— Я и не знал, что вы курите, — удивился Кюльванд и протянул Марре свою пачку сигарет. Тон мужчины испугал Марре, совсем как у отца, узнавшего о какой-нибудь дурной привычке своего ребенка.
— Я редко… — начала Марре, но тут же пожалела — как будто она оправдывается… «Какого черта тебе здесь надо?» — хотелось ей спросить Таавета.
Кюльванд присел на край дивана и тоже закурил.
— Я прочел ваши стихи в молодежном журнале и хотел бы задать вам вопрос: скажите, когда вы писали стихотворение «Октябрь, поздний вечер», вы имели в виду нашу прогулку по берегу моря? — как-то нерешительно, словно подыскивая слова, спросил он.
Черта с два, мысленно огрызнулась Марре, но вместо того, чтобы сказать какую-нибудь резкость, она с задумчивым видом выпустила колечко дыма и произнесла:
— Да, это действительно была чудесная прогулка. — И снова наступило молчание.
В дверях появилась мать: «Марре, голубушка, спустись на минутку вниз». Голубушка с облегчением вздохнула, извинилась и огляделась вокруг, ища, чем бы занять литературоведа, но, поскольку ничего подходящего ей на глаза не попалось, она решила, что пусть мужчина развлечет себя курением.
— Он что, пришел по поводу твоих стихов? — зашептала мать, когда они вышли на лестницу.
— Нет, твоих, — разозлилась Марре. И добавила: — Боюсь, что тебя вообще не касается, зачем он пришел.
— Они что — хотят издать твои стихи отдельной книжкой? — не унималась мать. Марре промолчала.
Когда она с кофейными чашками поднялась наверх, Таавет сидел, откинувшись на спинку дивана и закинув ногу на ногу, но при виде Марре тотчас же переменил позу и распрямился. Марре вспомнила, что Вереск сделал точно такое же движение, когда она вошла с подносом в комнату.
— Может быть, вы предпочли бы чай? — спросила Марре и испугалась: тот же самый вопрос она задала и Вереску.
— Нет, я очень люблю кофе, — ответил гость. — Вы много написали стихов за последнее время?
— Не особенно, — сказала Марре, разливая кофе.
— А все-таки? — настаивал литературовед.
Чего он хочет — чтобы я сейчас начала читать ему стихи, уже не на шутку рассердилась Марре и взяла новую сигарету. В поведении мужчины было что-то странное, и девушка заметила, что на лбу у него блестят капельки пота.
— Знаете, я очень часто вспоминал этот творческий лагерь молодежи, особенно нашу прогулку. На земле уже лежал снег, а море тихо плескалось…
Интересно, сколько еще он собирается проторчать здесь, размышляла Марре.
— Да, там собрались очень милые люди, — улыбаясь, сказала она.
— Я недавно видел Тоомпуу, помните этого рыжеволосого бородатого художника, — оживился Кюльванд. — У его жены родилась двойня: девочка и мальчик, и знаете как их назвали: мальчика Мариус, а девочку Мария… — Он рассказывал об этом так, как будто сообщал бог весть какую новость, а затем его словно прорвало, он все говорил и говорил, припоминая разные случаи из жизни молодежного лагеря, особенно запавшие ему в память; слова скользили мимо ушей Марре, да она и не очень-то старалась слушать. Для Кюльванда, похоже, самым важным было выговориться. Марре отвечала односложно, настроение у нее было вконец испорчено, она как раз ломала голову над тем, какой бы выдумать предлог, чтобы избавиться от назойливого гостя, когда до ее сознания дошли слова Кюльванда, которые он произнес на одном дыхании: — Марре, я очень много думал о вас и понял, что люблю вас, я прошу — будьте моей женой.
В первый момент она чуть было не фыркнула, но тут же поняла, что мужчина говорит серьезно: он хочет жениться на ней. Кюльванд поднялся, он стоял прямо перед ней, и неожиданно Марре охватил страх. Широко раскрытыми глазами она разглядывала его лицо: глаза, нос, рот, подбородок, затем из всего этого сложилось целое — мужское лицо… Она не знала, отчего у нее этот непонятный, безотчетный страх; она встала, подошла к окну, увидела залитый солнцем пейзаж с редкими пятнами снега… Она видела, как по талому снегу, подпрыгивая, бежал Вереск. Он сказал, что ему хорошо с Марре. Он ни разу не сказал: я бы хотел, чтобы вы стали моей женой. Матерью моих детей. Хозяйкой моего дома… Марре, вероятно, довольно долго стояла так, потому что услышала, как Кюльванд умоляющим голосом произнес:
— Марре, ну скажите хоть что-нибудь…
Она должна была сказать. Но что?
— Я сейчас ничего не могу сказать… Все так неожиданно, — тихо ответила она.
— Я мечтаю взять вас с собой, в столицу. Там для вас открылись бы гораздо более широкие возможности, вы могли бы поступить в художественный институт, познакомиться с другими поэтами… Поймите, вы слишком хороши для этого городишки. Вы должны жить в столице.
— Я не знаю, что сказать… — повторила Марре.
— Вам не надо сразу что-то решать, это невозможно, но мне хочется, чтобы вы подумали об этом… Я люблю вас.
Марре почувствовала слабость в ногах. Я должна сказать ему, что не смогу стать его женой… и немедля.
