Репортер по-прежнему старался шутить, Вяли же, напротив, был серьезен и замкнут. Под конец говорил один Пальм, он отпил глоток коньяка и с торжественным видом сказал:
— Марре, я, как добрый друг этого человека, считаю своим долгом сообщить, что Пеэтер Вяли собирается сделать вам предложение.
Марре подумала, что сейчас ей следует рассмеяться в ответ на шутку… Она взглянула на одного, затем на другого, но поняла, что мужчины не шутят. Напротив, они напряженно и терпеливо ждали, что она скажет. Какое-то мгновение Марре со сдержанным любопытством разглядывала редактора, затем собралась с духом и сказала:
— Полчаса тому назад аналогичное предложение мне сделал Кюльванд.
— И что вы ответили ему? — в один голос спросили мужчины.
Марре с секунду молчала, затем, стремясь как можно скорее кончить этот разговор, сказала, что согласилась; но, сказав, почувствовала, как что-то сжало ей горло, и сделала над собой отчаянное усилие, чтобы не разреветься.
— Ох, я глупец, — редактор театрально всплеснул руками и принялся ходить взад-вперед по комнате, нарочито шутливо разглагольствуя: — Я всегда и всюду опаздываю. Стою час в очереди, и перед самым моим носом кто-то забирает последнюю пару итальянских туфель или варежек производства «Уку», хочу пойти в кино, а перед моим бедным носом захлопывают окошко кассы, потому что все билеты распроданы…
— Марре, тогда вам можно пожелать счастья… У нас на телевидении бытует шутка — «В кустах рояль», это значит, что какой-нибудь ведущий передачи говорит: видите, случайно в этих кустах оказался рояль, может, вы что-нибудь сыграете… Если б у нас завтра состоялась съемка, я бы непременно сказал: случайно, полчаса тому назад, Марре Вярихейн обручилась, позвольте от лица всех телезрителей пожелать ей счастья.
— Вы знаете Кюльванда? — спросила Марре, справившись с волнением.
— По-моему, замечательный человек. Настоящий эстонец: честный, работящий, скромный. Держу пари, вы не станете раскаиваться, если выйдете за него замуж.
— Почему вы все время шутите, я спрашиваю серьезно, — обиделась Марре.
— И я говорю серьезно, — каким-то усталым голосом отозвался репортер.
Через некоторое время они собрались уходить, и Марре потихоньку спросила у репортера, не разыграли ли они ее с этим замужеством.
— Конечно, это была маленькая безобидная шутка… — рассмеялся репортер, но Вяли, услышав, оборвал его смех и серьезно сказал:
— Честное слово, Марре, я бы очень хотел жениться на вас. Не столько, может, из любви, сколько из желания, чтобы у нас был общий дом, семья.
— Что они от тебя хотели? — поинтересовалась мать, появившаяся в коридоре, едва только хлопнула дверь.
— Редактор Вяли хотел, чтобы у нас были дом и семья, — сказала Марре.
— Послушай, твои шутки заходят слишком далеко. — Мать перешла на крик. — Неужели ты не можешь хоть раз нормально ответить, когда тебя спрашивают.
— Я уже ответила, — сказала Марре и разревелась.
Она плакала до тех пор, пока не уснула, и во сне увидела, что стоит в школьной раздевалке, вокруг толпятся мальчишки, сейчас они начнут перекидывать ее от одного к другому, она знала, что стоит ей пошевелиться, и они в самом деле начнут… Затем она с лошадью гуляла по школьному двору, всюду был асфальт, и она подумала, что лошади здесь нечего есть, потом они очутились в столовой, по всей вероятности, это была столовая какого-то детского сада, потому что везде валялись игрушки, столы были низкими, и лошадь щипала со столов хлеб… А после они с отцом как будто оказались возле бассейна, отец сидел на скамейке и пил из бутылки молоко, неожиданно за ней стали гоняться какие-то мальчишки, она бежала по дощатому краю бассейна, доски были скользкие, и она думала, что сейчас поскользнется и упадет, а отец все продолжал пить молоко и не видел или не понимал, что должен прийти ей на помощь, что-то словно толкнуло ее в бок, падения было не избежать, и она упала…
Марре старалась вспомнить, что еще она видела во сне, кажется, что-то очень хорошее, и сознавать это было приятно, однако картины сновидений начисто стерлись в ее памяти. Она подумала: я ведь все-таки упала и испугалась, но почему от сна у меня осталось ощущение чего-то хорошего? Она подумала: сидящий на скамейке отец был очень похож на Кюльванда, почему я вообще решила, что это отец?
На улице светило вечернее солнце. Она посмотрела на часы — до поезда еще сорок пять минут. Конечно же Кюльванд будет прекрасным отцом ребенку. Серьезный, заботливый, непохоже, чтобы этот человек был беспечным. Белый потолок сделался от солнца цветным. Отсвечивал оранжевым. Марре встала, надела жакет, прошла в гостиную и остановилась перед сидящей у телевизора матерью. На экране бежали кадры только что начавшейся войны. Мать самозабвенно вязала.
— Я еду в столицу, ты не могла бы одолжить мне немного денег? — медленно и нерешительно произнесла Марре.
— Но ведь завтра у тебя съемка, — воскликнула мать.
