, и подняться наверх, но тут последовал оклик, не услышать который было уже невозможно. Таавета охватило недоброе предчувствие, велико же было его удивление, когда он увидел в окошке расплывшееся в улыбке лицо и вкрадчивый голос произнес:
— Видите ли, произошло небольшое недоразумение, у нас нет на сегодня ни одного свободного места, и вам придется…
— Как это нет! — взорвался Таавет. — Я за свою постель заплатил, я на ней спал, а теперь вы мне говорите, что нету свободных мест.
— Видите ли, — нерешительно улыбаясь, произнесла женщина, — вообще-то эта кровать свободна и в то же время несвободна… Я пришла вечером на работу, а старший администратор забыла оставить мне указания… Ваш сосед по номеру очень важный деятель, он приехал в наш город для выполнения ответственной работы, и поэтому мы должны создать для него подходящие условия… Мы рассчитываем, что вы пойдете нам навстречу, вернем вам деньги и…
— Никуда я не уйду, — ледяным тоном произнес Таавет, что-то сдавило ему горло, и он почувствовал, как руки невольно сжимаются в кулак.
— Я вас предупреждаю, — администратор повысила голос. — За малейшее нарушение внутреннего распорядка отеля вас выставят отсюда.
У Таавета было чувство, будто он онемел от бессильного гнева, он хотел что-то крикнуть женщине в лицо, но не смог. За всю свою жизнь он ни разу этого не делал, боясь, что из-за проклятого «р» его гнев вызовет лишь смех; не сказав ни слова, Таавет повернулся и уже собирался подняться на лестнице, когда администратор самым обычным тоном осведомилась:
— Послушайте, товарищ, каким образом вам удалось выйти отсюда так, что я не заметила?
Сделав над собой усилие, Таавет очень внятно и громко, вкладывая в ответ всю свою обиду, сказал:
— Через окно сортира, разумеется. — И, когда он шел по коридору, устланному зеленой дорожкой, ему вдруг стало смешно — вспомнилась где-то вычитанная фраза: самое бессовестное вранье — говорить порой правду, потому что этому все равно никто не поверит.
Репортер спал, уткнувшись лицом в стену. Таавет бросил на него презрительный взгляд: он отлично помнил, как тот театрально представился ему, распространяя вокруг себя винные пары. «Важная работа, как бы не так», — произнес он вполголоса и вынул из портфеля жареный пирожок. Очевидно, этот тип на второй кровати сейчас проснется, нарочно громко захрапит, повернется к нему лицом и будет из-под прикрытых век следить, как я жую пирожок, подумал он мрачно. И действительно, вскоре репортер зашевелился, промычал что-то нечленораздельное, и недавняя мысль снова начала мучить Таавета. Он охотно сунул бы пирожок обратно в портфель, но живот сводило от голода. Тогда он отошел к окну и стал есть там. За окном стояли голые деревья, их ветви блестели на солнце. Меж деревьев виднелась городская площадь. По небу плыли одинокие и словно растекшиеся облака.