Гектор обернулся. Ветви кустов, окаймлявших тропу снизу, качались, смыкаясь, пропустив скатившееся тело.
— Что там, Пентесилея?
— Обошлось. У нас есть лук и колчан с двумя десятками стрел. Луки у них мощные и наконечники стрел железные. Верно, крадут у тех, кого заманивают в свою нору. Ещё далеко, Одиссей?
— Нет. Это здесь. Только тихо...
Итакиец стоял возле полукруглого отверстия, прижавшись к каменистой стене. Затем быстро шагнул вперёд и, пригибаясь, заглянул внутрь.
— Сюда. Вот! Всё, как всегда. Смотрите.
Они наклонились и тут же невольно затаили дыхание, так необычно было то, что они увидели.
Отверстие, с виду обыкновенный вход в горную пещеру, оказалось окном, из которого, с высоты примерно в пятьдесят-шестьдесят локтей, открывался огромный дворцовый зал. Окно располагалось под самым его сводом, сплошь затянутым дымчатой зеленоватой тканью, так что снизу, верно, казалось, будто над волшебным чертогом опрокинулось море... Вдоль стен зала поднимались причудливые колонны, кое-где обвитые ползучими растениями с крупными и яркими цветами. Пол был застелен коврами такой же яркой расцветки, как тот, что покрывал ступени у входа. Посреди стоял низкий стол с разбросанными вокруг него подушками, кожаными и матерчатыми, расшитыми тонким золотым узором, а на самом столе красовалось множество блюд и кувшинов. Сверху можно было разглядеть, что на блюдах темнеют тушки жареных голубей и ломтики козлятины, розовеет тушёная рыба, горками высятся золотистые лепёшки и поблескивают крупные грозди спелого винограда.
Вдоль стен чертога стояли высокие светильники, ярко полыхающие, нагому что не будь их, пещеру-дворец освещало бы только го самое окно, в которое сейчас смотрели Гектор, Пентесилея и Одиссей.
Между светильниками неподвижно, как бронзовые скульптуры, стояли десятка четыре темнокожих стражников, одетых так же, как тот, который пытался напасть на Пентесилею, и вооружённых не только луками, но и довольно длинными прямыми мечами. Девушки, тоже чёрные, одетые в светлые платья, прислуживали за столом — одна из них ритмично взмахивала опахалом, остальные пять или шесть подносили новые блюда с угощениями.
Однако всё это путешественники лишь мельком заметили и отметили про себя. Их взгляды соединились на двух фигурах, привольно раскинувшихся среди подушек. На хозяйке дворца-пещеры и её госте.
Женщина в пурпурной одежде, словно сотканной из вечерней зари, лёгкой и почти совершенно прозрачной, стояла на коленях, ласковым движением протягивая герою кисть винограда. Видны были лишь её точёная полуобнажённая спина и волны каштановых, отливающих золотом волос, переплетённых то ли белым шнуром, то ли нитями жемчуга.
Ахилл полулежал, опираясь на локоть, в самой небрежной и беспечной позе. Его лицо было обращено как раз в сторону смотревших, и Гектора поразила улыбка брата — совершенно детская, исполненная какой-то наивной радости. Вместе с тем в этой улыбке было нечто настолько ненастоящее, не свойственное Ахиллу, что она изменила даже само его лицо.
— Как будто не он! — прошептала амазонка, точно отвечая мыслям Гектора.
— Это действие дурмана! — тоже шёпотом ответил Одиссей. — Но колдовским вином она его ещё не поила: он ей что-то говорит и ещё сознает себя собой, хотя и плохо понимает, что делает.
Цирцея взяла со стола ещё одну виноградную гроздь и вновь подала гостю. Мелькнул её профиль, тонкий, как рельеф камеи, нежный, как у совсем юной девушки. Розовые пальцы оторвали большую виноградину и осторожно поднесли к губам героя, который ухватил маленький плод, невзначай коснувшись ртом и этих мраморных пальчиков.
— Откуда на этом проклятом острове виноград? — спросил Гектор, понимая, что задаёт дурацкий вопрос, и боясь признаться, что совершенно растерялся. — Земля сухая, ветры... Или это тоже колдовство?
— Виноград растёт во впадине на вершине центральной горы, — ответил Одиссей. — Там плодородная земля и ветер гуда не достаёт.
— Что будем делать? — спросила Пентесилея. — Не похоже, чтобы у нас было много времени.
Она рискнула сильнее наклониться, сунув в окно голову, и увидела, что под этим окном тянется узкий, без перил, карниз, а справа и слева от него идут вниз такие же узкие деревянные лесенки.
— Спускаемся и нападаем? — предложила амазонка. — Стражи не больше сорока человек, и мы успеем их перебить, пока не прибегут другие.
— Стой! — Одиссей схватил её за руку, — не всё так просто, не то я бы их тут уже и сам перебил, за два-то года... Во-первых, проклятая ведьма умеет колдовать, и мы не знаем, что за пакости есть у неё в запасе. А во-вторых — смотрите! Видите, под этой зелёной тряпкой — сеть?
Действительно, почти невидимая на фоне драпировки сводов, в воздухе качалась густая сеть, подвешенная так, что она накрывала половину зала, не доставая лишь той его части, где располагалась во главе стола Цирцея со своим гостем.
