Туалет находился в подвальном этаже, и все то время, пока Таавет и редактор шли, их сопровождала песня в исполнении смешанного хора. Она стихла лишь после того, как Таавет закрыл за собой дверь. Редактор первым делом открыл кран и стал долго и тщательно мыть руки, затем нажал на кнопку тут же загудевшей сушилки, подставил пальцы под теплую струю воздуха, повернулся к зеркалу и принялся разглядывать себя. Справив нужду и закурив сигарету, Таавет заметил, что вместо лица редактора в зеркале появилась комичная физиономия, которая под недоумевающим взглядом Таавета быстро преобразилась, — теперь это была суровая маска.
Таавет предложил редактору закурить, долгое время они молча дымили, наконец редактор сказал:
— Насколько я понимаю, вы тоже не торопитесь принять участие в этой комедии, да и Оскару сейчас не до нас, едва ли он заметит наше отсутствие.
— Дался вам всем этот Оскар! — придирчиво заметил Таавет.
Редактор разглядывал носки своих туфель, затем пристально, как бы изучающе посмотрел на Таавета и заговорил:
— Ответить вам довольно-таки сложно. Если коротко, то можно было бы сказать: нет худа без добра, но вам это ничего не объяснит, поскольку вы не жили в этом городе, вы пробудете здесь день или два, вернетесь к себе в столицу и станете посмеиваться над нами, я же наблюдаю жизнь этого города на протяжении многих лет. Летом пыльные улицы, осенью непролазная грязь, и только зимой, сразу после снегопада, бывает красиво, а так — серость, скука, тоска. Пока не приехал сюда Оскар, у нас ничего не происходило, театры и концертные бригады объезжали наш город стороной, в Доме культуры сушили яблоки. А теперь у нас есть все: сельская капелла и клуб пенсионеров, театральные вечера и самодеятельный театр, недели искусства и фестивали песни, вечера встреч и банные вечера, на которых именитые люди могут вести интимные беседы с жителями нашего городка, — вы бы только видели, какими хвалебными гимнами и какими блестящими именами испещрена книга посетителей образцово-показательной бани Дома культуры. Выходит, что даже знаменитые люди могут на пьяную голову плести кружева лести, все вежливы, никто не хочет обидеть радушного хозяина… Так что наш город должен быть благодарен своему внештатному министру культуры, очевидно, так оно и есть… И тем не менее все это держится на пошлости, от всех предпринимательств Оскара попахивает невежеством, девиз Оскара мог бы звучать так: я делаю все, чтобы понравиться народу, а народу приятнее всего то, что ему нравится. Порой у меня такое чувство, что Оскар умудрился превратить священную культуру в ходовой товар, которому надлежит удовлетворять потребительскую страсть сытого желудка… И боюсь, что я не слишком ошибусь, назвав Оскара истинным врагом культуры, а все, что здесь происходит, — игрой слепых в жмурки.
— Вы правы, чрезвычайно глупо устраивать подобный цирк и раздувать кадило из-за какой-то молодой, еще не сложившейся поэтессы, — со злостью сказал Таавет.
— Что проку от вашего возмущения? Я, например, должен написать хвалебную оду обо всей этой муре, и бедняжка Пальм тоже.
— Но, дружище, почему вы не пишете то, что думаете? — в недоумении воскликнул Таавет.
— Представьте себе — не могу. Никто не поверит мне. Перед Оскаром заискивают, чтобы получить билет в первом ряду на концерт какой-нибудь второразрядной звезды эстрады или выпить водки в бане с какой-нибудь другой знаменитостью. Оскар обвел вокруг пальца все учреждения этого города, не исключено, что и столицы тоже. Внушительные цифры, блестящие отчеты, культурные показатели нашего города просто ошеломляют всех, и какое значение имеет то, что осенью студенческий театр поэзии выступал при совершенно пустом зале, что библиотека почти не посещается — у людей дома на полках книг полно, и это факт, что они там красуются, ведь пошлость и мещанство в цифрах не отразишь, ни один отчет не отражает качества… У меня при газете создан маленький литературный кружок — пятеро молодых людей, которые умеют и хотят думать, и я должен до тех пор пестовать их, пока они не получат возможность выбраться из этого города.
— А все же вы прохиндей, если напишете хвалебную оду, — Таавет с сопением принялся ходить от стены к стене и наконец остановился перед редактором. — Ваш долг написать самый что ни на есть хлесткий фельетон и без обиняков описать все, что здесь происходит. Неужели вы не понимаете, что врагов культуры порождают именно те, кто бережет свою шкуру, не решается или не желает открыть рот и высказаться? Впрочем, может быть, не стоит писать подобным образом об открытии этой выставки, чтобы не делать Марре Вярихейн посмешищем, она же ни в чем не виновата.
— Вы полагаете? — произнес редактор, снял очки и принялся носовым платком протирать стекла.
Таавет вздрогнул. Своим ехидным вопросом, в котором одновременно, казалось, был заложен и ответ, редактор хотел на что-то намекнуть, и Таавет не знал, удобно ли спрашивать, на что именно… Может быть, все-таки удобно?
— Вам, конечно, лучше знать, — сказал он наконец примирительно. — У меня, во всяком случае, сложилось впечатление, что тут Оскар здорово переусердствовал.
— К сожалению, не только Оскар, — вздохнул редактор и потушил сигарету о раковину. — Наш внештатный министр культуры обзавелся многочисленной свитой, которая думает и действует точно так же, как он, и в этом главная беда нашего города.
