Спокойный миролюбивый нрав, умение ладить если не со всеми, то почти со всеми, отсутствие надменности и нарочитой загадочности в поведении, которую чаще всего напускают на себя прорицатели, — всё это расположило к Гелену многих. Он вскоре стал помощником жреца в храме Посейдона, и, так как оракула в Эпире не было, к нему стали приходить, испрашивая предсказаний, а иной раз просто советуясь по всякому поводу. Он почти никогда не брал за это платы, разве что небольшую: то корзину плодов, то кувшин вина или масла, то кусок шерстяной ткани на новый плащ, либо просто всякие домашние мелочи вроде глиняных чашек или мисок.
Во дворце Гелен до поры до времени не появлялся — Андромаха его не звала. Однако, когда стало известно, что он точно предсказал роковой неурожай, и благодаря этому некоторые предусмотрительные селяне всё же сумели запасти какое-то количество зерна впрок, приближённые к царице жрецы и воины стали нередко обращаться к нему. В конце концов, его позвал к себе старый Феникс, обеспокоенный долгим отсутствием царя, бесчинствами троянских поселенцев, бывших морских разбойников, и растущим из-за всего этого недовольством жителей. Благодаря этому Андромаха тоже ближе узнала прежнего родственника и, хотя по-прежнему не питала к нему приязни, однако иной раз с ним беседовала. Умный и спокойный, он внушал ей спокойствие, в котором она нуждалась сейчас более всего.
Гелену минуло сорок восемь лёг, он был высок ростом, худощав и довольно статен. Его удлинённое, немного женственное лицо, рамкой обрисовывала короткая тёмная борода. Глаза, большие, карие, умные и грустные, смотрели из глубоких впадин, из-под длинных, но редких ресниц.
— Одиссею куда выгоднее было бы не рассказывать Андромахе о гибели Неоптолема, — закончил свою мысль прорицатель. — И уж тем более, ему лучше было не говорить ей, кто его убил!
— А о смерти Гектора и подавно выгоднее было молчать! — мрачно добавил Пандион. — Теперь даже мирмидонские воины только и станут говорить о том, что царица прежнего мужа оплакивает горше, чем нашего царя!
— Многое зависит теперь от самой царицы, — задумчиво проговорил Гелен. — Боги поведали мне, что она тоже в большой опасности.
— Но ты усмирил толпу! — воскликнул Феникс.
— Мы все понимаем: это не надолго!
Прорицатель встал со скамьи и подошёл к окну. За окном слышались лишь нестройные крики птиц и далёкое блеяние коз, выгнанных на пастбища. Впервые весеннее солнце не просто разогрело, но почти накалило воздух — он тёк, струился, дрожал перед глазами, полный запаха наливающихся трав и моря.
— Царь Неоптолем оставил Андромаху править на время своего отсутствия, — сказал Пандион. — И я буду защищать её, чего бы мне это ни стоило!
— Отсутствие Неоптолема, кажется, уже навсегда, — тихо качая головой, с трудом выговорил Феникс. — Как бы ни было жутко это сознавать, но нужно думать, что делать дальше.
— И что ты предлагаешь, Феникс?
Звонкий, спокойный голос Андромахи заставил вздрогнуть всех троих мужчин. Она стояла в дверном проёме, аккуратно расправляя на плече складки белого покрывала. Затем, обнаружив, что застёжка приколота криво, сморщилась, отколола её и стала прикалывать заново, казалось, озабоченная этой застёжкой куда больше, чем ответом своего придворного.
— Госпожа?
Феникс изумлённо смотрел на неё. "Помешалась?" — мелькнула в его голове испуганная мысль.
— Что мне делать, как вы посоветуете?
Теперь она обращалась ко всем троим.
— Выход, наверное, только один, госпожа, — после нескольких мгновений молчания отозвался Гелен. — Если только... если только царь действительно мёртв.
— Ты ведь вопрошал богов! — теперь голос Андромахи прозвучал резко. — Мне не говорили, но я знаю — Феникс тебя просил. И что?
Гелен опустил голову. Его губы вдруг непривычно задрожали, будто прорицатель изо всех сил пытался солгать.
— Он мёртв, царица!
Бледное, как воск, лицо Андромахи неожиданно вспыхнуло. И тут же побледнело ещё больше.
— Пусть так. Что же я должна сделать теперь?
Неожиданно, вместо Гелена, ей ответил Феникс:
— Царица, как ни страшно сейчас говорить об этом, но... Чтобы Эпир, подобно соседней Итаке, не оказался во власти смуты, ты должна найти себе мужа.
Андромаха повернулась к старику:
— Прямо сейчас, да? Но у меня нет доказательств смерти Неоптолема.
— Разве мало пророчества богов и свидетельства Одиссея?
Она опустила голову, но перед тем старик успел заметить, как странно, мрачно блеснули её глаза. Феникс невольно вспомнил о кинжале, который она спрятала под хитоном в день своей свадьбы с Неоптолемом. Свадьбы, которой она тогда не хотела...
— Ты тоже так думаешь, Пандион? — царица взглянула на великана-воина с затаённой надеждой.
И не ошиблась.
— Я думаю, что решать тебе, повелительница! — воскликнул Пандион. — А так сразу этого не решить!
— Согласна с тобой.
Она подошла к воину и почти шёпотом приказала:
— Ступай к Астианаксу. Постарайся от него не отходить. Он сейчас тревожит меня больше всего.
