Гектор и Пентесилея переглянулись.
— Ни звука, — проговорила амазонка. — И он не зовёт нас. Что-то не так... Я пойду за ним!
— Нет, — покачал головой царь Трои. — Пожалуй, сделаем по-другому: пойду туда я, и, если так же исчезну, то ты не выдавай себя — затаись. Через несколько часов стемнеет, вот тогда постарайся проникнуть в пещеру незаметно.
— А не будет поздно?
— Не думаю. Я пойду.
Он вышел из тени кустов и двинулся к загадочному входу. И вот тут откуда-то сверху, с каменистого склона, мимо которого он шёл, послышался чей-то тихий голос:
— Стой, Гектор! Ни шагу дальше — или ты погибнешь!
Герой резко остановился, одновременно стремительно повернувшись в ту сторону, откуда его окликнули. Пентесилея, тоже всё слышавшая, в одно мгновение оказалась с ним рядом.
— Кто это? — Гектор едва удержался, чтобы не закричать во всю силу. — Кто меня зовёт?
— Я тебя зову. Я.
Кусты на склоне зашуршали и из них появился человек. Косматые волосы и борода, обрывки козьих шкур, скорее не скрывавшие, а подчёркивавшие его наготу, загорелая дочерна кожа, — всё, казалось, обличало в нём настоящего дикаря. Но говорил он на довольно чистом критском наречии и приблизился к чужеземцам со смелостью и уверенностью, вовсе не присущими обычно пугливым дикарям.
— Если войдёте в эту пещеру, вам конец! — повторил незнакомец, переводя дыхание после стремительного спуска со склона. — Похоже, что ты бессмертен, Гектор, коль скоро второй раз оказываешься жив после того, как никоим образом не мог выжить. Но даже в этом случае не рискуй!
— Откуда ты знаешь моё имя?! — выдохнул ошеломлённый троянец. — Кто ты такой?!
Незнакомец усмехнулся:
— Не узнаешь? Я, должно быть, изменился... А я сразу узнал и тебя, и прекрасную царицу амазонок, и даже Ахилла, хотя уж его-то увидеть живым не мог и думать. Только вот его я не успел остановить — не успел спуститься. А теперь надо его как-то выручить, раз он угодил в эту западню.
— Да кто ты, в конце концов, и почему мы должны тебе верить? — воскликнула Пентесилея.
— О, сатиры рогатые! — всмотревшись, Гектор вдруг вспомнил. — Или я сошёл с ума, или ты... Одиссей?!
— Да, у тебя хорошая память. Это я, — он заметил резкое движение Пентесилеи и предупреждающе поднял руку. — И давайте сейчас без лишних вопросов и всего остального. У нас найдётся много взаимных упрёков — но потом, потом... Если мы сейчас не поспешим, то ты снова потеряешь своего друга, Гектор. За мной, быстрее!
Троянец и амазонка переглянулись.
— Куда ты нас зовёшь? — спросил Гектор. — Ахилл вошёл в эти двери.
— А вам в них входить нельзя! — воскликнул итакийский базилевс и тут же понизил голос: — Послушайте, вы вправе мне не доверять, но ведь ты знаешь, Гектор, что я любил Ахилла! Эти двери ведут во дворец ведьмы, колдуньи Цирцеи, и этот дым — дурман, который лишает воли и разума. Но это проходит. Хуже будет, если ваш друг успеет выпить кубок её вина. Вот тогда... нет, стойте — говорю вам, в двери нельзя! Во дворец можно проникнуть сверху, минуя этот дым, хотя это очень опасно. Мы можем успеть. Скорее!
И Одиссей, поверившись, стал стремительно и ловко карабкаться по склону.
Глава 4
Подъём был круг. Ребристые камни, меж которых предательски осыпался крупный серый песок, кое-где поросли желтоватой травой, а из расщелин торчали, норовя вцепиться в ноги или поранить ладони, ветви колючих кустов. Изредка попадались сосенки, но хвататься за них нужно было с великой осторожностью — у иных корни держались слабо и ствол тут же наклонялся, грозя упасть. То и дело из-под ног шарахались мелкие рыжеватые крысы и бесшумно ускользали по камням ящерицы, а на плоских уступах, куда удобнее всего было бы поставить ногу, поблескивали тонкие кольца млеющих на солнце змей.
Тем не менее Одиссей поднимался по склону с необычайной уверенностью — он, определённо, не однажды и не дважды проделан этот путь. Гектор и амазонка не отставали от него, и он в этом не сомневался — за всё время пути он ни разу не обернулся, при этом продолжая говорить, быстро, иногда глотая слова, если приходилось переводить дыхание, но ясно и не путано:
— Мы будем наверху через четверть часа. А пока слушайте и, если можно, не перебивайте. Не знаю, слышали ли вы о Цирцее — легенд о ней ходит много... Этой твари не меньше ста лет, а выглядит она юной и прекрасной, потому что поддерживает свою молодость колдовством. Этот остров, как я понял, называется то ли Ээя, то ли Эея, на более звучное имя язык местных жителей не рассчитан. Здесь живёт малочисленное племя темнокожих дикарей. Они разводят коз, которых им кто-то когда-то завёз, а кроме них едят ещё друг друга — поедают своих же стариков и детей, если те рождаются слабыми, сжирают заболевших и раненых, словом, мясной пищи у них вдоволь. Цирцея захватила остров лет шестьдесят назад и сделала людоедов своими слугами, колдовством внушив им полную себе преданность. Раз или два в год шторма обычно прибивают сюда корабли — бывает, финикийские, иногда разбойничьи, и тогда колдунья развлекается. Входя в её дворец через клубы дурманного дыма, человек становится глуп и благодушен, доверчив, как дитя. Колдунья принимает странников, развлекает разговорами — а языков она знает уйму, и потом подносит кубки с вином. Выпив это вино, человек сразу теряет всю силу, а заодно и разум, становится подобен животному! Если Цирцея даёт ему понюхать корень какого-то растения, то у него вдруг пробуждается страсть к колдунье и бессилие на время пропадает. Но околдованный ни на что не способен, кроме любовных ласк, и ведьма тешит с ним свою бешеную плоть.