— Я давно её заметил! — той же скороговоркой пояснил итакиец. — В одно мгновение стража отцепит её от крючьев крепления, и она, как сачок, упадёт на любого, кто под ней окажется. Это — тоже ловушка, очевидно, на всякий случай. Мы вряд ли успеем пробежать под ней, даже если спустимся по лестнице так быстро, что стрелы стражников не достанут нас. И незаметно не проскользнёшь. Вот если бы чем-то их отвлечь... Тогда бы... Ах, сатиры рогатые! Сейчас будет поздно!
Он воскликнул это, увидав, как одна из служанок по сигналу хозяйки, подала ей небольшой серебряный кувшин с узким и длинным горлом, и как Цирцея, привстав, наполнила серебряную чашу и протянула её гостю. Её лица по-прежнему не было видно, но смотревшие были уверены, что она улыбается, сладко и ласково.
— Будь, что будет! — Гектор обнажил меч и рванулся вперёд, увидав, что его брат уже протягивает руку, чтобы взять страшный кубок.
— Тихо! — Пентесилея одним змеиным движением выскользнула на карниз и шепнула, не оборачиваясь: — Скройтесь, а когда начнётся шум и свалка, спускайтесь и нападайте!
В это время Ахилл взял кубок и поднял к своему лицу. Сознание героя окутывал какой-то странный сладкий туман, ни одна ясная мысль не мота проникнуть сквозь эту завесу. Где-то, на грани реальности, он, быть может, понимал, что происходит что-то не совсем правильное. В какой-то миг он задал себе вопрос: отчего не позвал войти в этот чертог брата и жену, раз вошёл с такой абсолютной уверенностью, что здесь нет и не может быть никакой опасности? Но что-то твердило изнутри: «Нельзя, нельзя! Нельзя вообще говорить о них!» И он о них промолчал, лишь назвав себя этой неведомой красавице и сказав, что его корабль разбила буря. Где-то далеко-далеко, там, где он ещё оставался прежним Ахиллом, дрожала и билась другая мысль: «Не то! Здесь что-то не то и не так...» И тут же её успокаиваю точно идущее извне: «Да что такого? Ну, если и не то... Ничего же не будет!..» Такое бывает в тяжком сне, кода знаешь, что необходимо проснуться, но понимаешь, что не проснёшься, и успокаиваешь и убаюкиваешь себя тенью мысли: во сне ведь не случится настоящей беды... Однако ему было при этом хорошо, так хорошо, как давно не бывало. Ему было так спокойно, будто всё было уже позади, а вернее, будто ничего и не начиналось.
— Отведай моего десятилетнего вина! — прожурчал голос красавицы, и её ласковая рука тронула его плечо, как крылышко бабочки, невесомо и осторожно. — Вся сладость и вся пьянящая сила винограда в этом вине!
— За твою красоту! — он ответил улыбкой на её улыбку и поднёс кубок к губам.
И в это мгновение, рванувшись откуда-то сверху, по залу просвистела стрела и пронзила кубок в руке героя, пройдя в двух пальцах от его лица. Вино хлынуло ему на тунику, на колени, он от неожиданности едва не выронил кубка, и в полумрак его сознания ворвалась первая чёткая мысль: «Опасность!»
В то же мгновение зал огласил дикий визг, и все увидели, как всклокоченная женская фигура пронеслась по верхнему карнизу, безумными прыжками скатилась по одной из лестниц и затем, продолжая неистово визжать, прыгнула на стол.
Стражники, служанки, все — даже сама колдунья — оцепенели, ничего не понимая.
Женщина в короткой чёрной тунике, окружённая змеями чёрных распущенных волос, сшибая и раскидывая украшающие стол яства, подлетела к Ахиллу и с торжествующим воплем вырвала из его руки пронзённый стрелой кубок.
— Это вместо твоего сердца, предатель! Изменник! — закричала она, потрясая кубком и топая ногами так, что брызги от раздавленных виноградин летели в стороны, как на настоящей давильне. — Так ты мне платишь за мою преданность, за мою любовь?! Бегаешь к шлюхам?! Надо было убить тебя!
— Пентесилея! — вскрикнул потрясённый герой и почувствовал, как туман, обволакивающий его сознание, разрывается, и реальность возвращается, прогоняя дурман. Оставаться в прежнем сладко-умилённом состоянии во время таких событий мог бы только умалишённый.
— Скотина! — вопила амазонка, прыгая со стола к нему на колени и без смущения запуская растопыренные пальцы в густую массу его волос. — Не насытился красотками?! Ишь нашёл гетерочку! Вся в розовом маслице, ручки как персики! А у меня пальцы стёрты тетивой и секирой, и кожа черна от загара... Из-за тебя, неблагодарный!!!
Весь этот поток воплей и упрёков она изрыгала с дико искажённым лицом, визжа и шипя, как огромная обезумевшая кошка. Цирцея, вначале, казалось, испуганная, при виде безумных ужимок незнакомки начала усмехаться, а стража уже откровенно покатывалась, глядя, как огромного и могучего богатыря треплет за волосы взбешённая женщина.
Когда Ахилл, немного опомнившись, оторвал руки жены от своих кудрей не без урона для них, Пентесилея с тем же визгом замахнулась и влепила ему пощёчину с такой силой, что его голова мотнулась назад.
Этот удар почти начисто разрушил действие колдовского дурмана, оказавшись самым неожиданным и самым сильным средством из всех, какие можно было применить. Впервые в жизни великий Ахилл получил пощёчину, и её нанесла ему женщина, его жена, на глазах нескольких десятков людей!