Потом, уже возвысив голос, царица произнесла:
— Гелен, я благодарна тебе за помощь и за мудрость твоих советов. Прошу тебя не уходить из дворца: мне ещё может понадобиться твой дар. А ты, Феникс, ступай за мною. Нужно сказать тебе несколько слов.
Она шла быстро — старик едва нагнал её. Тонкий край покрывала волочился по каменным плитам, и Феникс, нагнувшись, подхватил воздушную ткань.
— Наступишь и споткнёшься, госпожа.
Андромаха резко остановилась.
— Послушай, Феникс, ты веришь в это?
— Во что? — растерялся старый придворный.
— В смерть Неоптолема и... в то, что это... Гектор?
— Не знаю.
— Хорошо, — она вздохнула и осторожно обернулась, дабы убедиться, что ни Пандион, ни Гелен не шли за ними следом. — Хорошо, Фишке! Но как ты думаешь: если человек лжёт, называя своё имя, если называет себя не тем, кто он на самом деле, то не могут ли оказаться ложью и остальные его слова?
Феникс растерялся. Он уже слишком хорошо знал Андромаху, чтобы не заметить, как неожиданно быстро она пришла в себя после только что пережитого удара.
— Ты говоришь о свидетельстве Одиссея? — быстро спросил старик.
— Я говорю только о том, что он не Одиссей.
Старик остановился так резко, что едва не оступился на совершенно ровных плитах. Они с царицей шли в это время через лестничную площадку, в её комнаты, куда Фениксу, одному из немногих, был разрешён вход. Да, и у него с самого начала мелькала эта мысль: а что если приезжий не тот, кем он себя называет? Но некоторые из мирмидонцев, что были на войне, будто бы узнали его, об этом уже говорили в толпе. И Гелен прежде не раз и не два видел Одиссея. А самое главное: к чему бы такая ложь? Какой в ней смысл?
— Царица, ты... Ты уверена?
Она посмотрела на него снизу вверх своим особенным, глубоким, спокойным взглядом.
— Уверена. Как в том, что я — Андромаха, а ты — Феникс.
— Но ты ведь видела Одиссея только издали, на поле боя.
— Ничего подобного! Я видела его так же, как сейчас вижу тебя. Он был в Трое, на празднике Аполлона, с Ахиллом и Антилохом. И на стадионе сидел очень близко от нас с Гектором.
Старый придворный чувствовал всё большее изумление. Уже не от того, что обнаруживался такой невероятный, по его мнению, бессмысленный обман, но от того, как немыслимо твёрдо держалась, как спокойно и точно рассуждала эта женщина. «Почему бы ей и не царствовать? — мелькнула у него вдруг странная мысль. — Да не у каждого мужчины столько выдержки и разумения... А людям не докажешь!»
— Но прошло пять лет, госпожа! — осторожно возразил он. — Ты точно помнишь облик Одиссея?
— Помню. Этот... приезжий очень на него похож.
Феникс вздохнул:
— Ну, тогда... Что-то ты могла позабыть, что-то за эти годы могло в нём измениться.
— Могло, — с тем же почти холодным спокойствием сказала Андромаха. — Но есть приметы, которые не меняются. Цвет глаз у человека всегда один и тот же. У Одиссея глаза серые. А у этого человека они карие. И ещё... Эфра! Эфра, ты где?
Они вошли в покои царицы, и рабыня тотчас прибежала на её зов.
— Ты устроила нашего гостя? — спросила царица, опускаясь в кресло, застеленное светлой шкурой рыси, и указывая Фениксу на другое кресло.
— Я всё сделала, как ты велела, госпожа. Сейчас он, кажется, спит.
— А ноги ты ему омыла?
— Само собою.
Андромаха быстро взглянула на Феникса и задала рабыне ещё один вопрос:
— Видела, какой у него шрам на левой ноге?
Старуха покачала головой, с выражением недоумения:
— Никакого шрама у него на ноге нет, моя милая госпожа. Ни на левой, ни на правой.
Андромаха сердито пожала плечами:
— Эфра, ты ослепла! У Одиссея на левой ноге, от колена до самой щиколотки — глубокий, рваный шрам. Я его заметила там, на стадионе. А Эней ещё спросил базилевса, кто из наших воинов нанёс ему такую жестокую рану. На что Одиссей ответил... я даже слова запомнила: «Нет, Эней, никому из троянцев честь этого удара не принадлежит. Это — след от клыков кабана. Я получил рану много лет назад, во время своей самой неудачной охоты!» Так он сказал. Как ты могла не заметить шрама? Он так глубок, что в нём должны были застревать твои пальцы, когда ты омывала ноги гостя!
Рабыня обиделась:
— Ты что-то путаешь, госпожа, либо боги стёрли эту отметину с тела базилевса! Нет у него никакого шрама ни на одной из ног. По крайней мере, ниже колена.
— Нет, так нет, — пожала плечами Андромаха и задумчиво, уже почти не глядя на Феникса, проговорила: — Я очень близко увидела его ноги, когда упала, там, на террасе... И сразу не смогла понять, что меня так поразило.
Ошеломлённый старик несколько мгновений молчал. В это время рабыня, повинуясь знаку своей госпожи, поднесла ему чашу с водой, подслащённой тростниковым соком, и блюдо с сушёными смоквами. Почти не думая, он взял и надкусил один из плодов.