— Ничего… — пожал он плечами, принес из кухни кофейник, разлил кофе по чашкам и, к моему удивлению, все же заговорил. — Прошло уже больше года, как мы разошлись с Айме. Думаю, основной причиной была тогда Кирстен. Все произошло как-то быстро, опрометчиво. Пять лет мы жили более или менее счастливо, к Кирстен я был просто привязан и, честно говоря, никогда не любил ее; но Айме отнеслась ко всей этой истории слишком серьезно. Сейчас я думаю, что если б мы хоть немного призадумались, если б я отбросил упрямую гордость — возможно, достаточно было бы одной примирительной фразы или прикосновения руки, — то мы и по сей день были бы вместе. Но я был полон ребяческого упрямства, эта любовная история сделалась для меня вопросом принципа, я вел себя грубо, под конец даже по-хамски, и Айме уехала. Поначалу я воспринял ее отъезд как мимолетный каприз, в некотором смысле я даже радовался, что смогу теперь беспрепятственно встречаться с Кирстен, но постепенно понял, что все это не так. И еще понял, что Кирстен не сможет стать мне другом. Я постоянно, совершенно непроизвольно сравнивал Айме и Кирстен и не знаю, как назвать то душевное состояние, которое я испытывал в результате этого сравнения — была ли то боль или мучительное сожаление… Продолжая отношения с Кирстен, я как бы мстил самому себе… Долгое время я ничего не знал об Айме, затем однажды утром увидел ее на рынке, она выходила из пивной будки в сопровождении каких-то пьяниц. Я не поздоровался с ней, должен признаться, что мне было стыдно даже смотреть в ее сторону…
Лепик включил проигрыватель и стал слушать с закрытыми глазами, за окном не переставая моросил дождь.
— Когда я слышу эту музыку, мне вспоминается жизнь с Айме. Страшно подумать, что я уже никогда не буду так счастлив.
Я спросил, почему он не разыщет Айме, может быть, теперь, по прошествии года, все снова наладится.
— Я боюсь, — тихо произнес он. — Я давно понял, что это единственное решение, счастливый поворот в нашей судьбе, узнал, где она живет… но узнал и другое… Айме чудовищно опустилась. Я виноват в этом. Виноват, что жизнь ее потеряла смысл. Сколько раз я хотел пойти просить у нее прощения, сказать о своей любви… и все равно в последний момент на меня находит малодушие и у самой двери я поворачиваю обратно…
Я сказал, что конечно же еще не поздно, что, наверное, Айме сохранила чистоту души, что сплетням нельзя верить на слово, что люди, доведенные до отчаяния (ведь Айме любит его), могут иногда впасть в крайность, хотя на самом деле это им несвойственно, и будет лучше, если Сандер сразу решится на такой шаг, ибо иначе он напрасно мучает и себя, и, разумеется, Айме.
— Да, — ответил Лепик. — К тому же мы официально не разведены, — добавил он после короткой паузы, ставя пластинку сначала, и, когда я собрался уходить, попросил никому о нашем разговоре не рассказывать. Я обещал.
Постояв несколько минут у витрины газетного киоска, скользнув глазами по разноцветным обложкам журналов, но не разглядывая их, остановившись затем перед украшенной завитушками дверью старого деревянного дома, пройдя дальше до угла, где начинался сквер и по-осеннему пестрые деревья уже посеребрил ранний мороз, Сандер Лепик, державший в руке маленький букетик тагетиса, сжал его так, что из стеблей на ладонь брызнул сок. И только спустя долгое время он повернул назад, с какой-то яростной решимостью распахнул дверь дома, поднялся по скрипучей лестнице на второй этаж, постучал в дверь, не в силах ждать, нажал на ручку и увидел:
в маленькой полупустой комнате, в синем табачном дыму, на диване, держа в одной руке бутылку пива, а в другой карты, сидела Айме в пляжном халате и, презрительно вытянув губы трубочкой, испуганно смотрела на него, и когда он пробормотал что-то в знак приветствия, к нему обратили взгляды, вернее, грязные испитые лица, двое парней, но, увидев, что вошедший им незнаком, тотчас же снова уткнулись в карты.
— Ну, так с чем пожаловал? — бесцветным голосом спросила Айме.
Сандер переминался с ноги на ногу (а может, ему это только казалось).
— Я хочу с тобой поговорить, — произнес он и внезапно почувствовал неловкость.
— Валяй, — ответила Айме и кинула карты на стол. Один из парней забрал взятку. Сандер кашлянул.
— Я бы хотел поговорить с тобой с глазу на глаз, — сказал Сандер.
— Подумать только, он хочет поговорить со мной с глазу на глаз, — Айме драматически развела руками, полы халата распахнулись, но она и не подумала запахнуть их. — Надо же, какое выражение: с глазу на глаз! — протянула она. — Это мой бывший муж, — пояснила она парням. — Представьте себе, он пришел поговорить со мной с глазу на глаз.
Парни фыркнули.
— Не понимаю, что здесь смешного, — разозлился Сандер.
— Ничего, — ответила Айме неожиданно мягким, так хорошо знакомым ему голосом. — Мальчики, сходите-ка в магазин, а мы тут потолкуем… — Один из парней нехотя встал, второй остался сидеть, вытянул руку и щелкнул пальцами.
— Мальчики не могут сходить в магазин, раз денег нет, — сказала Айме. — Подбрось-ка им пятерку… а еще лучше десятку. — Сандер вынул деньги, и парни собрались идти.
— Смотрите у меня, черти, не вздумайте смыться! — крикнула им вдогонку Айме.
Сандер сел на скрипучий стул, протянул жене цветы; давно приготовленные им слова потускнели, он наблюдал, как Айме повертела цветы в руке, положила их на стол… Потом тихо сказал:
— Я подумал, не могли бы мы начать все сначала…
— Какие выражения! С глазу на глаз… начать сначала! — Айме деланно рассмеялась.
— Айме, прошу тебя, не смейся, я все обдумал. Я не могу жить без тебя. Я люблю тебя. Прости, если можешь… будем жить вместе, забудем, что было, и…
— Послушай, ты меня смешишь своей болтовней, — оборвала его жена. — Неужели ты уже забыл, дорогой, как втолковывал мне, что после четырех лет замужества о любви не может быть и речи… А теперь всерьез думаешь, что мне не терпится вернуться в твое мещанское гнездышко. Я по горло сыта этим браком и теперь живу, как хочу.
— И ты считаешь, что твоя теперешняя жизнь нормальна? — вскипел Сандер. — Постарайся хоть раз взглянуть на себя со стороны.
— По-твоему, разумеется, нормально, когда муж шляется, а жена сидит дома и вяжет? Нет…
Голоса их звучали все громче и громче, опять, как шесть лет тому назад, они выкрикивали друг другу в лицо свои доводы, до тех пор пока в дверь не ввалились улыбающиеся парни с сумкой, полной бутылок.
Сандер сник, правда, еще раз воскликнул — и в голосе его была мольба, ожидание, приказ, призыв:
— Айме… но ведь… — Но не успел закончить, его прервал резкий голос женщины:
— Выкиньте за дверь этого гнусного типа!
— Послушай, — сказал один из парней. — Но ведь он дал десятку.
— Я сказала, вышвырните его за дверь, — закричала женщина.
Сандер стоял, молча и неподвижно. Парни поставили сумку на пол и нерешительно направились в его сторону.
…И только спустя долгое время он повернул назад, с какой-то яростной решимостью распахнул дверь дома, поднялся по скрипучей лестнице на второй этаж, постучал в дверь, не в силах ждать, нажал на ручку и увидел:
Айме, лежащую на диване, вытянутые по обе стороны тела руки белели на голубом байковом одеяле, волосы разметались по подушке, над Айме склонился какой-то мужчина в полосатых подтяжках; он взглянул через плечо на Лепика и выпрямился, чтобы поздороваться. Это был пожилой человек, с глуповатым и неприятным лицом, который поспешно стал натягивать на себя пиджак. Лепик подошел к дивану и протянул жене цветы. Лицо Айме оставалось неподвижным, она взяла цветы, снова уронила руку на одеяло, и цветы рассыпались.
— Я много дней была больна, и Вольдемар ухаживал за мной, — с трудом произнесла она.
— Ухожу, ухожу, — пробормотал тот, кого назвали Вольдемаром, пятясь спиной к двери. Лепик пристально разглядывал его, мужчина изобразил на лице подобие улыбки и вышел.
— Мне уже лучше, — продолжала Айме, и Лепик заметил, что губы у нее дрожат, а глаза лихорадочно блестят.
— Ты принес молоко? — через какое-то время спросила Айме.
— Кто такой этот Вольдемар? — неуверенно спросил Лепик и оглядел комнату: кроме дивана и стула, никакой другой мебели здесь не было, на стуле валялись пальто, платье и белье, а на полу под окном он заметил штук десять пустых молочных бутылок. — Кто такой этот Вольдемар? — повторил он вопрос.
— Я не знаю… — прерывисто, словно собираясь с мыслями, произнесла женщина. — Он помогает мне, когда я больна… он такой ласковый… укладывает меня в постель… гладит…
Лепик присел на край дивана и взял руку женщины в свою. На лице Айме появилась какая-то странная улыбка, неподвижный взгляд был устремлен наверх.
— Ты давно болеешь? — спросил Лепик.
— Не знаю… кажется, с того самого времени, как мы разошлись с мужем… во всем виновата я… обманывала его, а затем выгнала… не знаю, что стало с беднягой, он куда-то уехал… очень далеко… а теперь я устала… прошу, не гладь меня прежде, чем я не усну…
Айме закрыла глаза, на ее лице по-прежнему играла улыбка: мягкая, покорная улыбка. Лепик дотронулся рукой до ее лба, лоб был холодным и влажным. Он встал с краешка постели, подошел к окну, стояла ясная осенняя погода, деревья серебрились от раннего мороза. Он подумал, что холодному солнцу, очевидно, не растопить до вечера иней, и внезапно с пугающей ясностью ощутил, какую огромную ответственность он когда-то взял на себя, клянясь жене в любви, а год тому назад, поддавшись легкомысленному и преходящему настроению, позабыл об этой клятве.
…И только спустя долгое время он повернул назад, с какой-то яростной решимостью распахнул дверь дома, поднялся по скрипучей лестнице на второй этаж, постучал в дверь, не в силах ждать, нажал на ручку и увидел:
Айме, сидящую к нему спиной и играющую на флейте. Он остановился в дверях, боясь приветствием нарушить музыку; должно быть, это Вивальди, машинально подумал он; Айме сбилась, начала сначала; на Сандера нашло какое-то странное наваждение — приятное и в то же время пугающее; внезапный порыв ветра захлопнул форточку. Айме положила флейту на стол, заметила Сандера, лицо ее выразило недоумение, а затем стало строптиво-серьезным.