лий, которая сказала следующее: «Сегодня проводится одно из значительных мероприятий нашего клуба — ситцевый бал, которым мы одновременно отмечаем сорок третью годовщину нашей ситцевой фабрики. Ни для кого не является секретом, что судьба многих жителей нашего города связана с расцветом ситцевой фабрики, и в связи с этим особенно приятно видеть красивые платья, сшитые из продукции этой фабрики. Программа нашего бала весьма разнообразна: кроме танцев, мы постараемся предложить как можно больше культурных развлечений, таких, как застольная викторина „Кто умнее, тот и уступает“, выступления кружков художественной самодеятельности, доклады руководителей кружков, весь вечер функционирует почта бала, работает фотограф, и у каждого есть возможность увековечить себя на фоне снятой крупным планом ситцевой фабрики, и конечно же мы выберем Королеву бала. Танцы в сопровождении „Сельской капеллы“ и духового оркестра „Славные ребята“ под управлением Яануса Луття».
И тут Яанус Лутть снова взмахнул дирижерской палочкой, и «Славные ребята» пригласили всех танцевать. Мне хотелось еще побеседовать с дамой в бальном платье, украшенном воздушными кружевами, и надо же, как мне повезло — моей собеседницей оказалась бывшая красильщица ситцевой фабрики Юула Раам, которой я задал один-единственный вопрос: «Как настроение?» И раскрасневшаяся от танца, она, улыбаясь, ответила: «До чего хорошо прийти из дома сюда и оказаться среди жизнерадостных людей. Я чувствую себя помолодевшей лет на двадцать».
Я уходил оттуда на цыпочках, чтобы не помешать веселью, сердце переполняла радость, на устах — слова благодарности чуткому руководству Дворца культуры, которое думает и печется не только о самых юных жителях нашего города, но и о стариках.
— Похоже, твои корреспонденты обладают пророческим даром, — с издевкой произнес репортер.
— Я бы не очень удивился, если б здесь была упомянута и Королева бала или названы имена победителей викторины, поскольку статью писал Оскар, а у него особый дар составлять сценарий всевозможных мероприятий, и если учесть обстоятельность Оскара, то о ходе бала знали наперед, причем до мельчайших подробностей.
— И вы, разумеется, напечатаете это в газете? — спросил Таавет, не упуская случая поддеть редактора.
— Поживем — увидим, — многозначительно произнес редактор.
— Увидим — что? — перешел в атаку Таавет. — Уж не то ли, как Оскар одобрительно похлопывает вас по плечу?
— Что ж, это тоже достойно внимания, — невозмутимо ответил редактор и стал натягивать пальто. — Мне кажется, что нам пора отправляться на этот званый бал, некрасиво опаздывать и огорчать людей искусства.
Дверь квартиры захлопнулась, дверь лифта с шуршанием открылась, его голубые стены были испещрены объяснениями в любви, непристойностями, налипшими огрызками жевательной резинки, и там дурно пахло… Кошмар, до чего эти двое могут бесконечно брюзжать, подумал Таавет, и ведь они ничего не делают, чтобы хоть как-то исправить положение, напротив: они и не хотят ничего менять, не представляют себя в действии, им доставляет удовольствие поднимать на смех других, издеваться над ними, и это всё, на что они способны.
— Знаете, у меня появилась странная идея, — сказал репортер, когда они вышли на улицу, в прохладу весеннего вечера, — я бы хотел сделать фильм, сценарий которого был бы приблизительно таким: в помещение входит некий мужчина, в руке бобина с пленкой, и начинает заряжать проекционный аппарат; зарядив, он запускает его, и в этом же помещении, на экране, бегут кадры фильма, где некий мужчина входит в помещение, в руках бобина с пленкой, и начинает заряжать проекционный аппарат; зарядив, он запускает его, и в этом же помещении на экране начинают бежать кадры фильма, где некий мужчина входит в помещение и т. д. Все это должно быть снято в одном плане, без монтажа. Бесконечный ряд точно повторяющихся действий, словно многократное отражение в двух стоящих друг против друга зеркалах… Но когда я думаю о техническом осуществлении этого замысла, о том, как снять эту историю, мне никак не удается продвинуться дальше третьего эпизода. Видимо, отказывает воображение, и я не могу понять, почему не в состоянии реализовать такую простую на первый взгляд вещь. Словно передо мной какая-то преграда, которую я не в силах преодолеть.
— А к чему вам делать такой фильм? — спросил Таавет.
— Разумеется, делать мне его ни к чему, но я считаю, что иногда не мешало бы подумать о таких неосуществимых вещах, — репортер говорил медленным, проникновенным голосом, — о чем-то таком, чего в действительности не надо делать, что не принесет никому ни пользы, ни вреда…
Клубника со взбитыми сливками — эта картинка неожиданно всплыла в воображении Таавета, и он вспомнил, что в течение целого дня почти ничего не ел, при мысли о взбитых сливках рот наполнился слюной; сине-красная неоновая реклама ресторана сулила ему все, что могло бы заглушить голод, и Таавет ощутил всю нелепость своего положения: он словно лишился характера и, будучи совершенно безвольным, оказался во власти двух своих спутников, не смог отказаться пойти вместе с ними на банкет, где был бы незваным гостем.