— Съемки не будет, — ответила Марре. — Мама, пойми, я должна ехать, — твердо сказала она.
Марре пришла на вокзал, когда поезд был уже подан. Она купила билет и чуть ли не в последний момент села в поезд. Прошла через один вагон, через другой, пока наконец не увидела Кюльванда. Он сидел у окна с грустным видом, подперев голову руками. Она долго стояла, а затем села напротив него, он поднял глаза, и удивление, отразившееся на его лице, вмиг сменилось радостью.
— Марре! — воскликнул он.
— Да, Таавет, — сказала Марре и улыбнулась.
— Знаете, Марре, — через какое-то время взволнованно начал Кюльванд, — когда я ехал в этот городок, то мечтал уехать отсюда вместе с вами, хотя и не решался верить в это. Даже сейчас еще не решаюсь поверить в то, что это правда.
— Это правда, — тихо сказала Марре, — но сейчас я должна кое-что сказать вам. Из нашей жизни ничего не получится, если вы не будете знать этого.
— Вы можете говорить что угодно, это ничего не изменит, — порывисто произнес Таавет.
— Я должна вам признаться… то есть… в школе я любила одного мальчика и…
— Дорогая, мы живем не в прошлом веке! В наше время подобные вещи не имеют ни малейшего значения, — улыбнулся Таавет и крепко сжал маленькую руку Марре в своей ладони.
«Кто бросил здесь цветы на солнце, кто здесь цветы оставил»
После неудачного сватовства редактор Вяли не стал задерживаться в этом городе. В один прекрасный день он сложил свои книги и укатил. Говорят, будто он устроился в театр рабочим сцены, и, таким образом, кое-кто мог позлорадствовать по поводу его антикарьеры. О нем не вспоминали до тех пор, пока один из столичных театров не поставил написанную им пьесу «Захолустная трагикомедия», вызвавшую серьезное и вполне оправданное негодование жителей нашего городка.
Репортер Пальм собирался подготовить серию передач о сельских домах культуры, серия была одобрена и включена в план, однако в начале лета Пальм подал заявление об уходе. Свой уход он мотивировал собственной бездарностью и беспомощностью, его убеждали, уговаривали, просили, ссылались на то, скольких телезрителей постигнет разочарование, если они не смогут больше встречаться с ним на голубом экране, но Пальм был непреклонен. Доходили слухи, будто он перешел на какую-то другую телестудию, работает инженером в национальном парке или учит детей в какой-то глухой деревушке. Я лично склонен верить последнему, хотя точных данных у меня нет.
Марре Вярихейн и Таавет Кюльванд поженились. Таавет за весьма приличную сумму продал свой городской дом и перешел работать в редакцию газеты маленького городка. Недавно мы с Эдвином Вереском оказались в этом городке, и я предложил поэту зайти в гости к Кюльвандам. Таавет как раз поливал цветущие перед домом розы, и ему помогал малыш с крошечной лейкой в руках. Заметив нас, Таавет, картавя от волнения, радостно крикнул:
— Марре, Марре, иди взгляни, что за гости пожаловали к нам!
НОВЕЛЛЫ
ТАКАЯ НЕОЖИДАННАЯ И НЕЛЕПАЯ СМЕРТЬ
Перевод Елены Позвонковой
ПИСАТЕЛЬ РАГНАР ПРАНТС был женат в третий раз, но похоже, что и этот, довольно долго длившийся брак доживал последние дни, и хотя не было сказано еще ничего определенного и даже мысль о расставании не была облечена в слова, Прантс чувствовал это, вернее, знал, ибо то же самое предшествовало прежним расставаниям и напоминало стихийное бедствие, предотвратить которое невозможно. Прежние его браки распадались сравнительно безболезненно — просто супруги отказывались от совместной жизни, создавали новые семьи, позднее встречались на улице или в компании, улыбались друг другу без всякой задней мысли, расспрашивали, кто как живет, а порой даже, словно добрые друзья, поверяли друг другу свои заботы. На этот раз расставание осложняли дети — десятилетняя Мерле и восьмилетняя Ливия, которым предстояло все это пережить. Прантс отнюдь не хотел причинять своим детям душевную боль, особенно в таком ранимом возрасте, да и, разумеется, потом тоже. Не было у него и особого желания в четвертый раз создавать семью, и он пытался всячески смягчать острые углы в своих взаимоотношениях с женой, а то и вовсе избегать их.
Когда в начале августа жена уехала на творческую базу художников-прикладников, он успокоился, подумав, что более длительная разлука поможет им многое забыть, что тоска друг по другу и радость новой встречи зачеркнут все плохое, что накопилось за их совместную жизнь. Жена должна была вернуться через несколько дней, но Прантс только что обнаружил в почтовом ящике открытку, в которой жена сообщала, что собирается продлить свое пребывание на творческой базе и пока точно еще не знает, когда вернется. Прантс долго разглядывал эти скупые, написанные шариковой ручкой строчки и внезапно помрачнел. Начинался учебный год, и девочкам надо было купить форму, школьные принадлежности, всякие прочие мелочи, к тому же, думал он, Рижское взморье не где-нибудь за тридевять земель, чтобы невозможно было приехать хотя бы на несколько дней и уладить все эти дела. Судя по открытке, разлука подействовала на жену не так, как он ожида