Вслед за тремя-четырьмя известными в городе попрошайками сквозь толпу слуг протиснулись ещё двое. Это были явно пришлые бродяги — никто из рабов Пенелопы их не знал. Первым шёл, прихрамывая, среднего роста юноша с понуро опущенной головой. Кроме густого загара его лицо покрывал слой пыли и грязи, мешавший определить возраст. Скорее всего ему было лет восемнадцать-девятнадцать. Одет он был в некое подобие пеплоса, вернее сказать, просто в большой кусок самого грубого полотна с дырой посередине, в которую бродяга продел голову, подпоясав хламиду верёвкой. На голове у него торчал полотняный колпак, надвинутый до самых глаз. За ним, вцепившись в его плечо, тащился старик, примерно в таких же лохмотьях, только поверх хламиды, свисавшей до самого пола, он был завернут ещё и в плащ из драной овчины. Из-под овчинной шапки свисали жёсткие космы совершенно седых волос, а седая клочковатая борода скрывала лицо до самых глаз. Впрочем, глаз тоже никто не смог бы разглядеть — они были закрыты. Закрыты всегда: старик был слеп.
— А эти куда лезут? — завопил, заметив нищих, один из рабов царицы. — И их ещё корми с общего стола?! Выставить их отсюда в шею!
— Перестань, Мений! — одёрнул его Фелотий, вольноотпущенник Одиссея, служивший у Пенелопы домоправителем. — Или ты не знаешь, что госпожа приказала не гнать нищих с пиров и праздников? Делай лучше своё дело: в зале мало вина, возьми двоих рабов да ступай в погреб, нацеди пять-шесть кувшинов.
Однако Мений разозлился ещё больше и, не успев заслонить дорогу городским нищим, которые ловко его обошли, попытался оттолкнуть с порога слепца с его провожатым.
— Грязные бродяги! не хватало тут вони от ваших драных овчин! Вон!
Он схватил за плечо юношу-поводыря и с силой толкнул его. Но, к изумлению грубияна, юноша не только не отступил, но даже не пошатнулся и в ответ дал рабу такого пинка, что тот едва не грохнулся на спину.
— Тебе было сказано нас пропустить! — глухо проговорил поводырь. — Или ты не чтишь богов и не знаешь законов гостеприимства?
Мений задохнулся от злости, но тут поводырь поднял голову, и их взгляды встретились. У нищего были синие большие глаза, такие пронзительно-огненные, полные такой небывалой силы, что рабу стало страшно. Он поперхнулся, проглотив готовое сорваться ругательство, и поспешно втёрся спиной в толпу слуг, бормоча что-то о неучтивости молодёжи и о том, что вина в погребе не так уж и много, и не послать ли кого-нибудь в другой погреб, что на заднем дворе...
Между тем слуги царицы внесли в зал и установили в конце, перед той дверью, что была закрыта, высокий деревянный ларь, который к тому же водрузили на скамью, так что его крышка оказалась на высоте человеческого роста. И тут все увидели, что к этой крышке сверху прибито копьё, древко которого далеко выдаётся вперёд, и с него свисают нити толстой пряжи, а на них болтаются и позванивают тонкие серебряные браслеты. Их было девять, и они висели один перед другим, покачиваясь и тускло поблескивая.
Вновь ударил гонг, и под общий шум и возгласы в зал вошла Пенелопа. Позади неё, отстав на два шага, шёл Телемак, за ним рабыня Эвриклея и четверо рабов.
— Как же она хороша! — вырвалось у Амфинома, когда царица, придерживая узорчатый край своего покрывала, прошла мимо него. — Умом сознаешь, что ей под сорок, и уж какая там прелесть... А глазами так и ешь её, так и ешь! У-у-у, как я её хочу!
— А я хочу только стать царём! — прошептал себе в бороду жених по имени Эвримах. — Да будь она хоть коза козой, я возьму её ради красавицы но имени Итака. Что она там придумала, а? Она и её сыночек?
Быть в неведении женихам оставалось недолго. Пенелопа остановилась почти посреди зала, у самого края большого стола. Двое рабов поставили у её ног небольшую скамью и протянули руки, чтобы помочь на неё встать, но царица сама, легко, будто девочка, вскочила на возвышение. Оглядев зал, приветствовавший её криками, она подняла руку, и все тут же замолчали.
— Я рада видеть здесь всех вас, достойные жители Итаки! — воскликнула Пенелопа своим чистым и звучным голосом. — Я рада и вам, благородные гости из других ахейских земель. Я ценю ваше упорное ожидание и ваше стремление добиться женитьбы на мне. Моя работа, моё покрывало, не закончено, видно, это не угодно богам, однако мой сын и я, мы решили положить конец ожиданию и сомнениям. Сегодня вы дали клятву соблюдать условия назначенного вам состязания. А я добавлю, что если его никто вдруг не выиграет, то придётся назначить второе... Но в любом случае сегодня всё решится!
Произнеся эти слова, Пенелопа вновь обвела зал глазами и затем посмотрела на Телемака. Он увидел мелькнувшее в её глазах смятение и улыбнулся, чтобы поддержать решимость матери. Не взгляд спрашивал: «Он здесь?»
— Да, — сказал юноша, отвечая на этот немой вопрос, но для всех собравшихся подтверждая заявление царицы.
Пенелопа еле заметно побледнела, но в этом не было ничего странного: все понимали, как трудно далось ей решение.
