Себастьян почувствовал на себе взгляд Арнольда — вопрошающий, ждущий участия, на что-то уповающий, но отвел глаза и молча стал смотреть на туристов, остановившихся возле памятника литературному классику. «Позже, когда я стал размышлять об этом сне, — продолжал Арнольд, — то пришел к выводу, что, несмотря на атеистическое воспитание, мы еще подсознательно верим в ад и страшимся ожидающих нас мук…»
У Арнольда были большие глаза, и часто в его взгляде проскальзывала грусть, он имел привычку поглаживать свою бородку, разминать в пальцах спичечный коробок, чиркать на краях газет, теребить галстук или рукав пиджака. Его пальцы не знали ни минуты покоя, и Себастьяну вспомнилось, как жена когда-то рассказывала, будто Арнольд вечерами вяжет, просто-напросто вяжет длинный ряд, нечто вроде шали, а когда клубок кончается, распускает, чтобы на следующий вечер начать все сызнова. Эстер, жена Арнольда, якобы пыталась втолковать ему, что гораздо практичнее вязать носки или кофты, но Арнольд считал это слишком сложной и требующей внимания работой, которая не представляет для него интереса…
Мысли Себастьяна перешли на Эстер. Как она, вероятно, подавлена, как ужасны для нее все эти дни. Эстер была очень красива, но, в отличие от других красавиц, избалованных постоянным вниманием кокеток, она оставляла впечатление застенчивого и даже робкого человека. Казалось, впрочем, так оно и было, что они с Арнольдом прекрасно ладили, у них был красивый дом, чудесные дети, и тем не менее у Арнольда, видимо, имелась какая-то тайная причина покончить с собой.
В тот раз, когда они встретились в центре города, Арнольд, казалось, пребывал в прекрасном расположении духа, и когда стал подниматься на Вышгород, Себастьян с известной долей зависти подумал, что вот он идет, весело насвистывая про себя, а я бегай по магазинам, готовь еду и возись с детьми. Он вообще частенько завидывал Арнольду, это было скрытое чувство, которое он старался подавлять в себе и в котором ему стыдно было признаться. Все, за что бы ни брался Арнольд, удавалось ему как-то даже чересчур легко, он был баловнем судьбы, и поэтому то, что он покончил с собой, казалось вдвойне страшным и абсурдным.
Сон не шел, и мысли Себастьяна вертелись по замкнутому кругу, то сужаясь, то вновь пытаясь охватить смысл всего мироздания, и смерть Арнольда — непонятный, но реальный факт — находилась в центре этого круга… Себастьяну снова вспомнился сон, который он видел, охватившее его чувство вины и безразличие к наказанию. Он попытался осмыслить сон, выстроить в ряд все обстоятельства, показавшиеся ему символическими, найти им обоснование. Может быть, он каким-то образом способствовал смерти Арнольда и не так невиновен, как кажется. Или сон вызван пережитым когда-то в детстве, ничем не обоснованным страхом, когда у них в классе произошла кража и всех подряд стали подозревать, а он с перепугу не сумел вразумительно ответить на вопросы, и тогда его чуть было не признали виновным. Позже он думал, что страх мог быть вызван подспудным желанием самому что-то украсть. Во сне было множество символических эпизодов, однако им можно дать весьма и весьма разные толкования.
Самоубийство — это безответственность, проявление эгоизма, нежелание считаться с близкими людьми, подумал Себастьян и почувствовал, как его охватил бессильный гнев к Арнольду. Уйти, оставить семью, ни за что ни про что расстаться с жизнью?
Арнольд не стоил того, чтобы тратить на него время, отведенное на сон, — он изменник, предатель, шкурник. Себастьян погасил лампу, повернулся на правый бок и постарался глубоко дышать; внезапно вспомнил, что хотя он и спросил время, но забыл завести часы. Мысль, что этак он утром может проспать, отозвалась в нем неприятной дрожью, и сон как рукой сняло. Он встал, еще раз узнал точное время, завел часы, послушал, как они тикают — громко и тихо, даже утром одни звенят громко, с каким-то противным дребезжанием, а другие нежно позвякивая. Себастьян снова погасил лампу, но вместо того, чтобы улечься в постель, подошел к окну, раздвинул шторы, подумал, что проснулся потому, что где-то в уголке мозга оставался страх из-за того, что часы остановились, и выглянул на улицу. Шел дождь. Державшаяся несколько дней прохладная и солнечная погода первых дней зимы снова испортилась. Скупой утренний свет пробивается сквозь тучи на грязные и скользкие улицы, в комнатах полумрак, время при электрическом свете тянется медленно, и неясно, утро еще или уже вечер, из форточки в душу заползает сырость…
При мысли о наступающем дне Себастьяну вдруг стало тошно. Он был зол, что жена именно теперь уехала в командировку, что все заботы легли на него и вдобавок ему предстоит пойти к жене Арнольда. Следует ли в подобных случаях брать с собой цветы? Или полагается прийти с тортом, мелькнула у него циничная мысль. Арнольд умер, ему больше ни до чего нет дела, но сколько неприятностей доставил он всем своей смертью. Смерть вообще пренеприятная штука, но если человек болен или стар, то в его уходе из жизни нет ничего абсурдного, противоестественного, близкие к этому подготовлены, остается лишь примириться с судьбой… Внезапно Себастьян почувствовал во рту вкус мясного соуса — вкус этот появился во рту неожиданно, хотя с тех пор, как они ели картофельное пюре с соусом, прошло немало часов. Себастьян отправился на кухню завтракать. Пюре затвердело, остывший соус походил на кашу. Себастьян жевал холодную еду и размышлял, почему Арнольд решил избрать именно такой способ смерти. Проще было бы залезть в теплую ванну и вскрыть вены. Очевидно, у него просто-напросто не было лезвий. Но ведь должен же он был чем-то подравнивать свою ухоженную бороду — безопасной бритвой это нелегко. Или он через день ходил в парикмахерскую? Кто-то из знакомых однажды рассказывал, как один человек застрелился из старого пистолета перед раскрытым платяным шкафом. Сунул в рот ствол, потом все было обрызгано кровью. Платья жены оказались испорчены. Мерзость, подумал Себастьян, представив себе это.
Интересно все-таки, каким образом Арнольд повесился? Внезапно эта мысль настолько завладела Себастьяном, что он уже ни о чем другом не мог думать. Как? На чем? На бельевой веревке? Галстуке? Простыне? Ремне? Он попробовал крепость пояса своего халата и убедился, что тот вполне выдержит тяжесть тела. Завязал на поясе петлю и просунул в нее голову — длины тоже хватало, чтобы его куда-то прикрепить. Но куда? Надо было все-таки выслушать Меривее — он бы непременно рассказал, как все произошло.
Себастьян ходил из комнаты в комнату, на шее у него болтался завязанный петлей пояс. Квартиры у них с Арнольдом одинаковые, и Себастьян стал гадать, где мог повеситься Арнольд. В ванной или в туалете? И там и там имелись весьма подходящие трубы, но и пути к отступлению в виде раковины, стульчака и ванны, где можно в последнюю минуту найти ногам опору. Он читал где-то, что самоубийцы выбирают такое место, чтобы уже после того, как затянулась петля, нельзя было рассчитывать на помощь и чтобы инстинкт самосохранения не выкинул никакого фортеля. Затем взгляд Себастьяна остановился на люстре, висевшей на крепком с виду крюке. Если встать на край кровати, то в крайнем случае можно привязать пояс к крюку. Однако Себастьян еще не был уверен в своей догадке, он снова и снова продумывал все возможности, которые давала квартира Арнольда. В спальне у него точно такая же кровать, как и у Себастьяна, и стоит в том же самом месте, на середине комнаты под арматурой. Изножье кровати столь ненадежная опора, что если оттолкнуться, то уже больше ногами не поймать. Все, казалось, сходится. Наверняка Арнольд пришел с работы пораньше и, улучив подходящий момент, когда дети еще в школе, а жена на работе, снял с крюка люстру и повесился на нем.
Себастьян приволок из передней стремянку, выключил электричество, отсоединил при свете карманного фонарика провода у люстры, аккуратно обмотал их концы изолентой, снял арматуру и включил ночник. Теперь надо было проверить, можно ли привязать пояс к крюку так, чтобы ноги, когда петля начнет затягиваться, не коснулись пола. Себастьян стоял на самом краю кровати и, с трудом сохраняя равновесие, начал просовывать голову в петлю — тусклый свет ночника отбрасывал на стену страшную и отвратительную тень от его фигуры. Внезапно взгляд Себастьяна остановился на выкрашенной в красный цвет стремянке. В передней у Арнольда была точно такая же, и конечно же целесообразнее всего было накинуть петлю на шею, именно стоя на стремянке, а затем просто оттолкнуть ее ногой. Да, очевидно, он так и поступил, подумал Себастьян, и, довольный своей сообразительностью, глупо ухмыльнулся.
БЕЛЫЙ СНЕГ ПОЛУНОЧИ
Перевод Елены Позвонковой
В одну из суббот, поздним вечером, Мия впервые увидела его. Весь день, долгий и пасмурный, шел снег; снег падал ровной плотной стеной, но внезапно перестал, и через некоторое время из-за туч выглянул далекий и одинокий диск луны. Мия лежала в постели и читала, в жарко натопленной комнате было душно, стакан воды, стоявший на тумбочке, давным-давно был выпит, и Мия все оттягивала время, чтобы не вставать и не тащиться на кухню, но в конце концов жажда пересилила лень, и Мия встала. Зажигать лампу на кухне не было необходимости, от уличного фонаря, стоявшего под окном, в помещение проникал желтый мерцающий свет. Мия открыла кран, налила полный стакан воды, выпила его маленькими глотками и в верхнем углу окна увидела маленькую ущербную луну, будто там висело какое-то диковинное украшение. Подойдя к окну, Мия выглянула на улицу: улица утопала в снегу, машины оставляли в сугробах глубокие колеи, снег, покрывший землю толстым слоем, искрился. Внезапно Мия заметила по ту сторону улицы, у забора противоположного дома, какую-то темную застывшую фигуру — свет от фонаря не падал на нее, но и в темноте, смягченной белизной снега, было отчетливо видно, что кто-то маячит там. Вероятно, ждет женщину или приятеля, решила Мия, а затем, спохватившись, что стоит в одной ночной рубашке у незанавешенного и освещенного с улицы окна, отпрянула назад, в глубину ку