— После того как умерла моя мать, я остался совершенно один. Дом, в котором я живу, кажется мне нежилым и осиротевшим, и я мечтаю о том, чтобы вы снова сделали его светлым и радостным.
Сейчас, сейчас я скажу, решила про себя Марре. И промолчала.
— Я уезжаю вечерним поездом, и у меня будет к вам одна-единственная просьба, чтобы вы пришли на вокзал и сказали, могу я на что-то надеяться или нет…
— Я приду, — пообещала Марре. Она не понимала, почему не сказала, что ждет ребенка и не собирается выходить замуж, что ее обманули, изнасиловали, что она вовсе не та, за кого ее принимает Кюльванд. — Я приду, — повторила она.
— Я не стану больше мешать вам… Я буду ждать вас на вокзале. — И, глубоко вздохнув, Кюльванд стал собираться. Когда он уже стоял у наружной двери, держа в руке шляпу, Марре открыла было рот, но слова любви, вновь произнесенные Кюльвандом, не дали ей возможности заговорить.
«Бог мой, зачем я мучаю его», — пробормотала Марре, когда дверь закрылась, и внезапно почувствовала какую-то странную нежность.
— Ну? — встретил ее на лестнице вопросительный взгляд матери.
— Этот человек сделал мне предложение, — холодно сказала Марре, поднимаясь в свою комнату.
— Послушай, оставь свои дурацкие шутки, — идя вслед за дочерью, сказала мать, и вид у нее был оскорбленный.
— Мама, он действительно сделал мне предложение. Сказал, что любит меня. — Марре бросилась на диван. Мать молча села подле нее. Затем спросила:
— И что же ты ответила?
— Ничего. — Она крепко зажала уши ладонями, чтобы не слышать слов матери. Она не нуждалась ни в чьем совете. Она ни в ком не нуждалась. Она хотела быть вдвоем со своим ребенком.
Она довольно долго лежала так и в конце концов решила, что не пойдет на вокзал — это ведь тоже своего рода ответ, и тогда ей не надо будет ничем его обосновывать. Действительно, это самое разумное, что она может сделать.
…Но, может быть, гораздо разумнее было бы принять предложение Кюльванда?.. Тогда у ее ребенка будет дом… отец… она могла бы все рассказать Кюльванду, и если он ее действительно любит… А если вообще ничего не говорить, мелькнуло у нее в голове, и за одну только эту мысль она возненавидела себя. Нет, лучше не ходить на вокзал, уговаривала она себя.
— Ну, девочка, я слышал, к тебе приходил жених… — Отец подсел к ней, и когда она подняла голову, то увидела в руке у отца сигарету. Ого, это что-то из ряда вон выходящее. Только большое несчастье или большое счастье могло заставить отца закурить, и Марре усмехнулась, что родители воспринимают все так серьезно. — Послушай, что он за человек? Ты сказала, ученый… Ты его давно знаешь?.. — Не давая смутить себя молчанием дочери, отец продолжал допытываться: — А квартира у него в столице есть?
— Да, у него большой дом, он живет там совершенно один, — сквозь зубы выдавила Марре.
— Вот как, — удовлетворенно пробормотал отец. — И машина у него есть?
Так, теперь я скажу, что у этого человека есть все, только замуж я за него не пойду, поскольку жду ребенка от женатого человека, подумала Марре, но тут ей стало жаль отца. Ей стало жаль всех: себя, своего ребенка, отца, мать, Кюльванда… На глаза навернулись слезы, снизу послышался звонок. Через какое-то время мать крикнула, что к ней пришли гости.
— Отец, скажи, пожалуйста, что я больна.
— Конечно, конечно, — понимающе закивал головой отец, однако через минуту появился снова: — Послушай, там репортер с телевидения и еще какой-то мужчина.
Внезапно Марре вспомнила о выставке, телепередаче, о том, что завтра должна быть съемка… В полном замешательстве она поспешила к зеркалу, чтобы причесаться.
Репортер пришел вместе с редактором Вяли, оба, казалось, были в прекрасном настроении.
— Марре, нам бы хотелось немного побеседовать с вами, — торжественно произнес репортер.
— Прошу сюда, — с медоточивой улыбкой сказала мать, стоя в дверях гостиной.
— По этой лестнице, — распорядилась Марре, бросив на мать уничтожающий взгляд.
— Знаете, Марре, мы пришли по весьма серьезному делу, — с прежней преувеличенной торжественностью начал репортер и поставил на стол бутылку коньяка.
— По поводу завтрашней съемки? — спросила Марре, думая при этом, не очень ли плохо она выглядит.
— К сожалению, съемка отменяется. Передачи не будет, — развел руками репортер. — За это вам надо сказать спасибо Оскару, хотя и моя вина здесь велика.
— Выходит, на завтра у меня нет никаких обязательств? — с внезапной радостью и облегчением произнесла Марре.
— Так точно, но, несмотря на это, вы могли бы принести бокалы, поскольку нам надо выяснить одно весьма серьезное дело.
— Послушай, Пальм, что за дурацкое выражение «выяснить», — с укором произнес редактор.
— Столичный оборот, ничего более, — улыбнулся репортер, по-домашнему располагаясь на диване.
Марре принесла бокалы и кофейные чашки, не понимая, чего хотят от нее мужчины. «Похоже, им наскучило выпивать вдвоем, и поэтому…» — подумала она с раздражением.