Редактор открыл дверь, и приглушенная было хоровая песня скользнула в туалет. Неужели этот человек хотел сказать, что и Марре в свите Оскара, размышлял Таавет, и в полной растерянности, с тревожно бьющимся сердцем вышел за редактором в коридор. У лестницы редактор остановился, перевел дыхание, словно хотел сбросить с души все, что его мучило, но в этот момент вниз по ступенькам сбежал мужчина и спросил, не знают ли они, где можно раздобыть нашатырный спирт. Какая-то пожилая дама вроде бы упала в обморок (от переизбытка чувств?), пояснил он. Редактор помчался искать нашатырный спирт, и Таавет остался один. Внезапно он почувствовал, что не знает, как быть — то ли идти наверх, то ли взять в гардеробе пальто и уехать вечерним поездом из этого города, чтобы Марре превратилась в прекрасную недосягаемую мечту его одиноких вечеров в холостяцкой квартире и чтобы он мог следить за формированием поэтессы лишь с чисто литературной точки зрения. Он уже рылся в кармане в поисках номерка, уже с полным равнодушием прислушивался к тому, как Дом культуры вновь заполнили звуки туша, машинально думая, что, вероятно, сейчас разрезали шелковую ленту и народ хлынул в выставочный зал, но тут вдруг вспомнил, что номерок-то остался у репортера, и теперь, когда у него не было больше возможности выбора, ноги сами понесли его вперед — его охватило страстное желание хоть на миг увидеть любимую девушку, и Таавет словно на крыльях устремился вверх по широкой мраморной лестнице.
…«Когда в мою дверь постучалась муза, мой дом наполнился светом…» — пел смешанный хор в то время, как глаза Таавета блуждали по толпе, разыскивая Марре, но он увидел лишь репортера, который беседовал с дамой, одетой броско, во что-то яркое — на ней был длинный жакет из восточной ткани, ниспадавший на брюки в красный горох. (Длинный, типа казакина жакет украшает так называемый «воротник мандарина» и ассиметричная застежка. По бокам разрезы. Брюки узкие. К этому комплекту подойдет модно завязанный шарф, если он по тону и материалу гармонирует с комплектом. Выкройка № 8, размер 44 — «Силуэт». Журнал Дома моделей.) Репортер помахал ему открытой записной книжкой, и Таавету поневоле пришлось подойти к ним.
— Познакомьтесь, Кюльванд из института литературы, Вилве Лаос — главный художник этого замечательного города, — протараторил репортер. — Я полагаю, вам будет приятно обменяться впечатлениями о выставке. Увы, я должен оставить вас вдвоем, мне необходимо еще кое с кем побеседовать.
— Вы не находите, что колорит у Марре просто потрясающий? — низким голосом сказала художница, задумчиво поправляя искусственную хризантему, словно только что сорванную с узорчатого поля ткани с тем, чтобы украсить декольте женщины. — Вы только подумайте, эта девушка нигде не училась, ей пришлось совершенно самостоятельно начинать с азов. Помню, когда Оскар впервые привел ее ко мне, у нее был виноватый вид, как будто, рисуя картины, она совершала бог весть какой грех.
— Простите, я еще не успел познакомиться с картинами Марре Вярихейн, — пробормотал Таавет, прервав поток слов художницы и ругая про себя репортера, который, прибегнув к уловке, навязал ему эту женщину.
— Так чего же мы ждем, вы должны, не теряя ни минуты, отведать кусочек от пирога искусства нашего города. — И, еще раз поправив повязанный на голове шарф, художница взяла Таавета под руку, и они устремились в выставочный зал, где на дверных косяках болтались обрывки шелковой ленты с затоптанными и замызганными концами.
В первый момент Таавет подумал, что либо потерял рассудок, либо произошла чудовищная ошибка, либо над ним намеренно пошутили, и теперь, в результате козней репортера, он очутился на выставке произведений художника Руммеля, полагая, что имеет дело с картинами Марре… Но ведь не может быть, чтобы все здешние жители разыгрывали этот фарс ради него одного, потому что речь Оскара и…
— Нет, вы взгляните, какой сочный, насыщенный кобальт, какая простота и какая при этом глубина, — щебетала художница, увлекая его к картине под названием «Робкие шаги весны».
— Какая смелость красок, какая стихия! — И Таавета потащили к следующей картине, под которой красовалась табличка «Per aspera ad astra».
— Разве не четкая композиция! — воскликнула художница перед картиной, чрезвычайно скромно названной «Зов».
— Ой, Вилве, от тебя невозможно оторвать глаз, ты так чудесно выглядишь, — услышал Таавет восхищенный женский голос и увидел полную даму в темно-синем костюме (классический костюм из шерстяной ткани; в случае широких бедер вышивка по линии бедер излишня, нарядность костюма подчеркивается блузкой из хорошего материала соответствующего тона. При наличии большой груди можно ограничиться лишь нарядным воротником… Мода по отношению к полным может быть и снисходительнее и требовательнее. Вспомним ограниченные возможности мини-моды! Теперь мы можем вздохнуть с облегчением — уже на протяжении нескольких сезонов мода благоприятствует полным, как в отношении длины, так и в отношении покроя. «Силуэт». Журнал Дома моделей), увидел, как эта дама принялась гладить художницу, словно котенка, услышал, что художница раздобыла восточную ткань в столичной комиссионке, узнал даже стоимость ткани, после чего принялся размашистым шагом переходить от картины к картине, будто что-то ища, но что именно, он не знал, он не видел, что было изображено на картинах, он как бы находился одновременно во сне и наяву, а потом и вовсе повернулся к картинам спиной и в растерянности остановился у двери, где увидел Марре с охапкой цветов в руках, принимающую поздравления.