Я попал на остров Эея два с половиной года назад, со мной на корабле было сорок пять человек, мои спутники итакийцы. Цирцея отравила нас всех! Я один в последнее мгновение ощутил опасность и сумел выпить лишь четверть кубка, что она мне подала, а остальное умудрился незаметно вылить себе за ворот. И всё же стал подобен старой тряпке! Не могу описать, что это был за ужас, и не стану описывать... У меня сохранились искры разума, а все мои товарищи превратились в обычную скотину — я видел, как они паслись на склоне горы и ели траву! Один за другим они услаждали грязную страсть ведьмы, и потом их убивали и сжирали людоеды... Я оказался мил Цирцее — меня она поместила в отдельный чертог, даже велела кормить хлебом. Я сумел притвориться безумным, и меня почти не стерегли. Полгода, капля за каплей, ко мне возвращались силы. Ночами я, как маленький мальчик, проделывал упражнения, чтобы укрепить свои мышцы, чтобы вернуть крепость ногам. Это было тяжело. Только спустя месяц я научился твёрдо стоять на ногах. Но настал день, когда мне удалось плечом выдавить дверь моей темницы, сломать хребет одному из стражей и выбраться из дворца. Слуги ведьмы преследовали меня, и я на их глазах кинулся с обрыва в море, сумел заплыть за одну из скал и сидел в воде не меньше часа, чуть-чуть высовываясь, чтобы вздохнуть, и снова погружаясь. Они поверили, что я утонул. Но я был нагишом, без оружия, совершенно один. На берегу мне удалось найти огниво, его обронил ещё кто-то из моих несчастных спутников, а у стража, которого я убил, был при себе нож — я забрал его. И вот уже два года я живу на этом острове, скрываясь, как зверь от охотников, с одной надеждой — что сюда пристанет корабль, что я успею предупредить странников об опасности, и что они возьмут меня с собой. Я видел, как разбился вчера ваш корабль, видел, что второй, вероятно, спасся. Надеюсь, он вернётся за вами.
— Вернётся, — проговорил Гектор, потрясённый рассказом Одиссея. — Он вернётся. Это корабль Неоптолема, сына Ахилла.
— Вот как! — в голосе итакийца не было изумления, хотя это известие его удивило. — Тогда — да, вернётся.
— А что, если Ахилл уже выпил эту отраву?! — спросила Пентесилея, и голос её против воли задрожал.
— Обычно это бывает далеко не сразу, — возразил Одиссей. — Ей хочется ещё и разговоров, а после её вина умеют только мычать! Но теперь тихо — сейчас мы выйдем на тропу, что огибает верхнюю часть дворца-пещеры, и пройдём к окну. На тропе может быть стража.
Трона шла вдоль пологой вершины холма и была довольно узка. Чтобы караульным было удобнее по ней ходить, её вымостили плоскими плитами песчаника, из которого в основном состоял и склон. По этим плитам нужно было ступать особенно осторожно: шаги обутых в сандалии ног были хорошо слышны в полной тишине знойного послеполуденного безветрия.
Пентесилея шла последней, нарочно отстав шагов на десять от мужчин, чтобы внимательнее вслушиваться. Сама она ступала совершенно бесшумно — ни одна песчинка не скользнула из-под её ноги.
Одиссей прошёл по тропе около сотни шагов, остановился, вслушался и осторожно обогнул выступ, за которым трона тянулась ещё шагов на двести, почти совершенно прямо.
В это мгновение амазонка услышала позади едва слышное шуршание, которое не могло быть ни шелестом ползущей по камням змеи, ни невесомым топотом бегущей по склону крысы. Это песок скрипнул под ногой человека.
Пентесилея обернулась точно в то мгновение, когда из-за камня, откуда-то снизу, на тропу взбежал человек и замер. Это был рослый темнокожий воин в кожаном нагруднике с бронзовыми пластинами и высоком бронзовом шлеме. Он держал в руках лук, тетива была натянута, и остриё стрелы смотрело прямо в грудь амазонке.
Она улыбнулась, радуясь, что можно действовать, а не ждать.
Идущие впереди мужчины не успели обернуться, не успели ничего заметить. Всё произошло в несколько мгновений. Пентесилея, улыбаясь, с совершенно безмятежным лицом шагнула навстречу стражнику, вытягивая вперёд обе руки, словно показывая, что она безоружна. И в следующем шаге, крутым стремительным взмахом ноги ударила воина в живот. Он даже не охнул, только присел и согнулся, притянув к себе лук, и невольно отпустил тетиву. Стрела вонзилась в песок между плитами тропы. Воин попытался выпрямиться, но новый удар, сверху, в затылок, довершил дело. Хруст сломанных позвонков был единственным звуком, нарушившим тишину.