Царица обернулась, кивнула рабам, и двое из них вышли, но почти сразу вернулись. Они несли, взяв за два конца, огромный лук, сработанный из мощной дубовой ветви, скорее даже из тонкого ствола молодого дуба. Лук был хорошо отполирован и украшен резьбой, медные крючья для тетивы на его концах вызолочены, но позолота от времени наполовину стёрлась. Тетива была закреплена на одном конце и свисала свободно.
— Этот лук, — проговорила в наступившей тишине Пенелопа, — этот лук мой муж, царь Итаки Одиссей, вырезал и согнул двадцать два года назад. Тогда ему было девятнадцать лет, как сейчас нашему сыну. Телемак, ты смог бы сейчас согнуть и натянуть лук твоего отца?
— Нет, мама! — твёрдо ответил царевич. — Боги не дали мне такой могучей силы. Я не согну этот лук.
— Ну вот, — улыбаясь, Пенелопа снова осмотрелась и увидела досаду и злость на многих лицах. — Я хочу, чтобы царство Одиссея досталось сильному и меткому человеку. Хочу, чтобы он был таким же богатырём, каким был Одиссей. Я предлагаю каждому из вас попробовать. И тот, кто сможет согнуть лук, надеть на него тетиву и натянуть его, а затем выстрелить так, чтобы стрела прошла через вон те девять браслетов, — тот и станет моим мужем и царём на Итаке.
Зал снова заколыхался от шума, и снова царица подняла руку.
— Повторяю, я разрешаю попробовать всем — всем, кто находится в этом зале. И если не победит ни один, тогда придётся назначить другое испытание, которое будет уже легче. Но только в этом случае. Итак, мои достойные гости, я жду. Кто первый?
Все разом замолчали. Женихи переглядывались, взглядами оценивая друг друга. Не все из них были воинами, но владеть оружием умел каждый, и все сразу поняли, ЧТО им предлагают сделать. Лук был для богатырской руки, и большинство женихов тут же решили, что не стоит и пытаться... Лишь человек двадцать из пятидесяти рискнули испытать судьбу.
— Пожалуй, я рискну! — проговорил Аросий, поднимаясь и выходя вперёд.
Он был не молод, однако в его фигуре и движениях ощущалась немалая сила, и все затаили дыхание, когда он взял в руки огромный и тяжёлый лук. Он поставил его вертикально, прижал ногой нижний крючок и что есть силы надавил сверху грудью, всем весом, при этом напрягая руки, которыми сжал верхнюю часть лука. Толстый дубовый ствол чуть-чуть подался, и жених попытался достать петлёй тетивы, которую держал в левой руке, до верхнего крючка. Напрасно! Петля не дотягивалась, и сколько ни старался Аросий, согнуть лук сильнее ему не удалось.
— Ну, я остаюсь без жены! — воскликнул он, махнув рукой и тыльной стороной ладони стирая со лба нот. — Пускай другие пробуют, если у кого сил много!
Следующим вызвался Амфион, но ему не удалось даже чуть-чуть согнуть могучее оружие. Эвримах не придумал ничего лучше, как стать ногами на середину лука и, изогнувшись, зажав в зубах петлю тетивы, руками с двух сторон попытался согнуть лук под собой. Зрелище было преуморительное, тем более что лук, разумеется, стал выскальзывать из-под ног жениха, и весь зал покатился от хохота. В какой-то момент Эвримаху показалось, что упрямый лук согнулся достаточно, и он перехватил тетиву левой рукой, но для этого лук пришлось выпустить, и все усилия жениха пропали даром. Он отчаянно выругался и, плюнув, оставил свои усилия.
— Ну, не хочешь попытаться? — спросил Алкиной Лейода.
— Мне его не согнуть! — отмахнулся тот. — Одна надежда, что его не согнёт никто, и тогда посмотрим, что будет за новое состязание. Ещё полтора десятка человек попытались бороться с одиссеевым луком, и всех постигла неудача. Алкиной пробовал одним из последних, и перед тем как сгибать лук, смазал его салом и разодел над огнём светильника. Ему казалось, что старое сухое дерево станет тогда более податливым. Молодой итакиец был очень силён, и ему удалось согнуть толстую дубовую ветвь, пожалуй, больше, чем всем остальным. Стиснув зубы, обливаясь потом, он всем телом наваливался сверху на лук, левой рукой притягивая к медному крючку тетиву. Она впилась в его пальцы, по ним стекала кровь, но молодой человек продолжал тянуть. Ещё усилие, ещё. Оставалось согнуть лук ещё на два-три пальца. Но этого Алкиною не удалось! Со стоном он выпустил мощное ложе, уронил лук себе под ноги и, испустив отчаянное ругательство, выпрямился.
— Ты устроила нам ловушку, царица! — крикнул он. — Но погоди же: тебе так и так придётся назначать новое состязание, а его кто-нибудь да выиграет!
— Возможно, Алкиной! — вместо Пенелопы отозвался Телемак, всё с той же улыбкой наблюдавший за усилиями женихов. — Но и это ещё не окончилось. Кто ещё хочет попробовать согнуть лук моего отца и выстрелить из него? Испытать судьбу разрешается всем, кто сейчас в этом зале.
— Царевич, а можно мне? — вдруг вызвался мясник Курий. — Что-то все эти хвалёные женихи слабоваты! Можно я попытаюсь?
Телемак испугался. Могучий раб был вполне способен справиться с луком, и тогда заговорщики мощи угодить в свою собственную ловушку... Юноша думал, как ответить дерзкому мяснику, но тут Пенелопа незаметно наступила ему на ногу и еле слышно шепнула: