Первым делом он закрыл дверь, и в этот момент его охватил панический страх, что здесь побывали воры; превозмогая себя, он сделал несколько быстрых шагов к стулу, нащупал во внутреннем кармане бумажник, открыл его и со вздохом облегчения убедился, что его не обчистили. И то хорошо. Но тут он взглянул на себя в зеркало (ты мне, зеркальце, скажи, да всю правду доложи, кто на свете всех гнуснее?) и, подавленный, сел на край постели. Ужасно было начинать знаменательный день подобным образом. В конце концов он решил, что начало дня можно чуть-чуть еще отодвинуть, и в надежде уснуть натянул на голову одеяло.
Но уснуть не смог, разные мысли одолевали его, он думал о том, что его отец, человек экономный, не ездил на трамвае, курил только, когда его угощали, Таавет не мог забыть, как в доме несколько недель кряду шли распри, когда мать купила… что? Таавет не помнил что. Затем ему почему-то вспомнилась школа и мальчишка, который один год сидел за партой впереди него. На шее у него постоянно краснел огромный с желтой головкой прыщ. Таавету хотелось ногтями содрать этот прыщ, но он не решался… Внезапно он подумал о редакторе и репортере. Очевидно, ему придется выставить им сегодня… вроде бы его черед… уже одна мысль о том, что ему снова придется опрокинуть стаканчик, вызывала у него тошноту… Потом почему-то вспомнилось, как неподалеку от их дома, когда выпрямляли дорогу, у одного из участков отрезали кусок. У края дороги, не путаясь ни у кого под ногами и никому не мешая, осталась расти яблоня. Она как раз цвела, но хозяин спилил ее. Чтобы осенью яблоки не достались чужим людям. Несколько недель мертвое дерево валялось на обочине. Цветы пожелтели, стали коричневыми и засохли. В тот год вообще был очень плохой урожай яблок… Однажды вечером отец не пришел домой. Мать всю ночь не ложилась спать. Плакала и вздыхала. На следующий вечер отец пришел, но мать не захотела с ним разговаривать. Таавету было жаль расстроенного и мрачного отца…
Он достал из портфеля туалетные принадлежности и пошел по коридору в умывальную. Захватил с собой графин (не забыл, уходя, запереть дверь) и вволю напился воды. Можно было начинать день.
Вид у него был теперь не такой уж страшный. Таавет аккуратно застелил постель, закурил, сел за стол и начал строить планы. Сделав несколько затяжек, он потушил сигарету — казалось, она была набита тряпьем, а не табаком, теперь он знал, что прежде всего должен поесть. Затем раздобыть для Марре цветы. Затем пойти в гости. Но куда? Круг замкнулся: он не знал, где живет Марре.
Но он все же мог это узнать: в тумбочке у репортера лежала записная книжка и в ней шариковая ручка. Таавет несколько секунд раздумывал: поскольку репортер приехал в этот город делать передачу о Марре, то весьма вероятно, что в его записной книжке отыщется и ее адрес. Недолго думая, он запер дверь на ключ, взял записную книжку, открыл ее и прочитал: из проруби вытащили шесть страусов. Марре Вярихейн, улица Курги, 27; раб. тел. 43–79… На обороте найденного в бумажнике трамвайного билета Таавет записал: «Огуречная, 27» — и улыбнулся счастливой улыбкой. Вслед за этим, словно подгоняемый нездоровым любопытством, он стал листать записную книжку репортера и читать сделанные за день записи: по ночам из кротовых нор делали книги; дневной горшок с цветами; в теплице росли май, январь, август и Альберт; ели украсили березами; билетная касса с крыльями птицы; горлодер; Яан третий день работал газогенератором… «Этот человек сумасшедший, — пробормотал Таавет, — он день за днем заполняет свою записную книжку совершенно бессмысленными словами и фразами». Неожиданно настроение у него поднялось, теперь он знал об этом противном репортеришке нечто такое, что тот непременно постарался бы скрыть от окружающих.
Когда он отнес ключ вниз, администратор не сказала ему ни слова. Таавет постоял с минуту в ожидании, но так ничего и не услышал. Тем лучше, подумал он, не в состоянии объяснить себе, что лучше чего.
Значит, так, подумал он, стоя перед отелем, все в точности, как и вчера: теплое солнечное утро, люди ходят в пальто нараспашку, в сточных канавках журчит вода. И его охватило смутное и необъяснимое чувство, что весь вчерашний день был не чем иным, как сном и, возможно, что и сейчас он видит сон и уже в следующий момент проснется у себя дома и начнет думать о поездке в маленький городок к Марре. Какая-то женщина, проходя мимо, улыбнулась ему, как знакомому, он кивнул в знак приветствия, хотя и понятия не имел, кого приветствовал. Надо было где-то позавтракать. В «Лесной деве»? По всей вероятности, там сидят сейчас его вчерашние спутники, и встреча с ними отнюдь не радовала Таавета. «Молочный бар» — возникла перед его глазами зеленая вывеска, которую он видел накануне над дверями красного кирпичного дома. Горячий кофе с молоком, томатный сок, теплые сосиски с кислой капустой… Он сглотнул, предвкушая удовольствие от еды, и подумал, что ноги сами приведут его к бару.
В зале самообслуживания молочного бара выстроилась длиннющая очередь, в руках у людей выцветшие красно-сине-зеленые подносы. Пахло капустой. Скрипели алюминиевые стулья. Бессемейные провинциалы завтракали.