— Остановка такси здесь, за углом, — заметил редактор. «Я словно во сне, — тупо думал Таавет, — весь сегодняшний день точно кошмарный сон, может быть, все это происходит со мной не наяву». — Порой, когда мне кажется, что доволен собой, я стараюсь думать об этом фильме, в котором человек, заряжает проекционный аппарат, — сказал репортер. — Нам далеко ехать? — спросил Таавет. Редактор успокоил его, сказав, что всего восемь километров, а обратно они вернутся на автобусе. Еще не поздно отмежеваться от них, размышлял про себя Таавет, зная, что не сделает этого. Занятно, эти двое как будто нуждаются во мне, хотя я ничем не могу быть им полезен.
— Нам, пожалуйста, к комплексу отдыха учреждения Н, — сказал шоферу редактор.
— Сегодня туда съезжается полгорода. Какая-то поэтесса или художница справляет свадьбу, ну да вам лучше знать, — произнес шофер, заводя мотор.
— Ого! — весело воскликнул репортер. У Таавета же все внутри похолодело.
— Но там вовсе не свадьба, — услышал он свой голос.
— Свадьба, конечно, свадьба, — шофер стоял на своем. — А вы разве не на свадьбу?
— На свадьбу, — успокоил его редактор, — просто товарищ хотел сказать, что это не совсем обычная свадьба, поскольку сегодня заключают вечный союз поэзия и искусство.
Шофер молчал, колеса машины крутились, унося их из города в поля, над которыми сгущались сумерки, все ближе и ближе к сверкающему огнями комплексу отдыха учреждения Н, которым так гордился город, ибо за какие-то несколько лет никому не нужные развалины замка обрели крышу, обросли пристройками и флигелями, под разрушенными сводами возникли банкетные залы, сауны, охотничьи залы, несколько компаний одновременно могли весело провести там конец недели, абсолютно не мешая друг другу, когда же дело касалось особо важного события — как наш сегодняшний банкет, весь комплекс отдыха, другими словами, увеселительный комбинат, как называли его в народе, поступал в распоряжение общества, и наблюдать все это, не говоря уже об участии в веселье, было своего рода переживанием.
— Кстати, кто финансирует эти банкеты? — спросил репортер, когда они приехали на место.
Редактор безразлично пожал плечами, протянул шоферу деньги и сказал:
— Такси оплачиваю я, а остальное… Думаю, что на этот вопрос тебе может ответить Оскар, и когда ты получишь исчерпывающий ответ, информируй, пожалуйста, на правах друга, и меня…
«Источник информации» встретил их в дверях. Сердечно пожав всем руки, он провозгласил:
— Дорогие друзья, сообщаю вам под секретом, что сегодня мы станем свидетелями нового прекрасного начинания, какого, пока не скажу, так как крошечный микроб присущего мне интриганства намерен разжечь ваше любопытство.
— Сжальтесь над нами, — фальшиво стал умолять его редактор.
— Нет, нет, немного терпения, и… — Оскар сделал рукой какое-то неопределенное движение, которое можно было истолковать по-всякому, а затем обратился к репортеру: — Ну как — вы звонили на студию?
— К сожалению, должен вас огорчить: трансляционные автобусы сейчас так перегружены, что из нашего грандиозного замысла на этот раз ничего не выйдет. Зато киношники прибудут в понедельник. Пожалуй, оно и к лучшему, будет время подготовиться. Это только пойдет на пользу делу.
Оскар заметно приуныл:
— Печально, я уже успел кое-кого, так сказать… предупредить… Но вы сумели договориться на какой-то определенный день?
— Пока еще ничего сказать не могу. Как вы знаете, у нас тоже плановое хозяйство и договариваться о времени записи надо за две недели.
— Ничего не поделаешь, главное — лед тронулся. — Оскар внезапно приторно улыбнулся и проводил их в помещение, где девушки в национальных костюмах разносили шампанское.
— Интересно, когда ты успел позвонить на студию? — усмехнулся редактор, после того как Оскар ушел встречать новых гостей.
— У меня с режиссером телепатическая связь, — холодно ответил репортер и взял с подноса, протянутого ему улыбающейся синеглазой девушкой, бокал шампанского. — Я только боюсь, что бедняга за одну ночь поседеет, когда я покажу ему Оскаров грандиозный план передачи.
— Насколько я понял, вы кормите Оскара пустыми обещаниями, а разве этично водить людей за нос подобным образом? — спросил Таавет, буравя глазами гладко выбритое лицо репортера.
— Напротив, этика требует, чтобы мы никого не обижали, к примеру, я не могу сказать Оскару, что он идиот, хотя мне бы весьма этого хотелось. Но передачу из этого города я все же сделаю, правда, не такую, какая пришлась бы по душе Оскару.
— Вам следовало бы сказать ему об этом, — не унимался Таавет.
— О чем?
— Что вы не хотите делать передачу, предложенную им.
— Возможно, но как раз этого не позволяет телевизионная этика, и я не господь бог, чтобы запрещать и приказывать. Если автор предлагает сотрудничество, я обязан обговорить это с постановочной бригадой, как того требует коллективный характер нашей работы. То, что я могу предугадать мнение бригады, еще ровно ничего не значит.