Таавет сел за столик, где средних лет лысый мужчина, держа в руках газету, решал кроссворд. Сосисок не было, были сардельки. Сосиски были вчера, сказала ему краснощекая девушка в белом платке, повязанном на затылке. Таавет сделал глоток обжигающего кофе, ткнул вилкой в тугую сардельку, из нее брызнул сок, а может, вода, и сосед по столику, как бы спрашивая, произнес:
— Сельская капелла показательного совхоза С. Из десяти букв.
Таавет старался разрезать сардельку, нож был тупой и только расплющивал ее, теперь сок потек с обоих концов, с грехом пополам Таавету удалось отрезать от сардельки кусочек, и только он сунул его в рот, как сосед — на этот раз уже требовательно — повторил свой вопрос. Таавет, который в этот момент жевал, пожал плечами.
— Черт, откуда мне знать сельскую капеллу какого-то совхоза, — выругался мужчина и издал звук, похожий на звук плевка. Капуста была слишком кислой. — Город в Болгарии? — спросил любитель кроссвордов.
Таавет, успевший к этому времени прожевать кусок, подбросил:
— Плевен.
— Годится… Но здесь третья буква должна быть «р», — буркнул мужчина.
— Тогда Бургаз, — прокартавил Таавет и решил, что больше не скажет ни слова, поест и уйдет.
— Годится! — воскликнул мужчина и радостно протянул Таавету руку: — Симпсик. Я каждое утро сижу здесь, вы меня не знаете, зато весь город знает.
— Кюльванд, — сквозь зубы процедил Таавет.
— Эстонский писатель из пяти букв: вторая «р», третья «о»?
Таавет стал думать, внезапно поймал себя на мысли, что старательно думает вместе с этим мужчиной, и ему почему-то стало неловко перед самим собой, однако, прожевав, он все-таки назвал имя писателя.
— Точно. Послушайте, из вас еще выйдет толк, — одобрительно произнес сосед по столику.
Когда Таавет снова очутился на залитой солнцем улице, ему в голову пришла странная мысль, что он начинает вживаться в атмосферу этого города или, вернее, город начинает затягивать его в себя. Уже он приветствует на улице знакомых, и когда в следующий раз окажется в молочном баре, его встретят там как своего… А может, и впрямь было бы славно и уютно обосноваться в этом городе. С Марре. Растить детей, жить милой семейной жизнью, по вечерам спорить о прочитанном или увиденном. Однако еще есть время подумать, прежде всего надо поговорить с Марре, может, Марре и согласится стать его женой… Он понял, что все утро принимал свою мечту за реальность, слово «однако» отрезвило его и снова вселило беспокойство. Мир сменил свои краски: жизнерадостные тона уступили место тревожным.
Он без особого труда нашел рынок. Но роз нигде не было. (Может быть, их раскупили по случаю открытия выставки?) С рыночных прилавков на него глядели прошлогодние яблоки, суповая зелень, веники, чеснок и лук, кислая капуста и соленые огурцы, а также урожай этого года — веточки вербы в сережках, бессмертники и высаженные в корзиночки крокусы: голубые, лиловые, белые, желтые. Бедная Марре, сегодня ей, видимо, придется остаться без роз, но откуда он вообще взял, что в это время года на базаре можно найти розы (а где же их тогда продают?), он с удивлением подумал, что уже и не помнит, когда дарил кому-нибудь цветы. На чей-то день рождения? В последнее время он даже на дни рождения не ходил. Ему стало жаль себя, что он так одинок.
Он стоял посреди оживленной рыночной площади, люди что-то покупали или искали, что бы такое купить; из будки, на которой горделиво красовалась вывеска «Комиссионный магазин», доносились звуки аккордеона. Таавет отправился в сторону этих звуков, вошел в будку и увидел мужчину, который с удовольствием наигрывал какую-то танцевальную мелодию, в такт ударяя ногой по полу, как по барабану.
— Не хватит ли, — жалобным голосом произнесла продавщица.
— Послушайте, человек хочет попробовать инструмент, вдруг еще разладится, — выступил кто-то в защиту музыканта. Люди стояли и отбивали ногой такт. Таавет заметил, что и он постукивает ногой по грязному полу.
— Аккордеон не может разладиться, — нервно заявила продавщица. — Если не собираетесь покупать, верните.
«Весьма забавно», — пробормотал Таавет, уже в который раз прогуливаясь вдоль прилавков. «Яблоки, яблоки, настоящие эстонские яблоки!» — выкрикивала женщина в каракулевой шапке. В дальнем углу рынка торговали поросятами. Розовых и хрюкающих, их засовывали в мешок, взваливали трепыхающуюся ношу на спину и тащили в багажник машины. Тут же, поблизости, продавали и покупали подержанные машины — поглаживали, похлопывали, смотрели, пробовали, изучали, щупали… В витрине киоска лежали пестрые платки. А что, если подарить Марре платок, ведь в старину, возвращаясь с ярмарки, невесте всегда дарили платок, невеста стыдливо улыбалась, кокетливо накидывала платок на плечи, примеряла его на голову… Теперь вместо лошадей покупают автомобили, невестам дарят заграничные пластинки в пестрых обложках, похожих на пестрые платки; дарят южные цветы, которые торговцы в кепках выуживают из огромных чемоданов; дарят отечественные лотерейные билеты, на которые можно выиграть необходимые в домашнем хозяйстве стиральные машины, хо